А. Веста - Доля ангелов
По обрывкам мыслей перепуганных служащих я понял, что приемник украден специально. На такую провокацию был способен только один человек – нынешний министр МГБ. В отсутствие «хозяина» он повадился рыскать по апартаментам якобы для проверки бдительности охраны, вторым номером его шутки был звонок по кремлевской вертушке. Обычно он сообщал, что под розовым диваном, на котором частенько отдыхал Сталин, заложена бомба.
Внутри дачи было тихо и чисто, как в пустом приемном покое: высокие окна, длинный стол с четырнадцатью стульями, накрытыми белыми чехлами. Я объяснил охранникам, что должен побыть один. Убедившись, что моя просьба выполнена, я достал взрывчатку и с минуту глядел на свои трясущиеся руки, потом опустил в карман нелепый предмет и почти сразу забыл о нем. Я не мог причинить Ему зла. Сталин был недосягаем для меня, я был околдован им еще в детстве, ведь перед ним робел сам Вольф Кинг.
Сосредоточившись на поиске, я представил себе пропавшую игрушку вождя. Как шаман я вызвал ее душу, ощупал внутренним зрением и вскоре «нашел». Я увидел приемник зарытым в сугроб у корней неприметной березы. Он выглядел несколько иначе, чем я его себе представлял, но где находится эта злосчастная береза, я не знал. Тогда я «попросил» одного из охранников стать моим индуктором. Я прибегал к этому приему в исключительных случаях.
Я погрузил его в легкий транс, сохраняющий двигательную активность, объяснил, где и что надо искать. Люди в охране Верховного были тщательно отобраны на психическую устойчивость, но страх и сильное волнение сделали охранника послушным. Он уверенно отправился в глубину парка и привел меня к высокой березе. У ее корней, в сугробе был найден пропавший приемник.
Меня с почетом доставили домой. Едва машина с сопровождением скрылась в подворотне, я зашел в дощатый нужник во дворе и выбросил в зияющий окуляр нелепый предмет, похожий на брусок мыла в неопрятной обертке.
Едва переступив порог квартиры, я был сбит с ног, скручен и с зажатым ртом выведен через черный ход. В то время пыточный полигон был перенесен с Лубянки в Гнездниковский переулок. В камере, куда меня втолкнул конвоир, ожидали разбирательства двое узников. Рядом со мной оказался древний старичок, по виду – бывший духовный. На верхних нарах устроился молодой уголовник.
– Всяк человек – свет! – кивнул мне старик. – Садись сердешный. Здесь хоть сидеть дозволяется. Я много тюрем прошел: в иных, глаз не смыкая, до утра стоял, в иных по пояс в мерзлой воде до утра, а все жив.
– А куда ты шел, сосуд немощный, пока тебя ГПУ не сцапало? – с верхних нар выглянул жиган, должно быть, продолжая разговор, прерванный моим появлением.
– В Солнцево селенье...
– Это где ж такое? Я сибирскую магистраль вдоль и поперек исколесил, такой станции нет.
– Эка хватил, на поезде? Туда сынок, пешком идтить надо. От Соловков, от северных вавилонов течет на восток тропа жемчужная, заповедная в дальнюю страну Индийскую. Стоят там храмы тысячестолпные, райским виноградьем увитые. Держат ту тропу особые люди. Семь застав у них на пути от Соловков до Солнцева Селенья. Уральские горы надо переходить у Печь-горы, там отыскать Ардын-пещеру, а дальше в стране Лебедии взойти на Белую гору, дабы обозреть дальнейший путь до гор Зималаев. Озеро там есть самоцветное. Живет на том озере, гнезда вьет Птица-лебедь. Взмахнет птица крылом жемчужным, росой осыплет, а человек, у которого сердце-озеро, почует сладкую тягу в страну незнаемую, заповедную. На ясной зорьке в том озере град виден, яко с небес отражен. Светлым Китежем прозывается.
– Врать ты горазд, дедушка, – ковыряя пальцем в зубах заметил жиган. – Был бы Китеж, я б туда убег...
– Никому туда путь не заказан, ибо Китеж – есть русская сердечная тайна, но лишь тот откроет Китеж, кто уже пребывает в нем. Когда первое царство кровавое пало, а новое еще не воздвиглось, ждали – всплывет Китеж, царство Правды Божьей. А уж после пошли казни да поругания. Восстал брат на брата. Смута ликом своим звериным оборотилась. И с тех бед ушла Истинная Русь на дно. От поругания сохранила себя на дне Светлояр-Озера до будущих веков.
