Иван Любенко - Лик над пропастью
— Они считают, что я застрелил Тер-Погосяна и потом сымитировал его самоубийство, — глядя в пол, горестно вымолвил новый узник.
Откуда-то сзади раздались аплодисменты. Белоглазкин обернулся. Перед ним стоял незнакомый человек во фрачной паре, в белой сорочке и с расстегнутым воротником. Тонкие усы «пирамидкой» выдавали в нем человека светского. Но глаза!.. Таких глаз Илья никогда не видел. Они были цвета мороженых устриц.
— Это доктор Слонимский, — еле слышно прошептал Мурашкин. — Король аферистов. Среди арестантов он во всей тюрьме самый что ни на есть главный.
— А вы зря так меня величаете. Разве я бесчестный человек? — с наигранной обидой проговорил тот.
— Не извольте-с гневаться, Лев Данилович. Это я так-с, образно выразился, употребил фигуру речи. Меня ведь тоже мздоимцем величают. А ежели к этому с другого боку подойти, то я есть истинный благодетель, потому как давал людям делом заниматься, а не с бумажками по присутственным местам носиться. Простите старика, заболтался совсем.
— Ладно-ладно, Мурашкин. Вы нам яичницу, я слыхивал, обещали, так извольте приготовить. Нам с «гостем» поговорить надобно, так что прошу не мешать.
— Это я мигом-с, — проворковал акцизный чиновник и принялся суетиться у примуса.
— Присаживайтесь, сударь, к столу. — Слонимский указал рукой на табурет. — Вы, вероятно, Илья Дорофеевич, желаете знать, отчего меня доктором величают? — Не дав собеседнику открыть рот, он тут же ответил: — Так извольте, я по образованию врач. Но теперь вы, в свою очередь, по заведенному в этих местах обычаю, должны рассказать мне все как на духу. Ну-с, повествуйте о ваших, так сказать, страданиях. Что, как и почему?
Белоглазкин, как загипнотизированный удавом кролик, принялся описывать свою историю со всеми подробностями. Однако Слонимского интересовало не столько расследование смертоубийства Тер-Погосяна, сколько причины успеха «Ставропольско-Кубанского нефтяного товарищества». Не особенно церемонясь, он то и дело прерывал горного инженера, задавая ему все новые вопросы. И поданная яичница с ветчиной уже была съедена, и кофе откушан, а Белоглазкин все говорил и говорил. Наконец слушатель махнул рукой:
— Ну, будет. Вы-то, как говорится, с дороги. Прилягте, отдохните. А я пока попрошу Порфирия Доримедонтовича набросать вам бумаженцию, которую вы перепишете и отправите на волю своему приказчику.
— Простите, какую бумаженцию?
— Надобно будет сделать кой-какие платежи.
— Простите?
— Оплатить долги.
— Но у меня нет долгов!
— Надо же! Счастливый человек! Без долгов живет! — хохотнул Порфирий Доримедонтович.
— Да-с, счастливый, представьте себе! Не чета вам! — вступился Акакий Мстиславович.
— А не кажется ли вам, господа, — Слонимский брезгливо поморщился, — что вы беззастенчиво вторгаетесь в нашу сокровенную беседу? Лучше бы делом занялись: перо, бумагу и чернила приготовили.
— Уже готово-с! — отрапортовал Будянский-Лонселот.
Слонимский подсел к собеседнику еще ближе, и, не сводя с него глаз, сказал:
— Для вас, Илья Дорофеевич, человека состоятельного, это сущая мелочь, а для томящихся в казематах арестантов — большая помощь. Речь идет о смехотворной сумме, — он поднял глаза к потолку, — скажем, всего о пяти тысячах рублей.
— Пять тысяч! — у Белоглазкина округлились глаза. — Но это очень, очень много!
— Боюсь, что в противном случае вам придется поменять этот комфортабельный номер на другой: с клопами и жуткими идиотами-насильниками, у которых текут слюни, когда к ним попадает молодой розовощекий сиделец, такой, как вы, — с нотками раздражения выговорил «король аферистов».
— Я согласен, — выдохнул горный инженер.
— Это очень разумно, знаете ли, с вашей стороны, — согласился Слонимский и, обернувшись, поманил рукой репортера.
И в этот момент Белоглазкина осенило. Ему стало совершенно ясно, кто сделал тот самый анонимный телефонный звонок, назвавшись доверенным лицом Тер-Погосяна. А значит, теперь он знает имя настоящего убийцы. Но как сообщить об этом Ардашеву? Как предупредить его?
От осознания собственной беспомощности он закрыл лицо руками. Все остальное проплывало перед глазами точно туманные картинки в вагонном окне скорого поезда. Ему подсунули бумагу и показали, где поставить подпись. Он не посмел ослушаться.
