Андрей Добров - Смертельный номер. Гиляровский и Дуров
– Американец?
– Никакой он не американец, – помотал головой Арцаков и щелчком сбросил пепел в пепельницу. – Это кличка у него такая. Одевается, как американец. Это да. Но и только.
Я вдруг вспомнил помятого типчика за спиной у Дёмки Тихого – там, в притоне. Несомненно, Арцаков говорил именно о нем – американская стрижка, американские тонкие усики над верхней губой… Хлебнув теплого чаю, резко отдающего ромом, я задумался.
– Так вот, – продолжил Петр Петрович, – прижали мы твоего барона Дорфгаузена в одном тепленьком местечке. Тихо так прижали, по-семейному. И он рассказал нам любопытную вещь. Этот самый Дёмка, как оказалось, хоть и главный, да не шибко головастый. Только форсу много, а вот тут, – Арцаков постучал себя коротким пальцем по крепкому лбу, – у него маловато. А вот как раз этот самый Левка Американец – он у них все и придумывает.
– Ага, – кивнул я, – интересно.
– Да. Американец… Был карманником. Но потом познакомился с Тихим и быстро поднялся. Но вот еще одна ма-а-аленькая подробность будет тебе, как мне кажется, очень интересна. Знаешь какая?
– Какая?
– Левка этот в свое время работал в цирке Никитиных. Жонглером. Отсюда у него и ловкость рук, понимаешь?
– Да-а-а…
– И сдается мне, – Арцаков потушил папиросу, почти вдавив гильзу в дно пепельницы, – что и из цирка его поперли за такое вот жонглирование с чужими кошельками. Не знаю, может, совпадение, что он из бывших циркачей, а может, имеет к твоему делу прямое отношение. Сам решай.
Я поднялся, поставил опустевший стакан.
– Все?
– Все.
– Спасибо тебе, Петр Петрович, – поблагодарил я, вынул из кармана пиджака портмоне и выложил на зеленое сукно стола несколько кредитных билетов.
Арцаков, не считая, скинул деньги в ящик стола.
– Завсегда пожалуйста, Владимир Алексеевич! Если что, обращайся. Ты у нас теперь вроде как клиент, могу и скидочку сделать на будущее.
Мы пожали друг другу руки, и я ушел.
Установилась ясная погода – рождественские морозы шли на убыль, чтобы собрать побольше сил к Крещению. Москва после праздника расслабилась, притихла. По улицам, ранее забитым санями, теперь не спеша катили одиночные повозки, прохожие были похожи скорее на добродушных дядюшек и тетушек – от них так и веяло сытостью почти доеденного рождественского стола. Все визиты были отданы, подарки подарены и получены, и торопиться больше никуда не имело смысла. Дворники, проспавшиеся после угощения от квартиросъемщиков, вполсилы боролись со снегом на своих участках, городовые нехотя переминались с ноги на ногу. Вдруг в ясном морозном воздухе начинался умиротворенный колокольный звон… Город был так тих и безмятежен, как он бывает только после Рождества.
Только я не мог чувствовать себя настолько же безмятежным.
По свободной дороге я быстро докатил в санях к дому Дурова на Божедомке. Покрутив ручку дребезжащего звонка, я снял папаху и рукавом вытер вспотевший лоб.
Каково же было мое удивление, когда дверь открыл не Владимир, а Анатолий Дуров. Ведь еще недавно мы с ним бежали отсюда, спасаясь от гнева старшего брата.
– Владимир Алексеевич! – весело вскричал Анатолий. – Отлично! Превосходно! Вот такому гостю мы всегда рады. Заходите скорей! Давайте мне пальто и шапку!
Я вошел, разделся, стянул теплые ботинки с галошами и всунул ноги в ковровые тапочки огромного размера.
– Проходите! – Анатолий Леонидович, улыбаясь, повел меня в гостиную.
– А где Владимир Леонидович? Уехал? – спросил я.
– Почему уехал? Мы с ним тут сидим, работаем.
Действительно, в гостиной за столом сидел Дуров-старший – в лиловом теплом халате и небольшой тюбетейке на голове. Перед ним лежали исчерканные листы бумаги и карандаши.
– Здравствуйте, Владимир Алексеевич, – смущенно сказал Дуров-старший. – Мне так неловко за себя! Да что там неловко – положительно просто стыдно! В меня как будто черт вселился! Простите меня, будьте так добры! Ведь по пьяному делу весь этот кураж!
– И еще от страха, конечно, – добавил Анатолий, садясь на стул рядом с братом и указывая мне на кресло. – От страха.
– Наверное, от страха, – кивнул Дуров-старший. – А что, тебе не было бы страшно, Толька? Сидишь, ждешь смерти… Как Гамбрини. Он ведь ждал смерти, Владимир Алексеевич?
– Ждал, – кивнул я, – именно себе. Какое-то предчувствие у него было.