Ну что ж, гонения нам принимать не впервой, а русский самородный дух из винтовки не застрелишь. Случай был в нашем северном краю: запретила новая власть молебствие. Тогда крещеные всем миром в церковь вошли да двери накрепко затворили. Разбили вороги двери, ворвались в храм. Видят – пусто. Только и слышно, как в стенах, в самом белом камене «Славься!» поют. Стрелять стали, потом взорвали стены; а камни все одно – поют. В пыль истолкли, а все голоса слышны. Пытали меня в остроге: «Где твой Китеж?» Здесь он, рядом, в камене несекомом, колоколами звонит, во всяком русском сердце ждет часа пробуждения...
Щелкнул замок на кованой двери, жигана увели на допрос.
Старичок поднял с пола камеры камешек, вывалившийся из стены, помял в смуглых ладонях, завернул в тряпочку и сунул за пазуху.
– На, поешь маленько, крепче будешь, – сказал он, протягивая мне теплый хлеб, завернутый в льняную ряднину. Я готов поклясться, что он достал его из-за пазухи, куда только что положил камень.
– «И камни станут хлебами», учил Свете Тихий, когда делил себя между учениками на двенадцать солнечных месяцев от Воскресения до убывания... Приидите и ядите.
Я ел хлеб, словно только что вынутый из русской печи. Съев все до крошки, я достал из потайного кармана пиджака перстень и на ладони протянул старику:
– Отец, я знаю, меня расстреляют, а ты обязательно дойдешь до Солнцева Селенья. Отнеси туда этот перстень.
Старичок взял перстень в правую руку и, разглядывая его, задумчиво сказал:
– Нет, сынок, ты долгую жизнь проживешь, и темница тебя недолго удержит. Верь и будешь жив. Придет время, когда заставы падут, вот тогда и надобно будет колечко это в Солнцево Селенье доставить.
Старик вернул мне перстень. Загремели засовы.
– Тайбеле, на выход! – прокричал конвоир.
– Прощай отец, – успел шепнуть я старику.
– И ты, Белый Голубь, прощай...
По странной случайности меня так и не обыскали.
Переступив порог кабинета, я был ошеломлен. В допросной звучала музыка. Она лилась из маленького динамика. Я узнал «Волшебную флейту» Моцарта. На мои глаза навернулись внезапные слезы, мне мучительно захотелось жить и испытать все, о чем пела музыка. Эта жажда лишила меня воли, следом пришел испуг, словно я попал в руки черному магу, знающему все мои тайны. Впервые сеансы внушения под музыку начал проводить Месмер, друг Моцарта. Музыка подбирала ключи к тайнам сознания и легко отмыкала их. Я не мог сосредоточиться и стал послушен, как тряпичная кукла. Подручные следователя стянули мои локти за спинкой стула, в лицо направили жаркий слепящий луч. Это был императивный ошеломляющий прием для привлечения внимания жертвы и ломки ее воли. Зятем Абакумова, нынешнего начальника пыточной, был тот самый гипнотизер Орнальдо, чья слава гремела перед войной. Он сразу перестал выступать и, видимо, получил высокое воинское звание за то, что поделился с тестем секретами своего ремесла.
– Не спать! Открой глаза!
Глазные яблоки пересохли от жара, я ослеп и видел только два черных пульсирующих солнца, парящих в пустоте. В ушах гремел безжалостный Моцарт. Боль заставила меня на секунду прикрыть глаза. В соответствии с буквой закона, меня могли ударить только за сопротивление приказам.
– Не спать!!! – от резкого удара по затылку в ушах раздался сухой треск, словно в черепе рассыпался мешок гороха. Я с трудом разлепил вспухшие веки.
Сквозь свет я не видел лица следователя.
– Говорят, ты можешь внушать мысли. Сделай так, чтобы я отпустил тебя. Внушай, сука!
– «... Сделай так, чтобы камни стали хлебами ...» – всплыло в памяти.
– Отставить! Развяжите его и оставьте нас одних.
Стихла «Волшебная флейта». Истязавший свет погас. Из мерцающих пульсирующих пятен проступило бледное узкое лицо, и я узнал этот волевой росчерк бровей, похожий на крылья летящей птицы, и светлый, недвижный взгляд. Этот человек вчера играл в карты в гостиной Агнии Львовны.
– Майор Лебедев, – представился он. – Вы знакомы с древними священными текстами? Кто бы мог подумать, – он пододвинул ко мне лист и перо.
– Не только с древними.
– Вот как? Поясните, пожалуйста.
– Будущее – это тоже текст, точнее книга без автора и чтеца.
– Наш автор и чтец – товарищ Сталин, поэтому будущее нашей страны видится победоносным и ясным! – поправил меня Лебедев и усмехнулся одними глазами. – Надеюсь, вы узнали меня. Сегодня вы не сделали рискованного шага, к которому вас усиленно толкали.