17
Журавли
Все остальные дни Белоглазкин ходил, точно придавленный жерновом. Мысль о том, что он должен во что бы то ни стало рассказать о своей догадке Ардашеву, неотступно преследовала его.
— Побег — единственный способ оказаться на воле. Клим Пантелеевич придумает, как тебя спасти. Главное — перемахнуть через эти стены, — навязчиво бормотал кто-то другой, сидящий внутри него. Этот «второй» часто вмешивался в его жизнь и пытался устроить ее по-своему, на иной, не привычный для Белоглазкина лад. Чаще всего Илья ему не поддавался и делал все наоборот. Случалось, жалел потом, а бывало, и нет. Вот и сейчас он все раздумывал и никак не мог принять решение. Ведь, с другой стороны, присяжный поверенный сказал, что он все равно выпустит его из острога.
— Ну, посижу немного. Ничего, и здесь жить можно. Пройдет месяц-другой. Клим Пантелеевич отыщет убийцу и вызволит меня отсюда, — рассуждал он. Но тут же вмешивался «второй», и все снова становилось с ног на голову: — Да-да, вызволит. Жди. Век будешь ждать и не дождешься. А хочешь узнать почему? Да потому что лиходей прикончит твоего чванливого адвокатишку и сбежит. А ты до конца дней своих будешь гнить на каторге. Хотя нет, ты там долго не протянешь. Такие хлюпики даже первый год не выдерживают. А разве ты не хлюпик и не простофиля? Смотри, как облапошили тебя эти скользкие тюремные змеи! Пять тысяч взял и подарил. Просто так. А что дальше? Они снова скажут, что нужны деньги, — и что? Опять будешь раздавать векселя? Ну, скопил ты на черный день не бог весть сколько. Думаешь, надолго хватит? Недели не пройдет, как начнешь нового «голубя» на волю слать. Так что беги и не раздумывай. Только все надо сделать по-умному. Допустим, притворись больным. Мол, так и так, плохо мне, колики желудочные замучили, а сам показывай на аппендицит. Кричи, что умираешь! Рисковать никто не захочет, и придет доктор, который и должен направить тебя в больницу. А по словам твоего «благодетеля» Ардашева, в остроге ее нет. Значит, тебя повезут в город. Скорее всего, как дворянина, на обычной пролетке. Вот тут не мешкай — срывайся и лети ястребом куда глаза глядят. А струсишь — конченый ты человек!
— А если опять на Черной Марии повезут? — засомневался Белоглазкин.
— Ничего страшного! — ответил «второй». — Из больницы смыться даже калека сможет. А ты вон какой здоровый! Так что не дрейфь, Илюша, не дрейфь! Ты же сам говорил, что с серебряной ложкой во рту родился! Вперед!
— Ладно, убедил. Попробую, — согласился горный инженер и закончил внутренний диалог.
На следующее утро с воли пришла весть, что деньги человек Слонимского получил. После этого сокамерники заметно оживились и всячески стремились показать свое доброе отношение к новому сидельцу: то предлагали чаю, то книгу, а то просто приглашали прогуляться. И Белоглазкин согласился — отправился поглазеть на тюремный «сквер».
Отшагав несколько десятков саженей по железным лестницам и зарешеченным переходам, он попал во двор, в котором росли две чахлые березки, покрасневшая калина, молодая рябина и уже собиравшийся сбросить хвою тамариск. На аллее стояли три скамейки. У западной стены красовались две клумбы с красными и белыми розами, а с восточной стороны виднелась третья, с синими, бордовыми и желтыми дубками. Край дорожки, выложенной кирпичами, был отсыпан речным, изузоренным граблями песком. Пахло осенью.
От искусственной, неестественной красоты на душе стало еще тоскливее, и горный инженер воротился в камеру. Он улегся на топчан, подтянул колени к животу и принялся громко стонать. Вскоре его окружили вернувшиеся с прогулки заключенные. Слонимский велел Мурашкину кликнуть коридорного надзирателя и вызвать врача. Как позже выяснилось, «тюремный Гиппократ» — доктор Крист — уже собирался домой. Это был довольно полный человек с маленькими, будто фарфоровыми ножками, с плешивой головой, носом картошкой и в круглых очках-консервах. Он присел на топчан, понажимал рукой на живот арестанта, справился, где болит, и заключил:
— Вероятно, аппендицит, возможно гнойный. Вам, милостивый государь, в госпиталь надобно. Срочно.
Белоглазкин поднял умоляющие глаза:
— Меня будут оперировать?
— Скорее всего. Собирайтесь. Я распоряжусь, чтобы вас доставили незамедлительно. Отдам свою пролетку.
Согнувшись, точно старик, и едва передвигая ноги, Илья поплелся на выход. Сердобольный Акакий Мстиславович осенил его спину крестным знамением и что-то тихо запричитал вслед.
