Николай Свечин - Дело Варнавинского маньяка
Сердце у Лыкова екнуло. Он развернул телегу и подъехал к управлению. Соскочил и направился к Бекорюкову. Штабс-ротмистр глянул на него злыми глазами и рявкнул на всю улицу:
— Пошел прочь, дурак! Не видишь — не до тебя сейчас!
Сыщик подошел поближе и сказал негромко:
— Галактион Романович, это я, Лыков. Что-то случилось?
— Алексей Николаевич? Боже праведный! Простите, не узнал. Зачем такой маскарад?
— Челдона ищу, и, кажется, отыскал.
— Вот как? А у нас тут… Не до Челдона сейчас. Еще тело нашли.
— Кто жертва? Кто нашел? Есть ли улики или свидетели?
— На этот раз мальчишка двенадцати лет, из мещан. Дерзкий был, родителям на него часто жаловались. Когда вчера вечером домой не пришел, я сразу почувствовал — опять! Искали всю ночь, силами полиции и обывателей. Овраг тот зловещий сверху донизу обшарили, с факелами. А он на кладбище лежал… Только что обнаружили.
— Я с вами поеду. Найдется в управлении горячая вода бороду отклеить?
— Идите за мной, — сказал Поливанов и проводил Лыкова в здание. Там коллежский асессор быстро привел себя в порядок и выбежал на улицу. Его уже нетерпеливо дожидались. Щукин сидел на козлах, Бекорюков с Поливановым занимали пролетку. Лыков прыгнул к ним, и лошадь рванула с места.
Через десять минут полицейские были на кладбище. Тело жертвы лежало позади Крестовоздвиженской церкви, под березами. Рядом стояли городовой и доктор Захарьин. В нескольких шагах от них прямо на траве сидела мать погибшего ребенка. Она мерно раскачивалась взад-вперед, как заведенная, и тихонько бормотала:
— Митенька… светик мой ясный… солнышко ты мое…
Возле нее стоял муж с посеревшим лицом. Увидев приехавшее начальство, он зло плюнул и отвернулся.
Щукин наклонился над телом, потом опустился на колени. Очень медленно и очень внимательно он рассматривал все вокруг. Захарьин подошел к исправнику и сообщил вполголоса:
— Смерть наступила между десятью и двенадцать вечера. Удушение. Безусловно, это тот же самый маньяк.
Лыков присоединился к сыскному надзирателю, Бекорюков с Поливановым топтались без дела поблизости.
— Тело можно увозить, — бросил через плечо Щукин. Двое городовых подошли, но тут к ним подскочил в крайнем возбуждении отец погибшего ребенка:
— Резать не дам! Мы его домой заберем!
— На усмотрение начальства, — равнодушно кивнул на исправника Щукин.
— Да, конечно, забирайте без вскрытия, — торопливо согласился Галактион Романович. — Чего уж там, и так все ясно. Согласны, доктор?
Захарьин молча кивнул, отошел к матери и достал из портфели какой-то пузырек:
— На-ка, милая, выпей…
— Ты чего ей даешь? — тут же вскинулся муж.
— Это раствор морфия. Пусть хлебнет, а то сердце может не выдержать.
И родитель сразу сник, словно из него выпустили пар:
— Эх, дохтор… Дай уж тады и мне. И у меня ведь сердце есть. А у этого… у этого нету!!!
При этих словах он повернулся к полицейскому начальству и закричал с надрывом:
— Когда же? Когда же вы этого нелюдя споймаете, а? Четвертого уж робеночка удавил! А вы все тянете! Не ловите! А? Сколь вам еще надо?
Исправник с приставом не решились осадить несчастного отца и быстро уехали. Лыков остался на месте происшествия. С трудом он заставил себя внимательно рассмотреть тело подростка. Синее лицо, искусанные в кровь губы… В голове Алексея, как метроном, стучала только одна мысль: поймать и убить, поймать и убить…
Два сыщика обшарили все кладбище и нашли место, где ребенок был задушен. От него в овраг вела цепочка следов. Лыков незаметно наблюдал за Щукиным. Тот действовал умело и уверенно, но делал все как-то механически, безучастно. Где же это он так сердцем очерствел? В Болгарии? Да, война калечит…
Спустившись на дно оврага, Алексей обследовал протекающий здесь ручей. На топком берегу он нашел следы галош человека среднего роста. Кругом стояли настоящие джунгли: кустарник облепил стволы поваленных деревьев, продвигаться было почти невозможно. Как же преступник протащил здесь тело? Даже днем сумерки, в пяти шагах ничего не разглядеть, а он продирался ночью. Вдруг на сломанной ветке ежевики Лыков обнаружил клок материи. Это оказался кусок черного сатина — видимо, оторвался от мужской рубахи. Иван Иванович одобрительно хмыкнул и спрятал находку в карман. По другому склону сыщики выбрались наверх, к окончанию Чернотропой улицы. Здесь следы потерялись.
