Александр Холин - Империя полураспада
– Всё это такие мелочи, Александр, что не стоит им уделять особого внимания, – отмахнулся археолог. – Достаточно будет, если узнаешь, что ты попал в избранные. Кем и по каким принципам делается отбор, спросишь в Небесной канцелярии, когда предстанешь. Моё дело было вызвать избранного сюда, что я и сделал. Более того, по секрету сообщу, что и молодого президента нашего придётся вызывать. Вот только не знаю, когда. Во всяком случае, сейчас он здесь совершенно не нужен. Он даже в царстве своём пока разобраться не может. Тоже мне, пастух необъезженных баранов.
Быструшкин на секунду замолчал, потом коротко взглянул на собеседника:
– Ну, так как? Рассказывать тебе о черепах, или уже хотение пропало? Я не обижусь, ежели что…
– Нет, нет, – спохватился Знатнов. – Я с удовольствием запишусь в ваш Лекторий, если примете.
– Легко. Ну, так вот, – Константин Константинович сделал уместную театральную паузу. – С очень древних времён в Китае черепаху называли Чёрным воином.
Китай находится от нас южнее, как ты знаешь, и там она была всегда символом севера и космологического сотворения мира. Даже Лао-Цзы это отмечал. В Китае, как и в стране Десяти Городов, черепаху ставили в основание погребальных памятников. Назвать кого-нибудь у них в стране черепахой – это просто смертельное оскорбление.
– Так. Значит, пирамида из черепов – погребальный памятник?
– Конечно, – удивился вопросу Быструшкин. – Это же всем известно. В пирамиде присутствуют черепа самых выдающихся людей страны Десяти Городов.
– С тех ещё времён?! Настоящие?! – пытался уточнить Знатнов.
– Настоящие, – подтвердил Константин Константинович. – Только они в помещении цитадели свалены были, а мы по описанию, сложили именно в том месте, где они раньше находились. И крест тот же. Не знаю, право, откуда он взялся здесь за пять тысяч лет до Рождества Христова, но петли времени разыгрывают с нами чудные штуки, я так думаю. А, может быть, и ошибаюсь. На Тибете черепаху называют Алаг Мэлхий. Это значит – хитрая черепаха. И почти в каждой стране её панцирь служил гранью между жизнью и смертью. Кстати, заметил, что панцирь черепахи опутан змеиной шкурой? Это древний космологический символ сотворения мира. Вот так.
– Поразительно! – только и смог выговорить Знатнов. – А остальные животные?
– Сейчас и до других доберёмся. Значит, черепаха у нас находится с северной стороны, а с южной, по-моему, Богал.
– Кто? – не понял Знатнов.
– Иркуйем-Богал – царь медведей.
– Медведь там с восточной стороны, – поправил Александр Викторович.
– Ах, да. Но Иркуйем-Богал – исключительно Сибирский медвежий царь. О, это удивительная история! Разве на Москве ничего про сибирских медведей неизвестно?
– Пока нет, – пожал плечами Знатнов. – Но я готов ликвидировать свою безграмотность.
– Договорились, – кивнул Константин Константинович. – Значит так. Здесь Богала никогда не называли общеизвестным именем, хотя имён было много. Например, Хозяин, Потапыч, Косматый, Дремучий, Грязный, но не Медведь.
– Почему?
– Потому что запросто можно беду накликать. Здесь его всегда боялись, уважали, да и сейчас так же относятся. Иркуйема никогда нельзя определить однозначно. Скажем, злопамятен, но труслив, как заяц; свиреп, как лев; зол, как волк; хитёр, как лиса. Скорее всего, в медведе сочетаются все эти качества: добродушие, обжорство, ярость, богатырская сила, неуклюжесть, лень и всю эту палитру венчает звериная нежность. Каково?
– Фантастика!
– Вот те и фантастика, – улыбнулся Константин Константинович. – Поэтому медведя в Сибири всегда считали оборотнем, и если какая-то женщина объявляла, что родила от медведя – ей верили. Только младенцу всю жизнь приходилось отдуваться за разгульную мамашу и привыкать к одиночеству. Но ни мать, ни ребёнка особо не трогали, боялись. Так. Теперь, вроде бы добрались до юга.
– Там – выточенный из огромного оникса Грифон, – подсказал Александр Викторович.
– Грифон, грифон, – хмыкнул археолог. – Такой своеобразный крылатый сфинкс с туловищем льва и головой орла. Признаться, для меня самого странно, как оказался здесь грифон? Может, действует стандарт мышления? Если грифон или сфинкс, значит, обязательно Египет. Но почему? Ведь в том же Египте и Греции существует предание, что грифоны живут где-то на крайнем севере, в стране гипербореев. А занятие у них только одно: охранять золото богов от одноглазых великанов аримаспов. Больше я, к сожалению, о грифонах ничего не слыхал. Но существуют артефакты, что народ по всему земному шарику расселялся именно отсюда. То есть, наши праотцы жили в Аркаиме. Правда, мало пока известно о действительных переселенцах.
