Оливер Пётч - Дочь палача и дьявол из Бамберга
– Ступай, – ответил Бартоломей. – И не забудь, что епископ собрался завтра травить медведя. Так что вычисти мастифам шерсть и расчеши как следует, чтоб нам краснеть не пришлось.
Алоизий осклабился:
– Не подведу, хозяин. Будут сверкать, как жеребцы.
Напевая себе под нос, он скрылся за сараями.
– У вас что, еще есть собаки? – спросил Якоб.
Бартоломей взглянул на него с недоумением:
– С чего это ты взял?
– Ну, не будет же Алоизий сам кормиться внутренностями в ведре?
Бамбергский палач громко рассмеялся, и Якоб заметил в его глазах беспокойный блеск.
– Ха, Алоизий жрет всякую дрянь и вообще немного странный, но не настолько же! – наконец проворчал Бартоломей. – Нет, это вонючие остатки туш. Мы вырыли за домом яму глубиной в шесть футов и там закапываем отбросы. Приказ епископа. Ничего не должно остаться. Почтенные господа боятся ядовитых испарений.
Он обвел рукой большой сруб и остальные строения, на вид все довольно новые.
– Лесное зверье, но в особенности собаки, имеет большое значение для епископа. Потому он и поручил выстроить все это. Раньше, до войны, тут неподалеку находился дом епископского егеря. Но теперь от него остались одни развалины, только ветер свищет. Поговаривают, будто там водятся призраки. Ну и браконьеры держатся подальше. – Бартоломей ухмыльнулся: – С тех пор новый егерь живет в свое удовольствие при соборе, а я хозяйничаю здесь, как мне вздумается.
– Как тебе вздумается… – Якоб кивнул: – Понимаю.
Он взглянул на сына. Тот как раз собирал черпаком жир из котла.
– Георг тебе еще нужен сегодня? – спросил Куизль, стараясь говорить по возможности небрежнее. – Барбара с Магдаленой отправились к этим артистам, поглазеть, как эти дурни скачут и поют. Это не для меня. Я подумал, может, мы с Георгом прошлись бы…
– Он пока не закончил с варевом. И шкуры нужно отнести к кожевнику. Боюсь, пока не выйдет. – Бартоломей тонко улыбнулся: – Но можешь спросить у него, хочет ли он потом поболтать с отцом о былых временах.
Якоб уже готов был сорваться, но потом лишь устало отмахнулся.
– Может, нам какое-то время лучше держаться друг от друга подальше. С Георгом, и с тобою тоже. Так что до вечера, братец.
Он резко развернулся и зашагал к дому. Оттуда между строениями тянулась узкая тропа.
– Эй, ты куда это собрался? – резко окликнул его Бартоломей.
Якоб обернулся:
– Мне нужен покой и свежий воздух. По мне, так тут слишком воняет.
– В таком случае тебе не туда, там тупик. Мы там только отбросы закапываем.
В этот момент, словно в подтверждение его слов, из-за угла вышел Алоизий с пустым ведром. Он смерил Якоба недоверчивым взглядом и встал у него на пути, широко расставив ноги.
– Можно подумать, я тут совсем некстати, – проворчал старший Куизль. – Чу́дная семейка.
Он чуть замешкался, потом заметил с правой стороны поляны невысокую изгородь, отделяющую двор от зарослей. Не оборачиваясь, палач направился к ней и шагнул в лес. Внезапная тишина сразу умерила его злость. И все-таки ему не давали покоя слова Бартоломея.
Спроси у своего сына. Ему здешняя жизнь по нраву. И твоей Барбаре здесь тоже понравилось бы…
Якоб понимал, что Бартоломей прав. Здесь его дети, наверное, жили бы лучше, чем в родном Шонгау. Может, Георг даже женился бы потом на женщине из более знатных кругов, как это удалось Бартоломею. Но Куизль понимал также, какую цель преследовал его брат в действительности.
Он хочет уничтожить меня. Так и не смог забыть. После стольких лет…
Узкая, почти заросшая тропа тянулась сначала вдоль ограды и задних построек и вела дальше, в сосновый лес. Прелый запах сырой хвои смешивался с дымом, разносившимся от живодерни. Облака нависали так низко, что, казалось, застревали среди верхушек деревьев. И хотя стоял еще полдень, над лесом уже сгущались сумерки.
Уже преодолев некоторое расстояние, Якоб вдруг услыхал протяжный рык. Сначала палач решил, что звук доносится со стороны псарни, но потом понял, что живодерня осталась далеко позади. Куизль остановился и прислушался.
Снова зарычало, низко и грозно – и, главное, близко. Очень близко.