— Да… — пробормотал Щукин, — опять двадцать пять… Где дальше шарить?
— Иван Иваныч, а помните, после первого убийства вы допрашивали цехового Кутьина?
— Ну?
— На ваш вопрос, видел ли он кого-нибудь возле еще живого ребенка, Кутьин ответил: «В тот раз не видел».
— Да вы что? Прямо так и сказал? Молодцом, Алексей Николаевич, а я не заметил. Пошли к нему — вон его дом стоит.
Через несколько минут сыщики уже входили в крошечный домишко цехового. Тот как будто их ждал — стоял под иконами и смотрел испуганным взглядом.
— Кутьин, ты помнишь, как я тебя допрашивал о пропаже сына Егоркина?
— Как не помнить, господин Щукин! Так я все тогда и рассказал… что ничего не видал…
— Я спросил тогда: не попадался ли тебе мальчонка на улице с чужим человеком? И что ты мне ответил?
— Э-э… не попадался.
— А если слово в слово?
— Э-э… в тот раз не попадался.
— Ага. А когда и с кем попался не в тот раз?
— Шел с кем-то. За день до того случая дело было. Я тогда и внимания не придал.
— С кем он шел? Говори, старый черт!
— Ей Богу, не знаю — со спины видал. Парень али мужик, весь в черное одетый.
— Где это было?
— У нас на Чернотропой… в смысле, на Дворянской, близко оврага.
— Точно лица не видал?
— Вот вам святой истинный крест, господин Щукин! Только со спины!
— Еще что-нибудь вспомни. Походку, волосы какие; сам мальчишка шел, или он его силком тащил. Ну?
— Сам, своей волей шел. Я ничего худого и не подумал…
— Почему сразу не сказал, сволочь?
— Спужался. Вдруг он меня потом, как самовидца… Ему же не докажешь, что я и лица-то евонного не видал!
— Кутьин, — вмешался Алексей, — вспомни все, что сможешь. Какие у него были волосы: длинные, короткие, черные, русые? Вились они или были прямые? Телосложение какое. Все говори!
— Так что, телосложение, можно сказать, что обычное. Навроде вашего.
Щукин при этих словах только хмыкнул.
— Волосья… кажись, были темные, но не черные.
— Темно-русые?
— Точно так.
— Роста какого?
— Э-э… навроде вашего.
— Походка?
— Странная, а как описать, не знаю…
— Чем странная? Хромает, ногу подволакивает?
— Враскоряку он шел. Не как все люди.
— Враскоряку? Что это значит?
— Не умею объяснить. Враскоряку, и все.
— Ладно, поехали дальше. Ты говоришь, одет был в черное. Во что именно?
— Спинжак на ем, будем так говорить, короткий. Рубаха, порты, картуз, сапоги — все как есть черное. Бесприметное… Больше ничего сказать не имею.
— Алексей Николаевич, подождите меня, пожалуйста, на улице, — попросил Щукин, гоняя по лицу желваки. Алексей вышел, и из-за двери тут же послышались звуки тяжелых ударов и крики.
Через минуту сыскной надзиратель присоединился к Лыкову.
— Значит, в первый раз Кутьин его спугнул, — предположил коллежский асессор. Щукин согласно кивнул.
— Да. Но желание осталось, и через день маниак вернулся. В той же черной рубахе, чей клок мы в овраге нашли.
— Доктор Захарьин говорил мне, что убийца недостаточно развит физически. По его мнению, маньяк или подросток, или пожилой человек.
— Он и мне это говорил, — вздохнул Щукин. — Вы только себя с остальными не равняйте.
— Что вы имеете в виду?
— Поручик Поливанов рассказывал, как вы в трактире целковые ломали.
— И к чему вы это?
— К тому, что именно вам трудно понять, сколько у обычных людей силы. Вы кошек никогда не давили?
— Нет, — опешил Лыков.
— Вот. Даже кошка сопротивляется, если начать ее давить. Рвется так, что и взрослому мужчине трудно бывает удержать. Царапается, кусается…
— Понимаю вас, Иван Иваныч.
— Вот и то-то. Полагаю, что это никакой не подросток. Не справиться ни ему, ни старику, если жертва за жизнь борется, все силы напрягает.
— Возможно…
— Взрослый, в полном соку мужик. И совершенно бессердечный.
Лыков сидел в столовой и что-то ел, не различая вкуса, как вдруг на улице послышался грохот копыт. Кто-то соскочил и торопливо побежал в дом. Что там еще такое?
В столовую ворвался Рукавицын:
— Беда, Лексей Николаич! Народ аптекаря убивает!
— Какой народ? За что аптекаря?
— Кузнецы зачинщики и еще Тереха. Рубщик из колбасной лавки Малышева. Самый сильный в Варнавине, и большой озорник. С ними всякого сброда человек под пятьдесят.
