Йен Пирс - Загадка Рафаэля
Из всего этого Боттандо вынес для себя только одно — он уже слишком стар для подобных потрясений. Он прикинул соотношение сил. За него мог заступиться только министр обороны, а на противоположной стороне были газеты, министр культуры, министр внутренних дел и Томмазо. Министр финансов примет сторону того, кто предложит реальный способ вернуть деньги.
Если это вообще возможно. Насколько Боттандо понял, в контракте оговорено, что в случае, если картина окажется подделкой, продавец, то есть Эдвард Бирнес, обязан вернуть деньги. Убытки от утраты настоящей картины полностью ложились на карман государства. Доказать, что Рафаэль, проданный Бирнесом, являлся подделкой, теперь можно было только одним способом — предъявив настоящего.
Получалось, что карьера Боттандо и будущее его управления зависели от простого студента, который уже ошибся однажды и может ошибиться вновь и который может оказаться и поджигателем, и мошенником, подделывающим картины, и заговорщиком, и убийцей, и просто умалишенным. Боттандо подозревал, что в конце всей этой истории его ждет полное фиаско и, как результат, разжалование из генералов.
При этом ощущение, что он упустил какую-то очень важную деталь, продолжало неотступно преследовать его. Боттандо подолгу бродил по улицам, размышлял в своем любимом кресле, ворочался с боку на бок по ночам — все бесполезно. И чем упорнее он старался поймать ускользающее воспоминание, тем дальше оно отступало в глубины сознания. Боттандо пересмотрел множество материалов, перечитал личные дела всех сотрудников музея, прикидывая, что они могли знать о Морнэ, Бирнесе, Аргайле и обо всех, кто был хоть как-то связан с картиной.
В который раз он открыл дело Томмазо. «Кавалер Марко Оттавио Марио ди Бруно ди Томмазо. Родился 3 марта 1938 года. Отец — Джорджио Томмазо, умер в 1948 году в возрасте сорока двух лет. Мать — Елена Мария Марко, умерла в 1959 году в возрасте пятидесяти семи лет». Боттандо переписал данные в блокнот и устало вздохнул.
Не в силах придумать ничего лучшего, он переключился на досье всех преступников, когда-либо проходивших через его управление. Сотни формальных ответов на стандартные вопросы — образование, карьера, мнение, рекомендации. Генерал был твердо намерен перечитывать их снова и снова до тех пор, пока в памяти не вспыхнет луч озарения.
Боттандо проштудировал папку Ренессанса, когда самолет с Флавией и Аргайлом приземлился в лондонском аэропорту, и углубился в папку средневековой живописи, когда таксист высадил Аргайла возле музея Виктории и Альберта. [8]
Как и было оговорено, Аргайл детально расписал Флавии весь свой маршрут: он собирался пару часов провести в музее, затем ненадолго заскочить в галерею Куртолда [9] и потом, если останется время, заглянуть в Британский музей. Они договорились встретиться в шесть, и Флавия, прощаясь, еще раз напомнила о грозящих ему неприятностях в случае, если он не придет на встречу. Аргайл нервно усмехнулся и зашагал прочь.
Он всегда ненавидел «Викторию и Альберта», особенно библиотеку, куда сейчас лежал его путь. И не потому, что там вечно был жуткий холод — этим грешили все библиотеки, в которых Аргайлу приходилось работать. И не потому, что музею хронически не хватало бюджетных вливаний, о чем напоминали небольшие коробочки для пожертвований, куда администрация вкладывала пятифунтовые банкноты, подсказывая посетителям, для чего они предназначены; и не потому, что там экономили на освещении и царил печальный дух запустения. Просто он не любил это место.
Чтобы попасть в библиотеку, нужно было долго идти гулкими коридорами; проходя мимо кафе, Аргайл с трудом удержался, чтобы не купить безумно дорогую сдобную булочку и немедленно ее съесть. В библиотеке он быстро просмотрел каталоги, выписал нужные номера на листок бумаги и вручил его библиотекарю. Лишь после этого Аргайл позволил себе маленькую роскошь — купил газету и спустился в кафе. Наученный долгим опытом, он знал, что библиотекарь принесет заказанные книги не раньше чем через сорок пять минут.
В кафе было немноголюдно — только студенты и несколько туристов. Аргайл устроился в самом дальнем углу зала и начал есть непропеченный пончик, запивая его кофе. Он развернул газету и попытался представить, что находится не в «Виктории и Альберте», а где-то совсем в другом месте. Его мысли были прерваны стуком тарелок, поставленных на его стол. Усевшись напротив Аргайла, неряшливого вида студент выудил пачку «Ротманса» из кармана старого, замусоленного пиджака, когда-то служившего верхом от костюма, и с наслаждением закурил.
