Полина Дашкова - Пакт
Ночью Карл спал крепко, и ничего ему не снилось. Встали рано, завтракали в спешке, Вирте просил не опаздывать. Эльза нервничала, боялась забыть что-нибудь. Макс зевал и покашливал. У Карла мелькнула мысль, не оставить ли его дома, слишком он бледный, вялый, и горло опять красное, но он тут же подумал, что в альпийском санатории, на свежем воздухе, Макс поправится быстрее.
Когда вышли к машине, Отто попросился за руль. Он уже научился водить. Было тихое воскресное утро, пустые улицы, Карл разрешил, сел рядом. До аэропорта Темпельхоф доехали за сорок минут. Самолет Вирте стоял на летном поле. Сам Вирте возле самолета беседовал с какими-то людьми в комбинезонах. Подойдя ближе, доктор услышал:
– Я не понимаю, он вчера еще был здоров!
– Господин полковник, не волнуйтесь, самолет готов к полету, мы все тщательно проверили.
– Я не доверяю никому, кроме моего механика! – Вирте явно нервничал, почти кричал.
– Господин Вирте, мы можем садиться в самолет? – спросил Макс.
– Подожди, малыш, я должен разобраться, – ответил Вирте и взъерошил ему волосы.
– Что-нибудь случилось? – тревожно прошептала Эльза.
– Нет-нет, не волнуйтесь, все в порядке.
Карл увидел, как из ангара вышел высокий офицер люфтваффе и быстро направился к ним. После обязательного нацистского приветствия он пожал руку Вирте и с улыбкой произнес:
– Паоль, я думал, ты уже в небе. В чем дело?
– Дитрих, я не понимаю, куда исчез мой механик, этих я не знаю.
– Зато я их знаю, – офицер рассмеялся и похлопал Вирте по плечу. – Это мои механики, Паоль, поверь, они надежные ребята, профессионалы, не хуже твоего Шульца. А это провожающие?
Офицер обратил, наконец, внимание на Карла и его семью.
– Провожающий тут только один, доктор Штерн. Фрау Штерн и мальчики летят со мной, – объяснил Вирте.
– Ах, вот как? – полковник скользнул взглядом по лицам.
– Господин Вирте любезно согласился прихватить нас, – с вежливой улыбкой объяснила Эльза. – Мой муж вынужден задержаться в Берлине, он прилетит позже.
– Ну можно, наконец, в самолет? – Макс нетерпеливо топтался у трапа. – Пожалуйста, господин Вирте, вы обещали, что позволите мне сесть рядом с вами в кабину. Можно?
– Да, конечно, малыш, залезай, – кивнул Вирте.
– Макс, подожди! – Карл обнял его. – Я прилечу к вам совсем скоро, не забывай полоскать горло.
Механики подняли чемоданы, погрузили в салон. Карл поцеловал Эльзу, Отто, напомнил, чтобы сразу отправили ему телеграмму.
Заурчал мотор, самолет пошел на разгон. Карл увидел за стеклом кабины рядом с Вирте счастливое, улыбающееся лицо Макса. Самолет разогнался, оторвался от земли, стал набирать высоту, удаляться, уменьшаться, превратился в крестик, потом в точку. Карл, задрав голову, глядел в чистое безоблачное небо, пока точка не исчезла.
Впереди был свободный день. Он отпустил горничную, долго слонялся по пустой притихшей квартире, чувствуя себя уже не хозяином, а постояльцем. Из комнаты Отто орало радио. Транслировали речь министра по делам церкви доктора Керрля:
– Партия стоит на платформе позитивного христианства, а позитивное христианство есть национал-социализм. Национал-социализм есть волеизъявление Господа Бога. Воля Божья воплотилась в немецкой крови. Нам пытаются внушить, что христианство подразумевает веру в Христа как Сына Божьего. Это смешно. Истинным олицетворением христианства является партия, и в первую очередь фюрер, призывающий немецкий народ поддерживать истинное христианство. Фюрер – выразитель новой божественной воли.
– Все, хватит… – пробормотал доктор и выключил приемник.
Днем он обедал с Бруно в маленьком ресторанчике на острове Музеев.
– Тебе объяснили, почему ты должен задержаться? – спросил Бруно.
– Нет. В понедельник вечером меня ждет Геринг, думаю, обойдется одним сеансом, он сейчас в отличной форме. Жаль, конечно, так хотелось послать все к черту, улететь сегодня с Эльзой и мальчиками.
– Скажи, а что за человек этот Вирте?
– Летчик-ас, герой войны. Я лечил его от морфинизма. На общем нынешнем фоне кажется вполне приличным человеком.
– Да, ты рассказывал, – кивнул Бруно и заговорил о чем-то другом, но как только вышли из ресторана, опять вернулся к Вирте.
– Я слышал, среди ветеранов люфтваффе кое-кто разочаровался в Геринге, говорят, он захапал слишком много постов и денег, организовал тотальный контроль над армией, его поведение недостойно офицера, а история с поджогом рейхстага дурно пахнет. Как ты думаешь, твой Вирте входит в число недовольных?
– Кто угодно, только не Вирте. Он боготворит Геринга. Я не могу назвать его оголтелым нацистом, но к режиму он вполне лоялен.
