Андрей Сеченых - Эхолетие
Бартенев в задумчивости встал из-за кухонного стола:
– Хорошо. Я буду ждать связного, или как там его, баландера, между второй и третьей неделей после моего ареста. А вообще спасибо, может быть, именно благодаря тебе Лиза с Катюшкой выживут. Спасибо еще раз, Миша, – Владимир протянул руку.
– Не теряй напрасно время. Вали домой и готовь жену в отъезд. Углы их соберешь, ну, чемоданы, – поморщился Шестаков, – и сегодня мне занесешь. А завтра они утром в половине восьмого пускай спокойно выходят из дома и дальше через арку а Плехановскую. По ней все время прямо и никуда не сворачивают, я догоню их примерно минут через двадцать. Если просекут, что мы вместе или что это их чемоданы, можем спалиться. Да погоди, самое главное, – он залез в книжный шкаф, выбрал какую-то книгу, известную очевидно ему одному, вытащил оттуда фотку и черкнул на ней сзади пару слов. – Там адрес и погоняло. Пусть Лиза найдет человека, мы с ним на фотке вместе, и передаст ему свою проблему на словах. Всё, давай дергай, – Михаил пожал руку и закрыл за ним дверь.
Бартенев в подъезде посмотрел на обратную сторону фотографии. Там действительно был указан питерский адрес и два слова «Курган, реши».
Дома его ждал ужин и жена с гладко причесанными каштановыми волосами и в стареньком, но хорошо подогнанном под фигуру шелковом платье. Она так и не смогла привыкнуть к новой «прозодежде», одежде для производства, которая появилась, когда с высоких трибун объявили о том, что мода развращает умы молодежи. Они с Бартеневым часто говорили об этом, но Лиза решительно настояла на том, что лучше она будет донашивать платья ее матери. Во всех остальных вопросах Елизавета признавала первенство за мужем и ни в чем ему не перечила. У нее были удивительно бездонные темные глаза, и Владимир, когда впервые взглянул в них, будучи еще подростком, так и продолжал смотреть все последующие годы. Помимо всего прочего, Лиза обладала потрясающим вкусом и смогла за несколько лет украсить всякими мелочами их маленькую квартирку так, что гости с удовольствием засиживались в ней до поздней ночи. Однако Бартенев понимал, что главный уют и комфорт в их квартире – это его жена. Катюшка, тем временем, бегала по комнатам в предчувствии скорого отъезда. Лиза налила суп в глубокую тарелку, положила на скатерть столовые приборы и кивнула мужу:
– Володя, ты ешь, а я пока Катеньку уложу. Зайка, поцелуй папу и пойдем, – обратилась она к дочери.
Маленькая юла остановила свое вращение и оказалась шестилетней девочкой в синей юбочке и красной вязаной кофточке. Синие глазища горели огнем и спать совершенно не отелось ни ей, ни белому плюшевому зайцу, которого она держала в руке. Тем не менее, не дожидаясь повторной просьбы мамы, Катя подошла к отцу и, поднявшись на цыпочки, поцеловала его в щеку. Бартенев нежно обнял дочь и чуть дольше, чем обычно, прижал ее к груди.
– Спокойной ночи, пап, ты сегодня опять как ёжик? – девочка потерла щеку и улыбнулась.
– Спокойной ночи, Каша, иди спать, – Бартенев старался в ее сторону не смотреть.
Лиза вышла из спальни минут через двадцать.
– Как поговорили? – взгляд ее был очень спокоен, только подрагивающие руки выдавали скрытую тревогу. – Почему ничего не поел?
Бартенев изложил весь разговор с Шестаковым и положил черно-белую фотку с двумя молодыми парнями, сидящими в обнимку в ресторане:
– А это убери сразу в сумочку, Лиза, и поторопись с чемоданами – не дай Бог, кто увидит меня ночью с ними…
– Володя, ты окончательно всё решил? Может, всё обойдется и никуда не надо бежать? Может, это напрасные страхи? Ты же ничего не совершил, значит, отпустят, если вообще будут допрашивать. – Она не плакала и не тянулась к мужу с заломленными в мольбе руками. Она просто сидела за столом и спокойно говорила с ним.
– Лиза, я твердо решил одно, мне пора становиться главой семьи, – он улыбнулся так открыто и беззаботно, что жена тоже вынуждена была улыбнуться, – я в ответе за вас с дочкой. Что касается плана действий, то это всего лишь подстраховка. Если в течение месяца никто не придёт, вы с Катюшкой вернетесь. К тому же месяц на свежем воздухе под Ленинградом ей не повредит. Если возникнут проблемы, я выкручусь, но поверь, милая, мне вдвойне это будет легче сделать, зная, что вы в безопасности. Мною они не смогут манипулировать в этом случае. Думаю, риски здесь минимальны. Вряд ли кто может заявить на меня, поэтому и не уезжаю вместе с вами. Связь со мной будет через Шестакова, только ни в коем случае не пиши ему сама, упаси тебя Бог, он сам тебе напишет. Лиза грустно посмотрела на Бартенева, но возражать не посмела:
– Приказывайте, муж, я вся во внимании, – хотела пошутить, а вышло совсем не смешно. Глаза сами собой наполнились слезами.
