Давид Зурдо - Последний секрет плащаницы
— Не стоит рассыпаться в любезностях, посланник, — сказал Пилат, не оборачиваясь, но предельно вежливым тоном. — Я не люблю церемоний. Сожалею, что не смог принять тебя вчера, но в последнее время я очень занят. Ты видел, что происходит в городе? Иерусалим кишит иудеями, прибывшими на праздник. И это очень опасно… — Прокуратор осекся, помолчал несколько секунд и наконец, повернувшись лицом к Леввею, продолжил: — Впрочем, думаю, тебе это неинтересно. Что же касается просьбы твоего царя, то должен сообщить тебе, что я не могу ее выполнить.
— Иисус — святой человек, и защитить его — в твоей власти. Прошу тебя, ведь Рим всегда славился своей приверженностью справедливости и закону, — сказал Леввей, надеясь, что небольшая доза лести поможет ему убедить прокуратора.
— Рим, Рим, Рим… — вздохнул Пилат. — Империя держится не на законе и справедливости, а на силе и жесткости. Рим могуществен, потому что сильны его руки. Кроме того, в сфере религии власть принадлежит Синедриону.
— Но Синедрион ненавидит Иисуса… — начал Леввей.
— Я знаю, — перебил его Пилат. — Синедрион и проклятый Каиафа не хотят, чтобы кто-то вмешивался в их политику, которую они проводят через религию. И они еще строят из себя ревнителей иудейской веры, разрывая свои одежды при народе по малейшему поводу! О, если бы император дал мне больше свободы!
— Так, значит, ты готов защитить Иисуса от его врагов?
— О нет! Я не стану вмешиваться в решения Синедриона. Это политика, пойми это.
— Царство, откуда я пришел, маленькое, и наш царь справедлив. У нас никто не станет поступать против своих убеждений.
— Осторожнее, посланник! Ты ступаешь на скользкую почву. Разумеется, Понтий Пилат может уничтожить Синедрион, не оставить от него камня на камне — я здесь полновластный властитель. Однако правителю приходится ослаблять при необходимости веревки, чтобы они не порвались. Покоренным народам все же нужно предоставлять немного свободы, чтобы сохранять власть над ними: таким образом мы теряем меньше легионеров и меньше сестерциев.
Леввей молчал, размышляя над последними словами Пилата. Судя по всему, тот был хитрым, умным и циничным политиком, желающим только власти. Леввей понял, что ему не удастся убедить прокуратора защитить Иисуса.
— Надеюсь, ты останешься доволен своим пребыванием в Иудее, — сказал Пилат в завершение разговора. — А теперь нам придется закончить нашу беседу. Меня ждут дела.
Прокуратор сделал знак охранявшим дверь солдатам, чтобы они проводили посланника. Прежде чем выйти, Леввей повторил с грустью:
— Иисус — святой человек. Умоляю тебя, помни об этом…
Леввей был в крайнем смятении. Слова Симона Бен Матфия звучали в его голове как эхо приближающейся бури. И разговор с Иисусом тоже не давал ему покоя. Учитель сказал, что ждет в Иерусалиме исполнения воли Отца Своего. Но в чем она состояла? Связано ли это было с опасностью, нависшей над Иисусом? Леввей чувствовал, что надвигается что-то ужасное, и в то же время не мог ничего предпринять, чтобы спасти Учителя. Он был совершенно бессилен в этой игре, правила в которой диктовали гнусные человеческие страсти.
Перед тем как отправиться во дворец прокуратора, Леввей не успел пообедать, но теперь, после встречи с Пилатом, аппетит у него совершенно пропал. Он решил поговорить с Симоном, надеясь, что вдвоем им удастся найти какой-нибудь выход.
Посланник застал Симона дома крайне встревоженным. В религиозной жизни города, по его словам, царило напряженное спокойствие, возвещавшее о том, что буря близка. Накануне днем, когда Леввей отправился в Аримафею, фарисеи во главе с Каиафой выступили в Синедрионе против Иисуса. Первосвященник убедил совет в том, что Иисус — нарушитель закона и богохульник — должен быть взят под стражу и предан суду. «Только не в праздник, — сказал он, — чтобы ученики его не возмутили народ». Иосиф из Аримафеи и сам Симон пытались защитить Иисуса, но их не хотели слушать: большинство членов совета были настроены против человека, осмелившегося учить и обличать, словно ему дана была власть.
Каиафа убедил Синедрион обвинить Иисуса в богохульстве. В прежние времена это преступление каралось смертью, но с тех пор, как Иудея попала под власть Рима, за него полагалось менее суровое наказание. Однако, очевидно, главный первосвященник что-то скрывал: трудно было поверить, что он готов удовольствоваться лишь бичеванием Иисуса.
