Жан-Пьер Оль - Господин Дик, или Десятая книга
— Поздравляю, Мишель, ты своего добился… Но как тебе удалось?…
— Тихо!
До нас доносился напряженный, почти неузнаваемый голос Крука. Было ясно, что он разговаривает с женщиной. Мишель выглянул в дверь и уважительно присвистнул. Вслед за ним и я проскользнул в магазин.
Я увидел ее еще издали, она стояла между двух стопок книг, терпеливо выслушивая смущенные объяснения Крука по поводу каких-то бельгийских изданий.
— Частный детектив, — прошептал Мишель.
— Что?
— Я нанял частного детектива, как в кино… Это он ездил в Британские железные дороги, в Ноан, в Лашатр… и отыскал след старухи Борель в Сент-Эмильоне… Я его выбрал по справочнику — за имя: «Агентство „Дик“, все виды расследований и слежки». Господин Дик, ты понял? Это было слишком роскошно, чтобы быть правдой!
Обеспокоенная нашим перешептыванием, девушка повернулась к нам, и в этот миг то, что мне говорил Мишель, потеряло всякое значение. Я вышел на середину комнаты, встал перед девушкой и без колебаний объявил:
— Простите, мадемуазель, но… мне кажется, что мы уже встречались.
— Прекрасное начало, — прошептал Мишель, подходя сзади, — так держать, ты взял верный курс, — и затем громче, обращаясь к девушке: — Мой товарищ, перед тем как волнение отняло у него на миг его поэтические способности, хотел сказать, что вы напомнили ему меланхолическую красоту полотен Данте Россетти… что, увидев вас, он протер глаза, как тот сыщик в «Лауре», когда Джин Тьерней появилась перед ним в своем белом плаще и соответствующей шляпке… и что, как Фредерик на пароходе «Город Монтеро», он должен был ухватиться за коечную сетку… ибо красота обладает той странной особенностью, что, даже когда она нова, она похожа на воспоминание.
Девушка ответила на комплимент улыбкой, затем повернулась ко мне:
— Да, мы учились на одном факультете… У нас были общие лекции.
Я собирался сказать ей, что совершенно не помню этих замечательных общих лекций. Я хотел говорить с ней о «Хороших детях», но мой язык сделался огромным и заполнил весь рот. К тому же произошел инцидент, сильно меня смутивший: когда я пожимал ее руку, у меня поднялся член. «Без паники, — подумал я. — Просто всякий раз, как ты видишь эту девочку, в твоих штанах что-то происходит, вот и все…» Я был смешон, я пожирал ее глазами. Она снова улыбнулась. Ее волосы были уже не такими огненными, и ее красота словно бы чуточку поблекла, но эти зеленые глаза пронизывали меня насквозь. В ее чопорной позе красивой бордоской буржуазии я ощущал повадку ягуара и тайное пламя. Где-то в глубине моей памяти ужасная маленькая девочка продолжала терзать клоуна Бобо, и я всей душой отождествлял себя с ее трепещущей игрушкой. Я был Пип. Пип снова нашел свою Эстеллу.
— Я возьму эту, — сказала она, протягивая Круку «Восстание ангелов» Робертсона Дэвиса.
— Прекрасный выбор, — Мишель яростно потирал руки, — и наш друг Крук не станет со мной спорить… Вы знаете, что в этой книге часто упоминается один из его предков, божественный Томас Эрхарт? Я, со своей стороны, считаю Дэвиса одним из самых крупных современных романистов… У меня дома есть два других тома этой Корнишской трилогии и Депфордская тоже… Если хотите, я могу…
— Спасибо.
Последний взгляд, перед тем как открыть дверь, Матильда бросила в мою сторону.
— Черт меня побери! — воскликнул Мишель. — Лакомый кусочек!
— Yes, — скорбным тоном подтвердил Крук, — she's a dish.[23]
— Спорю на моего «Эгоиста» Мередита, что присутствующий здесь наш друг Домаль намерен заняться ею и что в конце концов…
Я не дослушал окончания его фразы. Мои ноги вдруг снова начали повиноваться мне, и через какое-то время я осознал, что бегу по улице.
Четверть часа спустя она сидела напротив меня на диванчике в том баре на Клемансо, где я столько раз бывал унижен. Я допивал уже второй мартини, и речь моя текла легко:
— Это смешно… вот уже много лет я собираю документы, цитаты, свидетельства… и иногда говорю себе, что, наверное, никогда не напишу ни строчки этой книги.
— Это было бы идиотизмом! Если у тебя есть страсть, надо сделать так, чтобы ее разделяли!
Невероятно! Наклонившись над столиком, она впитывала каждое мое слово!
