Брэд Гигли - День лжецаря

Симеркет подмигнул ему, и он исчез в глубине ларька. Симеркет вернулся к своим носилкам, и носильщики подхватили носилки на плечи. Весь короткий путь до дворца он размышлял об услышанном. Почему он должен избегать эламского гарнизона? Его предупреждали или ему угрожали? И кто передал сообщение? И еще: почему явно здоровый человек проводит время среди больных?

Если это Мардук прислал ему предупреждение (логичная мысль, поскольку Симеркет видел его в компании с мужчиной или по крайней мере считал, что видел), то он лучше всех знает, что египтянин будет чувствовать себя слишком связанным долгом, чтобы действовать вопреки инструкции. Но Мардук не более чем простой перебежчик. Нет, предупреждение пришло от кого-то другого. Но от кого? Он был все еще погружен в эти мысли, когда заметил, что носилки и эскорт вошли в пределы царской цитадели.

Ее выстилали блестящие плитки с изображениями стилизованных голубых, зеленых и золотых деревьев, поднимавших к небу мозаичные ветви. Впереди при их приближении отворилась огромная дверь. Он почувствовал, как приятно опустилась температура — кирпичные стены дворца толщиной были локтя в четыре, не меньше.

Придворные встречали его поклонами. Из бокового зала неожиданно появился высокий худой камергер — евнух неопределенного возраста. Его ноздри подергивались, улавливая крепкий запах пота и лошадей, исходивший от Симеркета. Евнух решительно стащил его с носилок и повел подлинному коридору в боковую комнату, где Симеркета ждало корыто с горячей водой. Внезапно откуда-то появились служанки и начали раздевать Симеркета. Он смутился, когда они, смеясь, стали показывать на него пальцами, восклицая, что никогда раньше не видели обрезанного мужчины. Несколько женщин бросали на него откровенные взгляды, но он притворился безразличным.

После того как его помыли и ополоснули чистой водой, евнух втолкнул его в комнату, где слуга предложил ему большой выбор одежды. Выбрав самую простую, он позволил надеть на свои ноги тонкие позолоченные сандалии из телячьей кожи. Слуга хотел было обвить его шею золотыми нитями, но Симеркет настоял на том, чтобы единственным украшением был символ его ведомства — сокол. Удовлетворившись видом Симеркета, но все еще переживая из-за отсутствия украшений, тощий камергер повел его по узкой спиралеобразной лестнице со множеством ступеней, исчезающих в сиреневых сумерках.

Крыши многих вавилонских зданий увенчивались садами, но тот, что он увидел сейчас, заставил его остолбенеть. Расположенный несимметричными террасами, он напоминал холм, и его розовые мраморные ступени казались зелеными от растительности. В окаймлении цветущих деревьев, спиной к Симеркету, стоял царь Кутир, словно любуясь восходящей луной. Рядом с ним стояла женщина, опустив руку на плечо молодого царя. Они представляли собой такое гармоничное зрелище, что Симеркет не сомневался: царь отрепетировал эту сцену специально для него.

Герольд объявил о нем высоким звенящим голосом, и царь обернулся, словно бы удивленный. Симеркет низко поклонился — в египетской манере, протянув вперед руки, и с его шеи свесился кулон.

— Симеркет, наконец-то ты здесь! — воскликнул царь. — Сожалею, что оторвал тебя от молитв, ибо наслышан о том, как ты набожен. — При этих словах губы Кутира изогнулись в усмешке.

Симеркет за словом в карман не полез.

— Но мои молитвы были услышаны, ваше величество — наконец-то я встретился с вами посреди этого великолепия.

Царь захохотал. Однако женщина, стоявшая рядом с ним, повернулась к нему спиной — нарочитое выражение небрежения, оборвавшее царский смех. Кутир смутился и с силой повернул ее снова лицом к Симеркету. Пальцы царя оставили на ее коже белые следы.

— Позволь представить тебе царицу, мою жену Нарунте, которая, как и я, рада встрече с тобой.

Это была столь откровенная ложь, что все, что мог сделать Симеркет, — это снова кивнуть, пряча улыбку. Царица вырвала свою руку и опустилась в кресло из резного красного дерева. Знаком она приказала рабу принести ей чашу с пивом и села, глядя на гостя и посасывая пиво через тростинку.

Царица Нарунте казалась намного старше своего молодого мужа — ее лицо было изможденным, шея морщинистой. Она пронизывала египтянина демоническим взглядом серебристо-серых холодных глаз, а крошечные зрачки в них были как змеиные жала, источавшие ненависть. Если бы ее супруг не представили ее как царицу, ее можно было бы принять за обычную проститутку.

