Валерия Вербинина - Убежище чужих тайн
– О Стефане Куприяновиче? Конечно, не только слышал, но и видел его за карточным столом.
– Ты играл с ним в карты?
– Я? Куда мне! Он играет только по-крупному, на него иные ходят смотреть, как в театр на представление. Однажды он поймал шулера, так по приказу графа его слуги раздели провинившегося до исподнего и спустили на него собак.
– А что тебе известно о его семейной жизни?
– Там случилась не очень простая история, – задумчиво сказал Казимирчик, играя кистью от пояса. – Он женился первым браком по любви, но жена умерла через три или четыре года после свадьбы. Чахотка. Надо тебе сказать, что до ее смерти Стефан был тише воды ниже травы, карт в руки не брал, с жены не сводил влюбленных глаз, а другие женщины для него не существовали. После того как он овдовел – а ему тогда и двадцати пяти не было, – он стал чахнуть не по дням, а по часам. Семья перепугалась и от греха подальше сосватала ему Ольгу Кочубей, поскольку по положению и состоянию они друг другу подходили как нельзя лучше. Ну-с, женился граф, стало быть, и тут пошли всякие дружеские компании, карты с утра до вечера и с вечера до утра, попойки, актрисы и вообще роскошный образ жизни. Человек совершенно переродился… Что?
– Мне показалось или ты улыбаешься? – проворчала Амалия.
– Я? Улыбаюсь? – изумился Казимирчик, поспешно напуская на себя серьезный вид. – Да что тут смешного, скажи на милость? Обыкновенная история: человек воображает, что губит свою жизнь, но на самом деле чертовски хорошо проводит время. Конечно, иногда нет-нет да и подумаешь, что, если бы Ольга когда-то отнеслась ко мне более благосклонно, я бы обращался с ней гораздо лучше, чем ее нынешний муж, но на нет и суда нет…
– По-моему, ты не ценишь своего счастья, – серьезно сказала Амалия. – Тебе небеса надо благодарить, что она за тебя не вышла. Она вчера мне такого наговорила… К примеру, придумала, будто горничная Мокроусовых ей сказала, что Сергей Петрович после смерти Луизы нашел у нее чьи-то записки на французском языке. Это бы еще ничего, но графиня пыталась меня убедить, что от той же горничной узнала, как именно эти записки были подписаны. Как будто Груша умеет читать по-французски!
– Да, нехорошо получилось, – согласился Казимир. – Что еще графиня тебе сказала?
– Она пыталась мне внушить, будто эти записки писал мой отец.
– С чего бы это?
– Потому что они были подписаны «votre constant adorateur», а моего отца звали Константин.
– О!
– Нет, ты представляешь, какова наглость? Я ей заявила, что он по-французски только читал, но сочинять записок не стал бы. На самом деле если бы мой отец что-то сочинил, то он бы позаботился о том, чтобы там ошибок не было…
– А что, там есть ошибка?
– «Constant» стоит не на месте, он должен идти после «adorateur’а». Интересно, где она могла видеть записку с такой странной подписью? Груша, конечно, могла ей сообщить о том, что хозяин нашел в бумагах Луизы нечто компрометирующее, но я ни за что не поверю, что Груша могла знать, какая подпись там стояла…
– Это я виноват, – удрученно промолвил Казимирчик.
– Ты? В чем?
– Это была моя идея – «про постоянного обожателя». Я был слегка навеселе и забыл, что во французском существительное идет впереди.
Тут Амалия, по правде говоря, на некоторое время утратила дар речи.
– Дядя, – прошипела она, когда голос все-таки вернулся к ней, – так это ты…
– Нет, не я, – твердо ответил беспутный дядюшка, с достоинством выдерживая ее разгневанный взгляд.
– Как не ты?
– Да вот так: не я!
– Но ведь…
– Нет!
– Но Луиза…
– Это не я!
– Однако подпись…
– Что – подпись?
– Твоя!
– Да нет же!
– Как нет, когда твоя?
– Не моя!
– Но ты сам сказал!
– Ничего я не говорил!
Говорят, что когда великому, несравненному, громокипящему Дюма платили гонорар построчно, он создал молчаливого слугу Атоса Гримо исключительно для того, чтобы уснащать страницы своего бессмертного произведения репликами диалогов в одно-два слова каждое – и за каждую такую реплику получать как за полноценную строчку. Увы, съевший не одну собаку в своем деле редактор раскусил коварный авторский замысел и аннулировал выплаты за слишком короткие строчки. С тех пор Гримо в тексте пришлось по большей части довольствоваться жестами, что было вовсе не так интересно!
Одним словом, выдержав этот краткий диалог во вкусе Дюма, Амалия почувствовала, что она сейчас же, немедленно сойдет с ума, если не добьется от дядюшки удовлетворительного объяснения.