— Да, ты права. Теперь, когда я тебе рассказал, это кажется таким ясным… Надо засесть за нее…
В каком-то исступлении я буквально исходил глупостью. И я не мог удержаться, чтобы не щегольнуть:
— Если берешься за Диккенса, начинать, конечно, нужно с «Копперфилда»… Это не лучшее у него, но это въездные ворота, перистиль…
— В чьем переводе?
— Лейриса.
Она нахмурила брови, записывая в уме: «Лейрис».
Моя «страсть»! А если бы моей страстью была нумизматика или сравнительное изучение применяемых в мире технологий расфасовки паштета в банки? Она и тогда смотрела бы на меня таким нежным взглядом?
Единственное возможное объяснение — в этой великой биологической лотерее мне выпал крупный выигрыш. «Катит», «клеится» — и тысяча еще более пошлых выражений теснились в моем мозгу… Но хуже всего было то, что я и Диккенса затащил в это болото, которое называют желанием. Я окунул его в человеческий бульон. Как тот церковный сторож, который ссылался на связи с архиепископом, чтобы войти в бордель.
— Знаешь, если тебе это в самом деле интересно, я мог бы показать тебе мои документы, мои выписки… В понедельник, например, если ты свободна… Сейчас каникулы.
— В понедельник? Хорошо, почему бы и нет?
Так вот в чем смысл слова «прельстить»: преклониться и польстить.
* * *Воскресенье было долгим сеансом пытки. Я сто раз хватался за телефон, чтобы отменить свидание, и уже ближе к вечеру вышел побродить по берегу.
В «Морском баре» не было ничего привлекательного и ничего морского, но он был единственным, работавшим в межсезонье. Отсутствие конкуренции сообщало ему некую онтологическую прибавочную стоимость. Но даже и после Пасхи завсегдатаи «Морского» пренебрегали сладкоголосыми сиренами диско, витиеватыми названиями коктейлей и мини-юбками классных телок «Экстрабара», «Атлантик-клуба» или «Калифорнии»; они по-прежнему приходили в этот темный зал с посыпанным опилками каменным полом, — так прихожане, храня верность невзрачной и дурно пахнущей рясе старого кюре, выстраиваются к нему в очередь на исповедь, в то время как молодой, «современный» священник, носящий мокасины и кожаную куртку и играющий на гитаре, остается без работы.
— Ну, что вы скажете об этом, месье Домаль?
Церемонно застыв с бутылкой в руке, Антуан ожидает моего вердикта. Его сын учится у меня в первом[24] «Б»: угрюмый парень с уже порозовевшими щеками, словно краснота лица в семействе Ладевез была не признаком наследственного алкоголизма, а какой-то фабричной маркой, какой-то профессиональной принадлежностью, передававшейся от отца к сыну вместе с коммерческим капиталом бара. И вот, чтобы задобрить «училу» своего «пузыря», Антуан специально заказал «такое виски, какого у нас сроду не пили, — пальчики оближете».
— Неплохо, совсем неплохо, но… это бурбон, Антуан, это не скотч.
— Ах, черт возьми, верно! Ну, и этого разъездного козла поймаю, он у меня узнает!
Я, как всегда, расположился возле поломанного музыкального автомата, навечно заклинившегося на «Cuando calient'el sol»[25] этих «Мачукамбос». Время от времени дверь бара отворяется, впуская запах моря и затхлый сернистый дух большой фабрики — специфический коктейль Мимизана (который я, разумеется, давно уже перекрестил в «Coketown»[26]), где два месяца в году валявшиеся на пляже отпускники конкурировали своими испарениями с рабочими бумажной фабрики.
— Это не так страшно. Виски действительно очень хорошее… к тому же я собирался взять что-нибудь другое.
— Идет, я угощаю!
Антуан опускает свой тяжелый корпус на стул напротив.
— Ну как там мой «пузырь»? Нормально?
Янтарная жидкость побежала в мой стакан и затем в мое горло — чудный пробег, сопровождаемый эскортом вторичных эффектов: легким сердцебиением, сухостью во рту, невыраженной мигренью и, разумеется, этим странным ощущением высоты, отдаленности.
— Э-э… как сказать… нет, Антуан, не совсем нормально… По правде говоря, работа по Флоберу у него не получилась.
— Флобер… Гюстав?
В течение двадцати лет старший сержант Антуан выкликал новобранцев в казармах Монт-де-Марсана лаем в уставном стиле: «Баррер, Пьер! Дюпуи, Кристоф!» Привычка осталась.
— Да… Флобер Гюстав.
— Черт возьми! Ведь я ему говорил: не трогай этого типа.
— Да… но если начистоту, то у Дидье есть проблемы и с Руссо, Жан-Жаком, Бодлером, Шарлем, и Рембо, Артюром… На самом деле я думаю, что у него проблемы с художественной литературой вообще…