Кутир же, напротив, казался принцем из сказки — мужественным, с кудрявой бородой, с длинными волосами, собранными на затылке в пучок. Его единственным недостатком были маленькие, близко посаженные глаза, крошечные морщинки у век выдавали тревогу.

Симеркет внезапно поймал себя на том, что изучает царскую чету так, как изучал бы подозреваемых в совершении преступления, и поспешно отвернулся. Вдруг он увидел, что посол Менеф тоже здесь, позади кресла царицы. Там же стоял и телохранитель Менефа, Эсп,[5] человек с мрачной улыбкой, благоразумно державшийся в стороне от посла. В тот момент, когда Симеркет их увидел, они неловко преклонили колена.

Кутир вышел вперед и обнял Симеркета за плечи.

— Раз уж ты здесь, пойдем поговорим как мужчина с мужчиной, подальше от остальных, — сказал он.

И повел Симеркета вверх по лестнице к рощице благоухающих сосен, растущих на верхних террасах садов. Кутир собирался занять место на мраморной скамье, но там уже уселся вальяжный павлин. Хозяин прогнал его, и птица взлетела на сосновую ветку над ними, хлопая крыльями и оглашая воздух пронзительным криком. Царь знаком пригласил египтянина сесть рядом с ним. Симеркет осторожно сел, стараясь не запачкаться свежим пометом.

— Итак, — начал Кутир, — каково предложение?

— Ваше величество?

— Что даст мне Рамсес за статую Мардука?

Симеркет с удивлением предположил, что Менеф рассказал Кутиру о просьбе фараона так же, как он информировал Верховного священника Адада. Он снова почувствовал тревогу по поводу намерений посла; любой разумный эмиссар держал бы в секрете факт, что фараон слаб здоровьем. Зная, что Рамсес болен или умирает, правители всех народов Азии повременят заключать долгосрочные договоры с Египтом, предпочтя иметь дело с его преемником.

Симеркет глубоко вздохнул и начал осторожно перечислять уступки, которые ему разрешил сделать Рамсес.

— Фараон предлагает помощь в улаживании различных местных распрей.

Кутир усмехнулся:

— Хмм. Это по крайней мере перемена в политике по сравнению с действиями его отца.

— Ваше величество?

— Исинский наследник воспитывался в Египте — откуда он и был послан в прошлом году, чтобы вредить нам. Но ты, конечно, все это знаешь…

Ничего подобного Симеркет не знал. Хотя в Египте было принято приглашать к себе иноземных принцев для воспитания и просвещения, Симеркет ни разу не слышал ни одного упоминания об исинском наследнике — ни от теперешнего фараона, ни от его отца. Но Кутир не стал развивать эту тему.

— А что еще? — спросил он. Симеркет стал припоминать.

— Он даст золото.

— А еще?

— Оружие. Зерно. Доспехи. Провиант.

— А еще?

— Простите, но я не уполномочен предлагать большего.

Кутир вздохнул с преувеличенным разочарованием.

— Всего этого недостаточно.

Он поднялся с мраморной скамьи и устремил взор вдаль, на лежавший под ними город. В пурпурных тенях простирался Вавилон. В опускавшихся сумерках начали загораться костры, на которых готовили пищу. Царь снова повернулся к Симеркету:

— Сегодня Рамсес является фараоном благодаря тебе. Если бы ты не обнаружил заговор, созревший в гареме его отца, то сегодня на троне Сокола сидел бы предатель. Это все знают.

Симеркет запротестовал:

— Ваше величество, я наткнулся на этот заговор случайно…

— Да, мне говорили, что ты скромен…

Голос Симеркета возвысился:

— Отец фараона умер из-за меня. Если бы я не был так слеп, так глуп… — Он замолчал, не желая вспоминать эти времена. — Как бы там ни было, я не такой, каким вы меня себе представляете. Но какое это имеет отношение к вашим требованиям, ваше величество?

Кутир набрал в легкие побольше воздуха.

— У меня только одно требование, а именно, чтобы ты пошел ко мне на службу. Я хочу, чтобы именно ты нашел мою сестру — или то, что от нее осталось.

Царь заговорил быстро, в его голосе зазвучало волнение:

— Из всех детей Пиникир была отцовской любимицей. Если я не смогу отыскать ее — или хотя бы ее тело, — отец примет меры. — Его голос дрожал все сильнее и наконец сорвался; он начал хватать ртом воздух…

Симеркет попытался как-то его успокоить:

— Если это так, быть может, он пришлет вам войска, чтобы уничтожить бунтовщиков…