Энн Перри - Предательство по любви
– Вас ждут большие разочарования, – печально заметил Чарльз. – Не представляю, почему она вдруг утратила здравый смысл, не говоря уже об инстинкте самосохранения, но боюсь, в конце концов вы все равно придете к выводу, что генерала убила именно Александра Карлайон.
– Возможно, – согласился сыщик, открывая дверь. – Но сдаваться еще рано!
Монку было необходимо связаться с полицией, однако обращаться к суперинтенданту Ранкорну ему не хотелось. Отношения у них были весьма натянутые – еще с тех пор, когда честолюбивый Уильям наступал Ранкорну на пятки и метил на его место, не делая из этого секрета и прямо заявляя, что справился бы с делами куда лучше. Ранкорн же, сознавая в глубине души, что инспектор Монк был прав, боялся его и ненавидел.
В конце концов Уильям вспылил и подал в отставку, отказавшись выполнить приказ, который считал глупым и подлым. Суперинтендант был счастлив избавиться от опасного подчиненного. Тот факт, что Монк в итоге оказался прав, дела не меняло, хотя и лишило Ранкорна радости победы.
Вот сержант Джон Ивэн – это совсем другое дело. Ивэн знал Уильяма еще до несчастного случая, и, когда тот вернулся после выздоровления в полицию, они вместе работали над делом Грея. Монк в ту пору как бы открывал себя заново, общаясь с окружающими и изучая старые отчеты, и был далеко не в восторге от своих открытий. Джон подметил ранимость пострадавшего коллеги и в конце концов понял, как мало тот, в сущности, знает о самом себе. Инспектор хватался за работу как утопающий за соломинку, ибо, потеряв ее, он лишился бы не только средств к существованию, но и единственного островка с твердой почвой под ногами. В самые жуткие для Монка времена, когда он сомневался не только в своей компетентности, но даже в собственных нравственных принципах и элементарной честности, Ивэн ни разу не предал его. Именно ему – да еще, пожалуй, Эстер Лэттерли – Уильям был обязан своим спасением.
Джон Ивэн был необычным полицейским: его отцом был приходской священник, то есть сам он являлся не вполне джентльменом, но и, однозначно, не простолюдином. В итоге Джон обладал той непринужденностью манер, что восхищала Монка и раздражала Ранкорна.
Идти в полицейский участок для встречи с Ивэном детективу тоже не хотелось. Слишком много воспоминаний было связано с тем днем, когда полицейские столпились у двери, подслушивая его последнюю яростную ссору с начальством, а потом брызнули врассыпную, как кролики, стоило инспектору выйти из кабинета Ранкорна – с багровым лицом, но непобежденному.
Проще было повидаться с бывшим коллегой в трактире, где тот часто завтракал, если позволяли дела и время. Это было небольшое заведение, посещаемое уличными торговцами, газетчиками и мелкими клерками, терпко пахнущее элем, сидром, опилками, потом и горячими блюдами. Сыщик занял местечко, откуда мог наблюдать за дверью, и нянчился с пинтой сидра, пока на пороге не показался Ивэн. Тогда Уильям встал и, проследовав за ним к стойке, тронул сержанта за плечо.
Тот обернулся с удивлением, тут же сменившимся самой искренней радостью. Это был худощавый молодой человек с длинным горбоносым лицом и карими насмешливыми глазами.
– Мистер Монк! – Он до сих пор относился к своему бывшему начальнику с огромным почтением. – Как поживаете? Вы, часом, не меня ищете? – Вопрос был задан с явной надеждой.
– Да, – признался детектив, тронутый искренней радостью сержанта.
Ивэн заказал пинту сидра, толстый двухэтажный сандвич с куском баранины и соленым огурцом и еще одну пинту сидра для Уильяма, а затем они удалились в уголок, где могли побеседовать без свидетелей.
– Я вас слушаю, – сказал Джон, стоило им сесть. – Вы ведете какое-нибудь дело?
Монк незаметно усмехнулся:
– Скорее вы, чем я.
Брови его собеседника подпрыгнули:
– Я?
– Генерал Карлайон.
Ивэн был явно разочарован:
– Ну какое же это дело! Бедняжка, несомненно, его убила. Ужасное это чувство – ревность… Столько жизней разрушено! – Сержант наморщил лоб. – Позвольте, а вы-то каким образом в это впутались? – И он откусил от сандвича добрую треть.
– Рэтбоун собирается защищать ее, – ответил сыщик. – Он нанял меня выяснить, нет ли каких-нибудь смягчающих вину обстоятельств, а также проверить, точно ли она виновна.
– Она созналась, – напомнил Джон, держа сандвич обеими руками и не давая соскользнуть с него соленому огурчику.
– Возможно, она взяла на себя вину, чтобы уберечь дочь, – предположил Монк. – Такое случалось.
