Брэд Гигли - Год гиен
Семеркет покачал головой:
— Как только вы, меджаи, появляетесь на базаре, все подозрительные товары тут же прячутся в надежное место — или в мешки с зерном, или в кувшины с оливками. Вы никогда там ничего не найдете.
— Но что еще мы можем сделать?
Чиновник подумал.
— Пошлите кого-нибудь на базары под видом заинтересованного покупателя. Кого-нибудь, кого торговцы никогда не заподозрят. Пусть он купит что-нибудь из украденных сокровищ — это будет достаточным доказательством.
— И кого же мы можем послать?
Семеркет снова на мгновение задумался и медленно проговорил:
— Возможно, я знаю подходящего человека.
Он мрачно улыбнулся про себя. Брат в долгу перед ним за то, что впутал Семеркета в это дело. Это будет хорошей отплатой Ненри.
Потом Семеркет вспомнил черепки разбитого горшка, которые собрал в призрачном лагере. Он и сам не мог объяснить, почему не рассказал о них Квару. Хотя они с меджаем смотрели друг на друга более дружелюбно, чем на горной тропе в день первой встречи, но все еще не были друзьями.
«Пусть доверие придет позже», — подумал Семеркет.
— Кое-что тревожит меня во всей этой истории, Квар. Тебе когда-нибудь придет в голову мысль, что не ты один спал на посту? — спросил Семеркет.
— Что?
— Если грабители могил что-то затевали, почему другие меджаи не слышали, как они копали в ту ночь? Почему стражи не знали, что я пришел в Великое Место? И почему ты один проснулся и меня нашел?
Квар не знал толком, что ответить.
— Меня разбудил сон… Ужасный сон, — с большой неохотой заговорил он. — Меня выслеживала львица. Сон казался таким реальным, что я мог даже чуять ее… Кровь в ее дыхании, ее запах! Я и вправду подумал, что мне суждено умереть в ее когтях…
Чиновник задрожал — но не от прохладного воздуха пустыни.
— И когда львица прыгнула, ты проснулся и произнес молитву Исиде — молитву, отгоняющую ночные кошмары? — тихо спросил он.
Пришел черед Квара изумиться…
* * *«Тоху, министру Двух Земель, да живет он, да здравствует и да благоденствует под властью фараона Рамзеса III, да живет он, да здравствует и да благоденствует — приветствия от Семеркета, чиновника Канцелярии Расследований и Тайн.
Докладываю великому господину, что по делу Хетефры, высокой жрицы Места Правды, я обнаружил вот что…»
Семеркет быстро написал о том, как в Доме Очищения выяснил, что Хетефра действительно была убита, причем убита на суше. Он не сообщил министру, что у него есть кусочек топора, которым убили жрицу, потому что никоим образом не мог знать, кто еще прочтет его доклад. Отложив тростниковое перо, Семеркет подумал над тем, что еще рассказать Тоху.
Он сидел, скрестив ноги, в приемной Хетефры, рядом с ним растянулась спящая Сукис. Источником света служила единственная сальная свеча.
Семеркет успел купить у Неферхотепа свиток папируса, несколько новых тростниковых перьев и горшочек черной краски из сажи с клеем в качестве чернил. Теперь папирус был развернут, чернила разведены водой, и он заточил перо до нужной остроты.
Семеркет подрезал фитиль свечи и снова взялся за перо.
«На совете старейшин здесь, в деревне строителей гробниц, я выяснил: хотя жрица была полуслепа и слаба, она часто уходила одна, чтобы позаботиться о местных святилищах, и пропадала по нескольку дней. Старейшины сказали, что это бывало так часто, что никто и не подумал заявить об ее исчезновении».
Мысли Семеркета обратились к тому, как его самого встретили деревенские жители, как они, казалось, больше заботились о его праве задавать вопросы, чем о том, чтобы выяснить, кто же на самом деле убил их жрицу. Может, Хетефру не любили в деревне — старую каргу, невольно накликавшую на себя смерть своим злым языком? Но это не вязалось с тем обликом религиозной матушки, которую помнила царица Тийя. И снова Семеркет не смог написать о своих впечатлениях, ведь у него не было доказательств.
В памяти чиновника всплыл образ большого и грозного десятника Панеба. Несмотря на нападение на Семеркета, Панеб казался единственным из этих странных строителей гробниц, чье поведение можно было понять. Он и его тетушка, должно быть, были очень близки, раз его так сокрушило известие о том, как именно она умерла. Но Семеркет не мог записать это предположение, чтобы его прочитал Тох.