– Начнем снова, – проговорила она. Подойдя к столу, она налила воды из графина в стакан и выпила ее, чтобы собраться с мыслями. – Так записки все-таки были?
– Очевидно, да.
– И писали их Луизе?
– Наверное.
Тут очаровательная, искрящаяся, остроумная Амалия сделала своими изящными пальчиками такое движение, как будто была не прочь удавить своего собеседника. Бывают в жизни такие моменты, когда даже у самых обаятельных и остроумных людей кончается терпение.
– Их писал ты? – спросила Амалия у дяди, сдерживаясь из последних сил.
– Нет, я просто подсказал, как можно подписать одну такую записку.
– Кому подсказал? – в изнеможении осведомилась баронесса фон Корф.
– Виктору Кочубею. Он смыслил во французском языке еще меньше, чем я. По его словам, он хотел написать записку француженке, которая тогда выступала в полтавском цирке… Он хотел подписаться как-нибудь вроде «ваш поклонник». Я посоветовал ему написать, что он «постоянный обожатель». Понимаешь, слово «постоянный» производит на женщин очень выгодное впечатление…
– И он тебя послушал?
– Ему моя идея понравилась. Хотя я сейчас вспомнил, что он видел ту француженку только один раз, потому что цирк вскоре уехал. Значит, либо он не успел ей написать, либо на самом деле писал вовсе не ей. Досадно…
– Почему – досадно?
– Потому что мне он казался совсем недалеким, а от тебя я сейчас узнаю, что он обвел меня вокруг пальца, – усмехнулся Казимирчик. – Если он писал записки Луизе, то вот тебе и ответ, где сестра могла их видеть: в его собственных бумагах, когда заглянула в них после его отъезда, например. По крайней мере, какие-нибудь черновики могли там сохраниться. Когда человек не очень хорошо владеет языком, то каждая записка потребует несколько черновиков…
– У меня голова кругом идет, – пожаловалась Амалия.
– Потому что нечего пить воду, – назидательно заметил дядюшка. – У нас есть и вино, и ликеры, и лимонад, и…
Баронесса фон Корф послала дяде сердитый взгляд, призывая его к порядку.
– За два дня до ее смерти гости сидели дома у Кочубеев, и Луиза на террасе разговаривала с мамой. Мадемуазель Леман нелестно прошлась по Ольге, Надежде и Сергею Петровичу, сказала про Виктора, что он ничтожество, дурак и рогоносец, и добавила: «И все это я должна терпеть». Но терпеть-то она должна была разве что интрижку Надин и своего любовника. Допустим, Ольга раздражала ее, как женщину может раздражать другая женщина; но Виктор… Женщина говорит о мужчине, что он ничтожество, только если он ее чем-то разочаровал.
– По-моему, некоторым женщинам и повода никакого не нужно, – вполголоса заметил ее собеседник. – Но спорить не буду.
– Нет-нет, Луиза говорила так, потому что злилась на него, – уверенно ответила Амалия. – Сергей Петрович все время обманывал ее, она чувствовала себя униженной, а у женщины есть только один способ унизить в ответ того, кто ею не дорожит.
– Изменить ему?
– Конечно. У нее с Виктором завязался тайный роман, который они скрывали от всех, а потом он взял и женился на другой, потому что семья сочла, что Надежда будет для него хорошей партией. А у Луизы родилась дочь. Ты ее видел, как по-твоему, на кого она похожа?
– Она похожа на мать, – коротко ответил Казимир. – Правда, Луиза была гораздо интереснее. Мадемуазель Делорм похожа… мм… Ну допустим, на разведенное вино… А Луиза – на вино без примесей.
– Ладно, сейчас это неважно, – отмахнулась Амалия. – Возвращаемся к Виктору. Когда он узнал, что Надин ему изменяет, он стал пить – но, может быть, это было и из-за того, что Луиза не хотела его больше видеть? Потом, когда стало известно об убийстве, он сразу же примчался к оврагу. Помнишь, что было дальше? Он чуть сознание не потерял, когда увидел тело. Следователь Курсин заметил, что Виктор нервничает, но решил, что это только из-за Надежды. На самом деле Виктор переживал не из-за жены, а из-за любовницы. И когда в тот же день он набросился на жену и стал избивать ее, это было вовсе не потому, что она была беременна от Мокроусова. Виктор хотел убить ее, потому что решил, что именно она зарезала Луизу.
– Мне все-таки надо что-нибудь выпить, – вздохнул Казимир, протягивая руку к звонку. – Ей-богу, ты очень убедительно тут все объяснила, но я слушаю тебя, и у меня в голове не укладывается, что все было именно так. При мне Виктор, конечно, был любезен с Луизой и говорил ей комплименты, как и прочие мужчины, но я даже вообразить себе не мог, что у него хватит духу за ней ухаживать. Он казался совершенно… Даже не знаю, как сказать…