— Ну наконец-то… Первая за день. Я чуть не сжевал себе пальцы там наверху.
— Привет, Фил. Как дела?
— Как всегда, — пожал плечами студент и жадно затянулся.
Аргайл познакомился с ним еще на первом курсе. Филипп Мортимер-Джонс окончил привилегированную школу и вращался благодаря связям отца в самых высших кругах, но студенты знали его как просто Фила — коренастого парня с немытыми темными волосами, безвкусно одетого и с вечно слипающимися глазами, так что казалось, будто он вот-вот уснет, или он неделю не умывался, или он наелся той дряни, на которую с неодобрением смотрит полиция, — за пять лет знакомства Аргайл так и не смог определить истинной причины. Возможно, имело место все из перечисленного. Но, несмотря на сонное выражение лица, у этого парня был отличный нюх на пикантные подробности университетской жизни, и он всегда был в курсе последних сплетен, чему подтверждением послужила его следующая фраза:
— Не ожидал тебя здесь увидеть. Я думал, ты еще не оправился от «великого итальянского разочарования».
Аргайл мысленно застонал. Если знает Фил, знают все.
— Кто тебе рассказал?
— Не помню. Услышал где-то.
Где он услышал, черт его подери? Аргайл поделился своим открытием только с научным руководителем — человеком очень сдержанным и неболтливым. Вышло так, что Аргайл все тянул и тянул с диссертацией, и в конце концов руководство университета пригрозило вычеркнуть его из списков и попросило научного руководителя, старого Трамертона, высказать свое мнение на этот счет. Трамертон написал Аргайлу, чтобы тот предъявил хоть какое-то свидетельство своей умственной деятельности.
Времени ему дали немного — всего четыре дня. Молодой человек быстро собрал имеющийся материал, сопроводив его солидной библиографией, и отправил в Италию. Для большего эффекта он осторожно намекнул, что под слоем одной из картин Мантини может быть скрыт Рафаэль.
Теперь Аргайл безумно сожалел о неосмотрительной приписке; будь руководство университета немного терпеливее, он приберег бы свое открытие до защиты, и тогда Бирнес не перехватил бы у него картину. Но, как бы там ни было, материал, присланный Аргайлом, убедил Трамертона, что кандидат прилагает определенные усилия в данной сфере, и профессор дал положительный отзыв. Угроза исключения отступила, и Аргайл забыл об инциденте.
До настоящего момента. Теперь ему было ясно, что Трамертон либо показал кому-то наброски диссертации, либо просто рассказал о предположениях Аргайла. Нужно только узнать, кому, и тогда станет понятно, каким образом информация попала к Бирнесу. Но кому он мог рассказать? В Италии он ни с кем не общался; насколько было известно Аргайлу, профессор жил в провинции, расположенной к западу от Монтепульчано, в доме своего итальянского коллеги. Как Бирнес его нашел? Нужно написать Трамертону и спросить.
Но пока это не главное; сейчас Аргайла ожидало благоуханное помещение библиотеки. Остановив собеседника на полуслове и повергнув его в шок заявлением, что ему не терпится порыться в архиве, Аргайл потащился по лестнице в библиотеку. Такой короткий разговор и такой неприятный.
Найти в книгах необходимую информацию оказалось не так легко, как ему представлялось. Нервотрепка последних двух дней и давление со стороны Флавии полностью лишили Аргайла способности к сосредоточению. Проще простого сказать: найдите настоящего Рафаэля. Ведь в случае неудачи его ждет не недовольно приподнятая бровь научного руководителя, думал он, просматривая заказанные книги. Сейчас ему уже казалось более безопасным записаться в морскую пехоту. Легко сказать: найдите настоящего Рафаэля. Если бы это было так просто, его бы уже давным-давно нашли.
Результат посещения библиотеки оказался отрицательным, однако это тоже был результат. По крайней мере теперь Аргайл знал, где картины точно нет. Конечно, за подобные сведения ему никто спасибо не скажет. Количество картин, под которыми предположительно мог оказаться Рафаэль, сократилось с двухсот до нескольких десятков. И что делать дальше? Поскрести каждую ножом? Даже если владельцы не будут возражать, нет никакой уверенности в том, что кто-нибудь уже это не сделал. Если Бирнес уничтожил «Елизавету», опасаясь разоблачения в подделке, то, по идее, должен избавиться и от оригинала.