— Фарисеи для нас хуже саранчи, — мрачно сказал Симон. — Это лицемеры, извращающие закон ради своей собственной выгоды.
— Иисус в опасности, — заговорил Леввей, — и он даже не пытается ее избежать. Неужели мы ничего не можем сделать, Симон?
— Нам остается лишь уповать на то, что Пилат будет действовать в соответствии с римским законом. Каиафа станет требовать для Иисуса смерти, но вынести приговор не в его власти. Вероятно, он заручился также поддержкой Ирода Антипы, но, впрочем, поскольку Иисус родом из Галилеи, власти Иудеи не могут его судить. Не знаю, чего и ждать. Боюсь, Пилат не захочет защитить Иисуса.
Леввей пересказал Симону свой разговор с прокуратором. Пилат, несомненно, хотел любой ценой сохранить спокойствие в Иудее, ради чего готов был даже потворствовать Синедриону. Было ясно, что в любой ситуации он поступит так, как ему выгодно. Оставалось лишь надеяться на чудо.
— Я сделал все, что было в моих силах, — сказал Леввей Симону, — и теперь я возвращаюсь в свою страну. Иисус не хочет идти со мной. Наверное, царь Авгарь должен был послать другого человека, а не меня. Я ничего не добился, не смог убедить его отправиться со мной в Эдессу. Он решил остаться здесь и, знаю, не изменит своего решения.
Симон стал уговаривать Леввея остаться в его доме по крайней мере на Пасху. Путь ему предстоял долгий, и лишний день, проведенный в Иерусалиме, ничего не мог изменить. В конце концов Леввей согласился продлить свое пребывание в Иудее — но лишь на короткий срок. Оставаться дольше было тяжело и бессмысленно: он всей душой любил Иисуса, но знал, что ничем не может помочь ему, и не хотел видеть, как Учитель добровольно идет к своей гибели.
23
1888, Поблет
После скромного, но очень вкусного обеда Жиль снова отправился вместе с братом Хосе в библиотеку, чтобы забрать книги, которые обещал подобрать для него брат Агустин. Перед обедом Боссюэ мельком видел его, заглянув из трапезной на кухню. Там глазам Жиля предстала та же сцена, что и утром: молодые монахи сломя голову носились по кухне с подносами и кастрюлями, а брат Агустин следил за ними суровым взглядом, как военачальник, наблюдающий за идущими в бой солдатами. Когда толстый монах заметил присутствие Жиля, на лице его появилось какое-то новое выражение. Их взгляды встретились, и брат Агустин, поприветствовав его движением руки, загадочно улыбнулся. Боссюэ не знал, как следовало истолковать эту улыбку, но у него возникло ощущение, что монах решил устроить ему какую-то каверзу.
Подозрения Жиля подтвердились, когда он пришел в библиотеку и чрезвычайно худой, тщедушный монах, сказав вялым голосом: «Вот книги, которые вы просили», — указал ему на внушительную груду, в которой было по меньшей мере десятка два экземпляров. Некоторые из них были такие огромные и тяжелые с виду, что Жиль удивился, как такой хилый монах мог вообще их поднять. В этот момент он понял, с чем была связана странная улыбка брата Агустина. Несомненно, библиотекарь сам занимался подбором книг, чтобы сразить наповал французского паломника, посмевшего усомниться в богатстве монастырского книгохранилища. Видимо, принесенные Жилем извинения не возымели никакого действия.
Поскольку книг было очень много, разумнее всего было отобрать самые нужные прямо в библиотеке, но Боссюэ решил взять с собой все, чтобы не дать понять брату Хосе, что именно его интересовало, и не вызвать таким образом подозрений. К тому же это было дело принципа: Жиль готов был на своей собственной спине перетаскивать в келью книги, чтобы не дать брату Агустину повода торжествовать.
— Может быть, у вас есть какая-нибудь тележка, на которой можно было бы отвезти книги? — спросил Боссюэ тощего монаха.
Помощник библиотекаря чуть заметно кивнул и, не сказав ни слова, медленно поплелся к двери скрипториума с унылым смирением неприкаянной души, обреченной вечно маяться в стенах библиотеки. Он пропал надолго, и Жиль начал уже подозревать, что ждать бесполезно, но в конце концов помощник библиотекаря все-таки объявился, везя деревянную тележку с металлическими колесами. Не имея больше терпения ждать, пока монах проползет как улитка по залу, Боссюэ поспешил ему навстречу и в самых вежливых выражениях изъявил желание сделать все остальное сам с помощью брата Хосе. Странный монах опять сдержанно кивнул в знак согласия.