– Вы ведь с ним последним разговаривали? – спросил Владимир.
– Да.
Владимир замолчал.
– Что хотите? – спросил тут же Анатолий. – Чаю, кофе или чего покрепче?
– Только что выпил и чаю, и чего покрепче, – ответил я. – Спасибо, немного погодя, может быть. Боюсь, голова затуманится, логически мыслить не смогу.
– А зачем вам логически мыслить? – улыбнулся Анатолий и тут же поправился: – Я имею в виду именно сейчас. Ведь вас можно теперь поздравить! Только благодаря вам весь этот кошмар, кажется, закончился. Муму сбежал, правда, но зато теперь и убийства прекратятся. Все в цирке об этом говорят. Вы теперь там – герой!
– Такой уж и герой!
– А вы приходите, посмотрите, как вас встретят! – предложил Владимир.
– Думаю, что приду обязательно еще хоть раз до новогоднего представления, – сказал я. – Кстати, Лина говорила мне, что это будет что-то необычное?
– Ну… – небрежно бросил Анатолий, – кого сейчас удивишь необычными представлениями?
– Надеюсь, да, будет, – кивнул Владимир.
– Лет пятнадцать назад такие штуки были в новинку, – поморщился Анатолий, – взять хоть Лентовского. Он ведь всех тут приучил к необычному, к грандиозным феериям! Вот народ и попривык.
– Ничего, – тряхнул головой Владимир, – Москва большая, всегда найдется публика, которая охоча до такого.
– До какого? – спросил я, устраиваясь поудобней в кресле. – Помнится, Лина говорила что-то про будущее?
Владимир Леонидович кивнул.
– Да. Через несколько дней начнется новый век. Двадцатый. Вот ведь странно – такое событие, а люди как будто и не особо его замечают. Кроме нас, по-моему, никто особо и не собирается устраивать каких-то особых представлений в новогоднюю ночь.
– Ничего странного, – возразил Дуров-младший, – Двадцатый век! Ну и что? Это все очень условно – вот пробьют часы двенадцать раз, и что случится? Ни-че-го. Господа Глупость, Жадность и Зависть хлопнут пробкой «Клико» и поднимут бокалы за твой двадцатый век. Вот если бы они исчезли с первыми петухами первого января… Увы, увы, Володя, этого не будет. Не будет, и точка!
– Хотите сказать, что мир не изменится? – спросил я.
– Ничуть, – ответил Дуров-младший.
– Почему ты такой циник? – возмутился Владимир.
– Потому что ты – романтик, – откликнулся Анатолий, – мы не можем на одной и той же сцене в одном и том же антре играть одни и те же роли. Давай, ты будешь циником, а я немного отдохну от этой тяжелой роли в романтиках?
– Так что будет в представлении? – спросил я.
– А! – махнул рукой Анатолий. – На что способна Лина? На всякую чушь! Все будут встречать двадцатый век, а она – двадцать первый!
– Это как?
– Как будто сто лет прошло, – ответил Владимир, – и люди будущего встречают двадцать первый век. То есть тот же праздник, что и у нас, только в будущем.
– А! Интересно. И как выглядит наше будущее?
– Надеюсь, не как цирковое представление Лины! – хохотнул Анатолий.
– Владимир Алексеевич, вы бывали в Калуге? – внезапно спросил меня Владимир.
– Конечно, бывал.
– Не приходилось ли вам встречаться там с ученым по имени Константин Циолковский?
– Нет, – ответил я честно. – А чем он знаменит?
– Он не так уж и знаменит, – ответил Дуров-старший. – Впервые я услышал о Циолковском на лекции Сеченова. Он порекомендовал его «Механику подобно изменяемого организма» как пример биологомеханизма. И вот, будучи на гастролях в Калуге, я нашел этого гениального самоучку. В прямом смысле слова гениального. Знаете ли вы, что он в молодости самостоятельно разработал кинетическую теорию газов, основываясь только на прочитанных книгах. И даже получил рецензию Менделеева, который признал, что теория абсолютно верна, правда, открыта она была за двадцать пять лет до Циолковского. Он в своей Калуге об этом просто еще не знал!
– Поразительно! – воскликнул я.
– Когда я с ним познакомился, он уже был известен как создатель первого в мире металлического аэростата.
– Металлического?
– Да. Я видел у него в доме модель – похоже на большую сигару.
– Но зачем металлического? – удивился я. – Он же будет слишком тяжел!
– Циолковский совершенно правильно указывал, что оболочка нынешних аэростатов слишком уязвима. А если делать их из тонкого металла, то они будут прочны.
– А разве такая штука сможет летать?
– Он говорил, что сможет. И даже представил проект в Москве. И получил одобрение. Правда, потом про него быстро забыли. Но это не все. Он мне рассказывал, что работает над совершенно удивительным проектом – металлическим летательным аппаратом на реактивной тяге.