– Нет. – Ивэн проговорил это с набитым ртом, но недоверие его было очевидным. Не спуская глаз с бывшего начальника, он прожевал и отхлебнул сидра. – Не похоже. Мы не нашли свидетелей, видевших дочь спускающейся по лестнице.
– Тем не менее такая возможность у нее была.
– Это ничего не доказывает. И потом – зачем ей убивать отца? Какое она теперь к нему имеет отношение? У нее своя семья, муж, ребенок, в монастырь ей уже не попасть. Да и если бы она его убила…
– То монашкой ей тем более не стать, – сухо закончил Уильям. – Не слишком удачное начало святого жития.
– Это была ваша мысль, а не моя, – заметил сержант. – Кого тут еще можно заподозрить? Вряд ли миссис Карлайон станет спасать от виселицы, скажем, Луизу Фэрнивел…
– А если она ошибочно думает, что преступление совершила Сабелла? – спросил детектив и надолго приложился к кружке.
Ивэн нахмурился.
– Мы тоже сначала подозревали Сабеллу, – кивнул он. – И если бы не признание матери, то, наверное, арестовали бы дочь.
– Или Максима Фэрнивела, – продолжил Монк. – Возможно, он ревновал. Ведь это Луиза кокетничала с генералом, а не генерал с ней.
Джон вновь откусил от сандвича и ответил с набитым ртом:
– Миссис Фэрнивел всегда кокетлива с мужчинами. Даже со мной она и то пыталась кокетничать. – Он слегка зарделся – признаваться в этом Уильяму ему было неловко. – Она не первый раз устраивала подобный публичный спектакль, чтобы продемонстрировать свою власть над мужчинами. Ее сыну уже тринадцать; стало быть, они с Максимом женаты не менее четырнадцати лет. Почему же Максим только сейчас вдруг потерял голову от ревности и убил генерала? Да и в генерале Карлайоне трудно отыскать романтическую жилку. Чванливый солдафон без чувства юмора, и красавцем его не назовешь. Правда, у него были деньги, но они и у Фэрнивела водятся…
Сыщик промолчал. Ему вдруг тоже захотелось заказать сандвич.
– Сожалею, – искренне сказал Ивэн. – В самом деле, я не вижу, что вы можете сделать для миссис Карлайон. Общественное мнение не простит женщину, убившую мужа только потому, что кто-то с ним кокетничал. Даже если бы он открыто состоял с кем-то в любовной связи, позоря себя и жену, все равно дело было бы безнадежным. – Как бы извиняясь, он поглядел на Монка, и глаза его наполнились сочувствием.
Уильям знал, что его бывший подчиненный прав. Конечно, в суде заседают исключительно мужчины, причем мужчины состоятельные. И естественно, они сравнят судьбу генерала со своей собственной. Что будет с ними со всеми, если женщины начнут убивать мужей из-за невинного флирта! Сочувствия в их сердцах Александре Карлайон не найти.
– Я могу рассказать обо всех выявленных нами уликах, – продложил сержант, – но от них будет мало толку. Я имею в виду, что они вам не пригодятся.
– Тем не менее расскажите, – без особой надежды попросил Монк.
Ивэн перечислил улики, но, как и следовало ожидать, ничего полезного в них не нашлось.
Детектив сходил к стойке, чтобы взять сандвич и две следующие пинты сидра. Они еще немного поговорили с Джоном, а затем Уильям попрощался и покинул трактир. Он вышел на шумную улицу с теплым чувством, какое бывает после встречи со старым другом, но без малейшей надежды на спасение Александры Карлайон.
Идти с такими результатами к Оливеру Рэтбоуну значило признать свое поражение. Этого Монк допустить не мог. Сейчас он знал ровно столько, сколько узнал от самого Рэтбоуна несколько дней назад. Всякое преступление имеет три основные составляющие, и он мысленно перебирал их, лавируя среди лотков и мальчишек, торгующих лентами и спичками. Женщина с печальным лицом держала мешок со старой одеждой, какие-то оборванцы предлагали прохожим самодельные игрушки и пузырьки со снадобьями… Но Уильям знал, что кроме этих обитателей лондонских улиц существуют создания, падшие куда ниже, – те, что ищут ночлега на берегах Темзы.
Отвлекшись на минуту, наблюдая за всеми этими людьми, сыщик вновь вернулся к мыслям о своем деле. Итак, во‑первых, мотив преступления. Здесь у него нет ничего утешительного. У Александры мотив был, пусть даже и не слишком достоверный. Она не выглядела женщиной, терзаемой безумной ревностью. Однако она могла ощутить глупость и тщету собственной вспышки лишь после того, как выплеснула свой гнев и обагрила руки кровью.
Был мотив и у Сабеллы, но она не созналась в преступлении и, кажется, искренне переживала за мать. А не могла ли она убить отца в припадке безумия, а потом забыть о содеянном? Судя по тревоге ее мужа, эту мысль отбрасывать не следовало.
