Жан-Франсуа Паро - Призрак улицы Руаяль
— После смерти нашей очаровательной подруги про нее стали говорить много гадостей… Если вам случится услышать их из первых уст, заставьте эти уста замолчать. Наш король — добрый повелитель, и мы обязаны защищать его.
— Полагаю, сударь, вы намекаете на обвинение в равнодушии, брошенное монарху во время переноса тела маркизы в церковь Капуцинов в Париже. Кортеж проследовал под окнами замка…
— Вы правильно полагаете. Запомните: я собственными глазами видел опечаленного короля, не желавшего мириться с ее смертью. Но чтобы скрыть свое горе, он со всеми вел себя сдержанно. В тот вечер, когда ваш друг Лаборд хотел закрыть ставни, короля сопровождал прислужник королевской опочивальни Шамло; он и поведал мне все подробности. Король вышел на балкон и стоял там под дождем до тех пор, пока последний экипаж не скрылся из виду. Вернувшись к себе в комнату, с лицом, мокрым от слез — от слез, а не от дождя! — он прошептал: «Ах, это единственная почесть, которую я мог ей оказать!.. Мы были вместе двадцать лет!»
После столь доверительного сообщения Сартин отвернулся и больше не нарушал молчания до самого Версаля. Николя подумал, что он никогда не повторит путь своего начальника.
Едва их карета въехала за ограду дворца, как слуга в голубой ливрее бросился к генерал-лейтенанту и, вручив ему запечатанный конверт, сообщил, что ему надлежит немедленно отправиться к министру Королевского дома Сен-Флорантену. Сартин поспешил к министерскому флигелю, предписав Николя ждать его у входа в апартаменты. Разглядывая по дороге архитектурные украшения фасада, Николя неспешным шагом двинулся в сторону искомых апартаментов, как вдруг кто-то дернул его за полу фрака. Обернувшись, он с удивлением увидел Рабуина, полицейского агента, со шпагой на боку; гримасничая и жестикулируя, он пытался привлечь внимание Николя.
— Что ты здесь делаешь, Рабуин? Да еще нацепив шпагу?
— Не напоминайте мне о шпаге, пришлось взять ее напрокат; без этого вертела меня никак не хотели пускать, видимо, считая, что именно он делает физиономию благородной! Опасаясь пропустить вас, мне пришлось торчать на виду и постоянно вступать в переговоры, и я от этого, если говорить честно, уже озверел. Но, наконец, я увидел, как вы вышли из кареты вместе с господином де Сартином. Господин Бурдо прислал меня со срочным сообщением. Мне досталась жуткая коняга, которая раз двадцать пыталась меня скинуть, но я все же сумел заставить ее скакать во весь опор!
Распечатав письмо своего помощника, Николя прочел: «Рабуин вам все объяснит», и вопросительно посмотрел на агента.
— В «Двух бобрах», где вы недавно проводили допрос, столько всего произошло, — начал рассказывать Рабуин. — В три часа ночи соседи, проснувшись от ужасного шума, всполошились и сбежались к дому Галенов. На ближней колокольне даже забили в набат. Дверь взломали, а ворвавшись в дом, увидели всю семью: стоя на коленях, они читали молитвы, в то время как их служанка, в чем мать родила, отплясывала жигу, подскакивая аж до самых балок. А вокруг тела ее полыхали молнии. Напуганные соседи разбежались. Наконец, пришел кюре и успокоил семейство, наперебой поминавшее чудеса, творившиеся некогда на кладбище Сен-Медар[37]. Подоспевшие караульные разогнали толпу. Ваш товарищ, квартальный комиссар, приказал оставить охрану возле лавки. Вот какие дела!
Немного поразмыслив, Николя сел на каменную тумбу, написал записку, и запечатал ее своим перстнем с печаткой, где красовался герб Ранреев, увенчанный короной маркиза.
— Рабуин, найдешь Бурдо и передашь ему эту записку. Но только после того, как пойдешь и подкрепишься.
И он бросил ему монету, которую агент поймал на лету.
— Я останусь здесь с господином де Сартином, — продолжил комиссар. — Вернусь, скорее всего, к вечеру. В случае необходимости останусь ночевать у господина де Лаборда, первого служителя королевской опочивальни.
Едва он окончил заносить поразившие его известия в черную записную книжечку, как появился багровый Сартин и, не говоря ни слова, потащил его в тщательно охраняемую часть дворца, именуемую «Лувром», ко входу в личные апартаменты короля. По дороге Николя попытался расспросить начальника, но тот взглядом приказал ему хранить молчание. Он не настаивал и позволил увлечь себя в лабиринт дворцовых коридоров. Поднявшись по расположенной полукругом лестнице, они пришли в знакомый вестибюль. Будучи знатоком здешних мест и несказанно этим гордясь, Сартин не упустил возможности похвастаться своими знаниями перед Николя. Затем, сознавая свою ответственность ментора, он принялся многословно объяснять, куда они, собственно, идут.