Якоб невольно потянулся к поясу, где висел широкий охотничий нож. Вынул его и осторожно огляделся. Потом прошел несколько шагов вперед, но тут же замер, заслышав треск всего в нескольких шагах.
Сквозь заросли на него вдруг двинулось что-то призрачно-белое. За кустами разглядеть что-нибудь было трудно, Якоб только и видел, как к нему ломится нечто громадное и рычит до того свирепо, словно сам Цербер сорвался с цепи.
– Какого черта… – выругался палач, занеся нож для удара.
Но монстр исчез так же быстро, как и появился. В последний раз треснула ветка, и едва очерченный контур большого косматого существа пропал из виду. Якоб выждал еще немного и осторожно двинулся дальше.
Кто или что это было?
У Куизля непроизвольно участилось дыхание. Тревоги о Георге, Барбаре и младшем брате отошли вдруг на второй план. Палач вспомнил об оторванных конечностях, убитой проститутке в караульне и странный запах, исходивший от нее.
Запах мокрой шерсти.
В это мгновение Якоб готов был даже поверить в существование оборотней. Но потом здравый смысл взял верх. Палач задумчиво вынул трубку, сунул в рот и двинулся дальше. Должно быть, ему повстречался крупный волк или одичавшая собака, но уж точно не то, что породило его воображение.
И все-таки…
Якоб пошел быстрее. Может, эта зверюга попадется ему во второй раз.
Уж тогда он будет внимательнее.
* * *Магдалена стояла в заполненном до отказа зале и с разинутым ртом смотрела на сцену, где кричал Доктор Фауст, низвергнутый в ад.
Ученого окутывали клубы дыма, в зале гремели раскаты грома. Проклятый Богом, Фауст медленно опускался в преисподнюю, и дьявол с хохотом плясал вокруг него. Какая-то пожилая женщина рядом с Магдаленой со стоном упала в обморок. Мужчина подле нее – вероятно, супруг – не шелохнулся, не в силах оторваться от зрелища. Отовсюду доносились вскрики ужаса, многие зрители сжимали кулаки или судорожно стискивали пивные кружки. Если в начале представления люди пили без удержу, то теперь словно окаменели. Повернув голову, Магдалена взглянула на младшую сестру: та стояла мертвенно-бледная и смахивала с лица слезы.
– Господи! – прошептала Барбара, обгрызая ногти. – Как… как же это ужасно!
В то время как мужская часть семейства занималась своими делами, а дети проводили день в компании Катарины и сладостей, Магдалена с сестрой отправились на вечернее представление. С той самой минуты, как сэр Малькольм пригласил их, Барбара места себе не находила. Магдалена и сама с нетерпением ждала спектакля. На следующие три часа они погрузились в мир, существование которого до сих пор считали невозможным.
Сначала они отправились с Доктором Фаустом и дьяволом в Рим, где морочили голову папе. Потом приобщались к гнусному колдовскому искусству при дворе Габсбургов, смотрели, как на головах по волшебству вырастали оленьи рога и воплощенные ангелы спускались с небес. Когда же прямиком из греческой легенды явилась прекрасная Елена, в которую Доктор Фауст безнадежно влюбился, женщины – в особенности Барбара – окончательно растерялись. Им пришлось беспомощно наблюдать за грехопадением ученого, которого даже большая любовь не спасла от вечного проклятия. И вот дьявол безжалостно увлекал его в преисподнюю…
Магдалена, конечно, знала, что Доктора Фауста в действительности играл Маркус Зальтер, а дьявол с рогами и в черно-золотом одеянии – не кто иной, как сэр Малькольм. И все-таки тело ее покрылось мурашками и сердце забилось чаще при виде того, как демоны в багряных нарядах и резных масках принялись рвать на ученом одежду, пока в руках их не остались лишь кровавые лоскуты.
«Как волшебство, – думала Магдалена. – Хотя никакого волшебства тут нет. Чудо…»
Наконец Фауст полностью скрылся под сценой, и, пока дьявол с хохотом плясал в тумане, со скрипом опустился занавес.
Некоторое время зрители хранили молчание. Потом с разных сторон стали доноситься восторженные выкрики, которые вскоре слились в оглушительные овации. Вверх полетели кружки и шапки, женщины стояли у распахнутых теперь окон и обмахивались. Занавес вновь поднялся, и артисты по очереди выступали вперед и кланялись. Несколько кружек полетели в сэра Малькольма – вероятно, многие из зрителей по-прежнему считали его дьяволом. Режиссер увертывался с улыбкой и гордо выпяченной грудью. Похоже, эту путаницу он воспринимал как признание.