Рука чиновника невольно потянулась к синякам на горле, когда он вспомнил, как там сомкнулись пальцы Панеба. Одна мысль неотступно тревожила его: почему десятник, как и старейшины, противился тому, чтобы найти убийцу его тетушки? Это просто не имело смысла, если только не…
Семеркет сел, уставившись в темноту.
Если только Панеб не… Если все они не защищали того, кто совершил это преступление.
Несколько мгновений спустя чиновник начал беспокойно бродить по дому Хетефры, забыв про письмо Тоху — его мысли были теперь далеко.
Везде заговоры. Он отчаялся когда-либо выпутаться из призрачных предположений. А теперь появилась еще одна загадка, самая тревожная из всех — почему меджаю Квару приснилась львица? Может, это ничего не значит, и в образе просто отразилось то напряжение, которое они с Кваром испытывали в повседневной жизни.
Семеркет перестал расхаживать и вздохнул, завернувшись в легкие шкуры из дома Хетефры, потому что воздух, идущий из пустыни, показался прохладным.
Царапанье в дверь дома жрицы застало его врасплох. Сальная свеча осветила ему путь в переднюю.
На улице ожидала Ханро. Семеркет еще никогда не видел, чтобы женщина осмелилась так разодеться. Ее облегающий наряд был гранатового цвета — такой цвет обычно использовали только боги и богини. В волосах сверкали золотые блестки, лицо было раскрашено, как лики храмовых статуй: глаза подведены сурьмой и малахитом, на щеках красовались круги из охры. На чиновника повеяло душным запахом сандалового дерева.
Язык его немедленно прилип к нёбу, отказываясь шевельнуться.
— Впустите меня и закройте дверь, — сказала Ханро нетерпеливо. — Иначе соседи начнут сплетничать.
Вместо того чтобы сделать то, как она сказала, Семеркет открыл дверь еще шире, чтобы все с улицы могли видеть происходящее внутри.
Ханро дерзко улыбнулась и прошла мимо него в переднюю дома Хетефры.
— Не может быть, чтобы вы меня боялись?
Семеркет кивнул. Она ответила притворно-обиженной гримаской.
— Женщине не доставляет удовольствия слышать, что она пугает мужчину, потому что в таком случае эта штука под его набедренной повязкой становится дряблой и бесполезной.
Она придвинулась ближе, но чиновник снова отступил.
— Я опасаюсь не только тебя, но и твоего мужа, — сказал он.
— Неферхотепа? — захихикала Ханро. — Не бойтесь мыши! Лучше бойтесь льва — Панеба.
Выражение лица Семеркета снова заставило ее раздраженно возвести глаза к потолку.
— А как, по-вашему, нам еще развлекаться в этом мрачном маленьком местечке? Если бы не грех супружеской измены, мы бы все уже обезумели.
— А ты обезумела бы прежде всех остальных, полагаю.
Ее высокий хрипловатый голос был полон вызова:
— Зато я — честная женщина, раз об этом не вру! Честнее многих, как думается.
— Зачем ты сюда пришла?
— Чтобы сказать, что старейшины согласились позволить вам расспросить жителей деревни, — ответила Ханро со вздохом. — Вы можете начать в любой момент.
Семеркет скептически на нее посмотрел.
— И ты пришла, чтобы сказать мне это, разодевшись подобным образом?
Ее брови обиженно сдвинулись, а голос стал легче перышка.
— А что не так с моей одеждой? Большинству мужчин нравится, когда я облачаюсь, как богиня. А вам это нравится?
И снова язык отказался повиноваться чиновнику, и он просто кивнул.
Коротко заворковав, Ханро прижалась к нему. Несмотря на прохладный ночной воздух, Семеркет начал потеть.
— Если вы думаете, что я так красива, почему бы вам не заняться со мной любовью? — спросила она, найдя губами его губы.
Семеркет не знал, как долго они целовались. Он удивился, поняв, в какое возбуждение пришел. Однако, собрав всю свою решимость, он твердо оттолкнул Ханро.
Золото в ее волосах замерцало, когда она недоверчиво покачала головой. Спустя мгновение женщина сказала:
— Если вам не нужно мое тело, — поскольку я для тебя явно поблекшая уродливая карга, — то как насчет моего разума?
— А что насчет него?
— Если я скажу, что кое-что знаю?
Семеркет заморгал:
— О чем же?
— Об этой деревне и ее секретах.
— К твоему сведению, если ты что-то знаешь, ты обязана заявить об этом официально.
Она снова засмеялась, забавляясь такой наивностью:
— А другие могут иметь иные представления о том, в чем заключаются мои обязанности.
— Тогда расскажи ради Хетефры, старой женщины, о которой все, похоже, забыли.