— Мы поднимаемся в кабинет короля, некогда входивший в состав апартаментов госпожи Аделаиды[38].
Он понизил голос.
— Когда появилась новая метресса, король перевел дочь на первый этаж, а себе взял этот кабинет.
Они двинулись по узким коридорам. Иногда через слуховые окошки открывались великолепные виды на пышно обставленные гостиные или крошечные затененные дворики. Они вошли в зал, где не было ничего кроме небольших скамеечек; не став ничего уточнять, генерал-лейтенант сказал, что скамьи предназначены для купальщиков. Слева несколько ступеней вели к двери, из-за которой доносилось журчание потревоженной воды и громкие голоса. Остановившись, они замолчали и прислушались. Появился лакей в голубой ливрее, и, бросив на них насмешливый взгляд, исчез, не обратив внимания на легкий кивок Сартина. Несколько мгновений спустя с улыбкой на губах появился Лаборд. Прижав палец к губам, он кивком предложил им следовать за ним. Поднявшись по ступенькам и войдя в дверь, они почувствовали, как их окутал необычайно сильный аромат. В прямоугольном зале с полукруглым альковом стояли параллельно друг другу две ванны. Банщики, одетые в белые пикейные костюмы, суетились вокруг той, где сидел человек в тюрбане, сооруженном из яркого головного платка. Один из помощников принес огромное полотенце[39]. Приняв торжественный вид, Лаборд громко произнес:
— Господа, король выходит из ванны!
Сартин и Николя склонили головы в поклоне. Прислужники быстро закутали Людовика XV в полотенца и, подхватив под руки, повели ко второй ванне.
Лаборд шепотом пояснил, что они намерены сполоснуть Его Величество в чистой воде. Король, до сих пор не обращавший на посетителей никакого внимания, поднял голову и узнал Сартина.
— Мне очень жаль, Сартин, что пришлось вызвать вас в столь ранний час, но мне не терпелось вас увидеть. Вы выполнили мои инструкции? Я не вижу моего дорогого Ранрея.
— Сир, он здесь, за мной, к услугам Вашего Величества.
Сквозь поднимавшийся от ванны пар черные глаза короля попытались разглядеть Николя.
— Отлично, Лаборд, проводите их, куда я вам сказал.
В присутствии короля Николя всегда чувствовал себя на удивление легко. Сегодня необычность места, скорость, с которой разворачивались события, и непривычное облачение монарха не оставляли времени для продолжительных размышлений. Все говорили, что Его Величество стареет, и он, пользуясь случаем, хотел сам получше приглядеться к нему. Следуя за Лабордом, они свернули сначала в длинный коридор, затем, завернув за угол, двинулись направо и вошли в позолоченный кабинет, известный в прошлом как музыкальный салон госпожи Аделаиды. Поднявшись по ступеням, они вошли в узкую комнату с единственным окном, смотревшим на гардеробную, расположенную за неким подобием коридора. Крошечный кабинет, очевидно являвшийся приватным покоем короля, поразил Николя царившим в нем уютом. Отсутствие окон компенсировалось белыми резными панелями с позолотой и нарисованными в простенках зеркалами. Настоящее зеркало, большое, в золоченой раме, висело напротив двери. Секретер, кресло-бержер, пара стульев и столько же табуреток, и витрина с китайскими безделушками составляли обстановку комнаты. Умело задекорированные стенные шкафы состояли из ящичков, в каких обычно хранят бумаги и письма. Николя и Сартин ждали молча. Наконец, в стене открылась потайная дверь, и появился король, аккуратно причесанный, в светлом сером фраке. Николя показалось, что Его Величество сильно сутулится. Если прежде благодаря величественной осанке короля узнавали за сто шагов, то теперь он походил на карикатурное изображение своего давнего противника Фридриха Прусского, коего всегда рисовали с сутулой спиной. Контуры лица, еще не утратившего правильности черт, расплылись, под глазами появились темные круги, а на коже выступили старческие пятна. Рухнув в кресло, король помолчал, а потом обратился к Лаборду.
— Проследите, чтобы нам никто не помешал. Никто, даже…
Фраза осталась незавершенной. Кто мог помешать королю? Робкий дофин, трепетавший перед дедом? Бессловесная Мария-Антуанетта, еще не вышедшая из детского возраста? Дочери? Они слишком уважали отца, чтобы позволить себе подобную бестактность. Оставалась фаворитка, и если эта гипотеза верна, то она говорит о многом. Значит, несмотря на ее влияние на старого короля, у нее нет права вмешиваться в целый ряд дел. Эта мысль придавала Николя уверенности, хотя он и не мог объяснить, почему. К его великому изумлению, король обратился непосредственно к нему.
