Александр Бушков - Ковбой
Они были уже совсем близко, шагая со всей возможной бесшумностью, дабы не нарушить резким хрустом сучка под ногой творческую деятельность маэстро. Каковой как раз поднес ко рту жестяной рупор немаленьких размеров и громогласно отдал приказ, сопровождаемый негромким трескучим эхом:
— Лили, солнышко мое, в кадр!
Очаровательная блондинка встрепенулась, вскочила со своего раскладного стульчика и, во мгновение ока войдя в образ, неспешным шагом двинулась в ту сторону, где объектив должен был вот-вот поймать ее в поле зрения. Она уже играла: безмятежно озиралась вокруг, с детским любопытством горожанки разглядывая кроны деревьев, временами наклонялась к цветам, одни срывала в букетик, другими просто любовалась. На взгляд Бестужева, получалось вполне непринужденно, ничуть не наигранно, не манерно — все же актриса, ей-богу, талантливая.
Ах, как она была обворожительна! Рассыпавшиеся по плечам золотистые волосы, огромные синие глаза… Жаль только, что черно-белый фильм не мог передать во всех оттенках и колерах подобные детали. Сол говорил как-то: по его глубокому убеждению, кинопленка когда-нибудь обязательно будет цветной, но случится ли это в обозримом будущем, предсказать невозможно, вот, может, лет через десять…
Точно так же будущий зритель не мог оценить во всей красе грациозную походку мисс Лили Блай (по-настоящему — фройляйн Лилиан Блаувертен из Гамбурга) — всякий, кто бывал в электротеатре, знает, что актеры на экране движутся совсем не в том ритме, в каком ходят обычные люди в жизни, экранные герои гораздо резче, даже суетливее перемещаются. Почему так происходит, Бестужев еще не вник — какие-то сложные технические подробности, которых ему никто не собирался вдумчиво растолковывать.
А вот ее точеную фигурку не могли исказить ни черно-белая пленка, ни экранная порывистость движений… Бестужев поневоле засмотрелся. К тому же наряд главной героини оказался крайне пикантным: широкие велосипедные шаровары и мужская рубашка в клеточку с двумя расстегнутыми верхними пуговицами.
По поводу этого наряда как раз и состоялся вчера короткий спор меж Голдманом и Роузом. Голдман (на взгляд Бестужева, вполне логично) заметил: действие фильма происходит в те времена, когда индейцы еще разгуливали на свободе со своими луками-топориками и имели возможность невозбранно нападать на белых путников — то есть самое малое лет с полсотни назад. А в те годы ни одна приличная юная леди не рискнула бы напялить мужские брюки, не рискуя всеобщим осуждением в ее адрес. Однако Сол, саркастически фыркая и гримасничая, заявил:
— И вы хотите сказать, Сэмюэль, что среди наших зрителей окажутся профессора истории? Эти кинематограф презирают, как убогое развлечение для простонародья. Смотреть фильм пойдет самая что ни на есть обычная публика, ее-то исторические тонкости не волнуют, и уж она-то на наряд нашей крошки будет таращиться с большой заинтересованностью… Я тут не историческую работу сочиняю, я делаю завлекательный фильм! Ясно?
Голдман, пожав плечами, спорить не стал…
Еще с минуту Лили (она же — юная леди из хорошей семьи, весьма неосмотрительно отправившаяся на прогулку в окрестные леса, где, кроме четвероногих опасностей, водились и двуногие) самым идиллическим образом собирала цветочки, любуясь деревьями и небом. Потом рупор заорал:
— Краснокожие, разрази вас гром, коварно подкрадывайтесь! Да поэффектнее у меня!
Помянутые, стоявшие тут же неподалеку, без промедления двинулись к юной красавице — пригнувшись, выставив маленькие индейские топорики-томахауки, то и дело переглядываясь, показывая друг другу какие-то непонятные, но выразительные жесты, в общем, всем своим поведением демонстрируя крайнее коварство и немыслимо злодейские планы. Выглядели они, приходилось признать, крайне внушительно: голые по пояс, с болтавшимися на шее связками диковинных украшений, длинными космами (парики из конского волоса, конечно), в которые воткнуты длинные птичьи перья. Вот у этих с актерским мастерством обстояло крайне скверно — ничего удивительного, если учесть, что они, как и прочие второстепенные актеры, ради той же разумной экономии были навербованы из местных жителей. («Зритель слопает, — не без цинизма заметил по этому поводу Роуз. — Все равно главное внимание привлекут очаровательная крошка и ее герой».) Хорошо еще, что по их лицам трудно было определить отсутствие всякого актерского опыта — физиономии им украсили затейливыми узорами так, что одни глаза виднелись.