– Но и этого более чем достаточно, – успокоил его Знатнов.
– Правда? Ну, тогда приступим к западу.
– Там из красного камня птица Сирин, – напомнил Александр Викторович.
– А тебя эти символы у подножия пирамиды не на шутку заинтересовали, – снова улыбнулся Быструшкин. – Сирин, говоришь? Сириным эта птица зовётся где-нибудь в Греции или Словении, а здесь, в России, – Макошь. Это чисто сибирское имя, и нигде больше не услышишь. Птица с головой девушки! О, эта птичка многим помогла с ума сойти. В Греции где-то ютятся их сестрёнки – сирены. Слыхал? Надеюсь, помнишь, как Одиссей готов был всё на свете отдать, да и себя тоже, за один лишь поцелуй такой птички? Хорошо, что у гребцов уши заткнуты были.
Так. Одну пирамиду закончили. А до второй добраться не успеем. Во-первых, рабочие возвращаются. Во-вторых, у нас имеются только сногсшибательные умозаключения по поводу пирамиды, то есть почему? откуда? зачем? для кого? В общем, тысяча и один вопрос, на которые нет ни одного правильного ответа. Поэтому страна Десяти Городов была и будет самой таинственной точкой на планете. Скажу только, что внутри пирамиды, сложенной из камня, растёт дерево. Как в старину говаривали: «Стоит дряво кудряво, на этом дряве сусло, масло, глазам светло и всем тепло».
По преданию, дерево имеет три корня: один соединяет этот мир с небесным царством, второй – с параллельным соседним миром, а по третьему корню можно нырнуть в преисподнюю, то есть, в Тень Царства и Царство Теней. Из-под каждого корня вытекает ручей, меж которых свил себе гнёздышко змей Нидхёгг, на макушке сидит орёл, а по стволу бегает священная белочка.
– Как же орёл летает внутри прирамиды?
– Я же говорю тебе, Александр Викторович, – терпеливо принялся пояснять Быструшкин. – Это предание. Но настоящее дерево там, внутри пирамиды, всё-таки имеется. Дерево живое, ничуть не окаменевшее. Его на Востоке обычно величают Тамариском, а у нас обыкновенной Акацией. И не смотри, что на первый взгляд, деревце чахлое. Во всех странах акации уделялось особое внимание и у неё есть четыре существующих ипостаси. У нас она – жёлтая.
– Но ведь акация белая! – удивился Знатнов.
– В Европе – белая, а на Урале и в Сибири – жёлтая. Во-первых, Тамариск считают эмблемой весеннего равноденствия. Во-вторых, как символ чистоты и невинности, потому что листья сворачиваются от прикосновения человека. В-третьих, это дерево способно дать человеку бессмертие или же возрождение. И, в-четвёртых, во всех странах ветви дерева использовались во время священных мистерий. Неофит, готовый принять жреческий сан, должен был держать в руках букет цветущей акации. Если листочки не сворачивались или сворачивались медленно, значит, человек считался очищенным и готовым принять Божие благословение… Продолжим немножко позже, если успеем. Вон наши идут. Я просто не хочу при них лекцию читать.
Археологи сразу принялись хозяйничать, а один из них отправился звать к обеду Смарагда. Тот явился через несколько минут и перед накрытым столом произнёс диковинную молитву:
– Очи всех на Тя, Госоподи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовременьи: отверзаеши Ты щедрую руку Твою и исполнеши всякое животно благоволения.[14]
После благословления все уселись на длинные оструганные скамейки, окружившие такой же длинный стол, и принялись трапезничать. Миски и ложки к обеду здесь подавались деревянные. Знатнова это сначала удивило, но почему бы и нет? Ведь на Руси раньше никакого «люмения» или «чугуния» не наблюдалось, а из деревянной посуды вкушать даже приятнее, чем из пахнущей смертным металлом общепитовской миски.
Надо сказать, что и двойная сибирская уха ничуть не уронила достоинства русской посуды. Все уплетали её с видимым удовольствием, и на отваренную картошку с солёными грибками у многих духу уже не хватило. Все после обеда расползлись по своим палаткам, чтобы не расплескать удовольствие от трапезы.
– А вы чё? – обратился Смарагд к задержавшимся на кухне астроархеологу с московским литературоведом. – Живехонько почивать, а то к ночи не оправитесь.
– Сейчас, сейчас, Смарагд Яхонтович, – принялся оправдываться Быструшкин – Мы тут с Александром про Кешу, осьминога нашего, говорили перед обедом. Он у нас ручной и даже дрессированный. Однако иногда пошалить любит, поэтому окунуть вас обоих хотел.