Он ждал телеграмму, но ее не было. Понедельник пролетел незаметно, Карл весь день работал над статьей о навязчивых неврозах, хотел закончить ее перед отъездом. Только на двадцать минут вышел из дома, отправил телеграмму на адрес своего швейцарского коллеги. Он немного волновался, что до сих пор нет вестей. Вечером за ним приехали от Геринга. Сеанс длился полтора часа. Прощаясь, он спросил, когда ему можно уехать в отпуск.
– Придется задержаться дней на пять, – ответил Геринг.
– Вы уже отправили семью? – участливо спросила Эмма, новая жена Геринга.
– Да, они улетели вчера утром. Полковник Вирте любезно согласился взять их в свой самолет.
– Кто? – гаркнул Геринг так громко, что Карл вздрогнул.
– Паоль Вирте, ваш бывший однополчанин.
– О боже, – прошептала Эмма и закрыла рот ладонью.
– Штерн, повторите еще раз, когда, с кем, на каком самолете улетела ваша семья! – орал Геринг и тряс доктора за плечи.
Карл повторил и почувствовал, как все тело наполняется ледяными колючками. Он смотрел на трясущуюся физиономию Геринга и сквозь пульсацию в ушах слышал его крик:
– Какого черта вы не обратились ко мне? Вы сами, сами виноваты! Надо было поставить меня в известность!
– Герман, не кричи, кажется, господин Штерн ничего не знает, – сказала Эмма и взяла Карла за локоть. – Сядьте. Вы что, не слушали радио? Не читали утренних газет? Вот, выпейте воды. Произошла авария. Самолет полковника Вирте упал и разбился в районе Боденского озера, на швейцарской границе. Пилот и трое пассажиров погибли. Примите мои соболезнования, Карл.
Дальнейшее он помнил смутно. Его довезли до дома, у двери ждал Бруно. Он узнал о случившемся из радионовостей. Утром позвонили от Геринга, по телефону говорил Бруно. Потом присел на край дивана и тихо произнес:
– Карл, послушай меня, постарайся услышать. Нужно опознать и забрать их. Авария произошла на швейцарской территории. Геринг готов помочь, он предоставит специальный самолет. Я полечу с тобой.
Во время опознания в морге у доктора Штерна случился инфаркт, он надеялся умереть, но выжил, очнулся в клинике под Цюрихом.
Его навещал Бруно, рассказал, что Эльзу и мальчиков похоронили тут, в городке Хорген, на католическом кладбище. В Германии за одну ночь убито несколько тысяч человек, в том числе руководство СА и сам Эрнст Рем. Готовясь к этой акции, Геринг и Гиммлер опасались за нервы фюрера, поэтому доктора Штерна задержали в Берлине.
Швейцарская полиция обнаружила в обломках самолета признаки того, что авария была подстроена, двигатель и вся система управления нарочно испорчены. Немцы пытаются договориться со швейцарскими властями замять эту историю. Это ведь было убийство. Вирте не мог успокоиться из-за поджога рейхстага, много болтал в армейских кругах, на каком-то приеме что-то брякнул в разговоре с английским журналистом. Геринг планировал незаметно убрать Вирте. Никто не предполагал, что на борту окажется семья доктора Штерна.
* * *«Бедный, бедный Май, – думала Маша, сидя на ковре и штопая чулок. – Конечно, я нравлюсь ему, но у меня есть Илья, у меня скоро начнется совсем другая, взрослая жизнь».
Тонкий фильдеперс расползался под иглой, рвались нитки. Это был последний моток штопки телесного цвета из старых запасов. И чулки фильдеперсовые – последние. Спасибо, дырка на большом пальце. Даже если не удастся заштопать, под обувью не видно. А вот с обувью беда. Пока мороз, можно ходить в валенках, смирив гордыню, как говорит мама. Но начнется весна, и попробуй побегать по талому снегу, по лужам в валенках без галош. Как ни смиряй гордыню, обязательно промокнешь, простудишься, не дай бог заработаешь ревматический полиартрит, воспаление голеностопных и коленных суставов. Для танцовщицы это страшнее чумы, и промокшие ноги – лучший способ заболеть. Достать галоши сейчас нереально, хотя и мама, и папа прикреплены к закрытым распределителям, но и там нет галош. С галошами в СССР перебои. И с чулками перебои. У мамы тоже последняя пара.
«Стыдно переживать из-за такой чепухи, – одернула себя Маша. – Вот у Мая действительно беда. Никого не осталось, кроме бабушки. Живут в подвале, в страшной коммуналке, с пьяницами соседями. Вода в колонке на улице, вместо туалета выгребная яма во дворе. Он может нормально помыться только в театре. Утром и вечером выносит горшок за бабушкой, она больная, старенькая, ей трудно ходить в уличный нужник, в городскую баню. Май таскает воду, греет на примусе. Бабушка моется в корыте прямо в комнате. Недавно корыто прохудилось, для них это катастрофа, нового не купишь. Бедный, бедный Май, так мужественно держится, не хнычет. Если бы не Илья, наверное, я могла бы полюбить Мая. Ну а вдруг я все придумала про Илью? Не позвонит сегодня, значит, ничего не будет. Попробую забыть о нем, жить, как жила раньше. Допустим, все это мне просто приснилось. Ночь, каток, конная милиция. Замечательный был сон, только сон и ничего больше. Не позвонит сегодня, значит, нет у меня никакого Ильи».