— Лили, детка, ты их наконец увидела! Ах, какие они злые и страшные! Ты в ужасе!
Выронив букет, Лили добросовестно завизжала (очень даже натурально, жаль, зрители этого не услышат и не смогут оценить должным образом), присела от изумления, прижала ладони к щекам, округлила глаза до пределов, дарованных ей природой.
— Накинулись на бедняжку злобные дикари! — грохотал Сол. — Злодейски накинулись, скрутили вмиг, как она ни сопротивлялась!
Так оно и произошло, краснокожие моментально сграбастали неосторожную красавицу, сломив ее слабое сопротивление, подтащили к дереву и проворно привязали пленницу за руки.
— Прекрасно! — кричал Сол. — А теперь краснокожие строят в сторонке гнусные планы… Старательно подчеркивайте гнусность планов, напоминаю! А красавица в отчаянии бьется…
Краснокожие проворно переместились на правый фланг, сбились там кучкой и, преувеличенно жестикулируя, то и дело показывая друг другу на пленницу, хохоча, принялись обсуждать планы на будущее. Сказать по правде, при этом они выглядели совершеннейшими идиотами, но Сол наверняка знал, что делает, во всяком случае, протестов от него не последовало. Колоритная троица замышляла что-то непонятное, но, безусловно, настолько гнусное, что гнуснее и некуда.
— Беззащитная жертва тем временем бьется в отчаянии!
Лили старательно билась с испуганным лицом, ее тщетные усилия освободиться выглядели чертовски натуральными.
— Расправь плечики, солнышко! — кричал Сол. — Ну, когда эта чертова пуговица отлетит? Я же предупреждал, Мэри: аккуратненько, лезвием безопасной бритвы подрезать так, чтобы держалась на паре ниточек!
— Я так и сделала, мистер Роуз… — робко пролепетала дама средних лет, исполнявшая функции костюмерши и гримерши.
— Ну, и где? Мне что, останавливать аппарат и самому возиться, чтобы сделать, как следует? Уволю! Всех уволю! Дармоеды, ничего не соображают, криворукие, простейших указаний не способны выполнить с толком… Ага! Наконец!
После очередного резкого движения бьющейся в отчаянии прекрасной пленницы пуговица на ее рубашке отлетела. Открывшееся зрелище не способно было оскорбить общественную нравственность, но все же представляло для зрителя определенный соблазн, тут и говорить нечего.
— Отлично! — завопил Сол. — Пленница извивается, бьется, трепещет… Лили, прекрасно, ты великая актриса! Так, теперь тот краснокожий, которому предстоит остаться пока что в живых, чуть отступает на задний план, а двое выходит на пару шагов поближе к камере… Где их и настигают меткие пули! И они умирают в конвульсиях! Старательно умирают, вы поняли, обормоты? Красиво умирают, эффектно!
Один индеец чуть неуклюже отступил подальше. Справа приблизился один из подручных Сола с винчестером, заряженным холостыми патронами, выпалил в краснокожего, передернул скобу затвора, выстрелил вторично. Патроны были снаряжены натуральным дымным порохом, так что сам стрелок в кадр не попал, как ему и полагалось, зато в аппарат угодили две крайне эффектных полосы порохового дыма. Краснокожие рухнули и принялись кататься по траве, старательно выгибаясь в немыслимых корчах.
— Хватит, хватит! Умерли уже! Окончательно! Лежите, как мертвым и полагается, смирнехонько, смотрите у меня, не шевелиться!
Краснокожие добросовестно умерли. Окончательно.
— Оставшийся в живых смотрит в сторону выстрелов… В сторону выстрелов, я сказал! Выражая крайнее изумление! Я сказал — крайнее!
Уцелевший индеец с выражением крайнего идиотизма на размалеванной физиономии уставился в ту сторону, откуда неожиданно грянули сразившие его сообщников выстрелы. Соляным столбом замер. Кажется, Сола это вполне устроило.
— Отлично! — завопил он. — Лили, ты тоже уставилась в ту сторону с невероятной надеждой на лице! Я сказал — с невероятной! Великолепно! Камера — стоп! Актеры остаются на площадке, убитые тоже, только старайтесь особенно не шевелиться, вам еще придется тут полежать… Перерывчик!
Он проворно вскочил со стула и двинулся прямиком к Голдману, еще издали улыбаясь самым приветливым образом и выделывая нечто вроде балетных па:
— Ну наконец-то! Как я рад вас видеть, Сэмюэль, вы себе не представляете! Не успеваю благодарить бога, что свел меня со столь выдающимся бизнесменом, будущим королем кинофабрик нашей великой страны…