– Лиза, перестань, всё будет хорошо, я обещаю. Сейчас просто собери чемоданы и иди ложись, немного поспи. Завтра для тебя и Кати день будет непростой.
Они старались говорить, не глядя в глаза друг другу, не подходили близко, чтобы случайно не коснуться руками, иначе весь этот придуманный безразличный мир мог развалиться в любую минуту от одного единственного прикосновения, и весь план рухнул бы. Владимир не имел на это права. Лиза не имела права на то, чтобы ослабить мужа.
Через полтора часа Владимир перенес три чемодана в квартиру Шестакова. А утром всё прошло по расписанию Михаила. Ровно в половине восьмого две родные фигурки пересекли двор и, пройдя мимо двух причудливо сросшихся тополей, вышли на улицу. Спустя пятнадцать минут Бартенев увидел Шестакова с незнакомой, приличного вида женщиной, которая помогала нести ему самый маленький чемодан из трех. А еще спустя пятнадцать минут в дверь Владимира громко и требовательно постучали. Он перекрестился и пошёл открывать…
…– Итак, по поводу вашей семьи, где она? Бартенев, я у вас спрашиваю? – следователь оторвал глаза от папки и раздраженно посмотрел на Владимира Андреевича.
– Простите, задумался на секунду, – Бартенев выдержал взгляд, – мои уехали к Лизиной тетке на Украину.
– Когда именно, с какой целью, точный адрес?
– Адреса не знаю, я там никогда не был, но Лиза обещала сразу же написать, как доберутся до места. Это деревенька в ста верстах от Киева. Уехали вчера еще. А цели точной не было, тетка прислала письмо, в котором пригласила Лизу погостить у нее месяц с внучкой, вот они и уехали.
– Это мы выясним, а в котором часу вы поехали их провожать?
– Я не говорил, что поехал их провожать. Я дома остался.
– Владимир Андреевич, зачем эта откровенная ложь? Вы, заботливый отец семейства, не помогли жене даже с чемоданом? – следователь бросил ироничный взгляд в сторону арестованного.
– Гражданин следователь, я не могу понять, какое отношение к этому делу имеет моя жена или моя шестилетняя дочь, или на них что, есть показания? А для протокола сообщаю, был сильно пьян, поэтому не могу сообщить точное время отъезда. – Бартенев опустил голову – даже в тюремных условиях ложь давалась ему нелегко.
Следователь понимающе кивнул, устало вздохнул и указал Бартеневу на тоненькую папку с его фамилией на первой странице:
– Владимир Андреевич, давайте еще раз. У меня есть ряд вопросов, и ответы на них лягут в это дело, я вам обещаю. Вы не представляете для общества явной угрозы, и мне хочется, чтобы ваши ответы ложились добровольно и откровенно, и чтобы они были получены без насилия.
– Вы угрожаете насилием, гражданин следователь? На вас это совсем не похоже, – Бартенев приподнял бровь.
– Здесь вы абсолютно правы. Я не насильник и не любитель физической расправы. Предпочитаю убеждение всем остальным мерам воздействия. Мы с вами общаемся почти час и не продвинулись ни на шаг. Ровно через пять минут, – следователь бросил взгляд на часы, – ваша жизнь, Бартенев, изменится далеко не в лучшую сторону. Следствие воспринимает людей, отказывающихся отвечать на вопросы или явно лгущих, как преступников, не желающих идти на сотрудничество. За оставшиеся минуты я не успею вам показать результаты допросов с подобного рода арестованными. Прошу просто поверить мне на слово, вам они не понравятся. Я спрошу последний раз и если не получу положительного ответа, то мне искренне вас будет жаль… – Бартенев, вы готовы чистосердечно отвечать на все вопросы следствия?
Владимир Андреевич слегка поежился под колючим взглядом, но быстро взял себя в руки:
– Гражданин следователь, да, я готов чистосердечно ответить на все вопросы. Боюсь только, что моя чистосердечность будет вам не интересна. Вы понимаете её, как количество людей, которых я должен буду оклеветать, а я ее понимаю как истину, которая, как известно, бывает единственной. Повторяю, я никогда не вел контрреволюционных разговоров, не агитировал против советской власти и тем более не являюсь участником террористической организации. Да, я мог высказать свою собственную точку зрения с несколько отличным вектором направленности от принятых общественных взглядов, но это естественно для научного мира. Если государство считает, что я тем самым преступил закон, я готов понести любое наказание. А если быть до конца откровенным, я плохой ученик, так как забыл наставления любимого мною Соломона, сына Давида: «Даже в мыслях не кляни царя и в спальном покое не кляни богатых, ибо птицы небесные перенесут твою речь, и пернатые объявят дело».
