Андрей Добров - Крыса в храме. Гиляровский и Елисеев
Даже еще не входя в двери крепости, я почувствовал ее дыхание, похожее на запах изо рта человека с гнилыми зубами. По нему было понятно, что я уже пересек границу, за которой начинался другой мир. Пришлось даже достать платок из кармана и прижать его к носу. Но потом я представил себе, что ныряю в старый илистый пруд, заросший зеленой ряской, и сделал шаг вперед. Внутри было темно и сыро, я сразу же попал в длинный узкий коридор с низким потолком, не освещенный ни единым источником света. Возможно, первоначальная планировка этого дома и предполагала большую прихожую с парадной лестницей, ведущей на верхние этажи, однако теперь она была перегорожена стенами с имеющимися в них узкими входами – вместо дверей висели либо старые ковры, либо просто ситцевые занавески. Там, где должна была быть лестница наверх, также оказалась стена, коридор поворачивал направо, в обход. Я шел по коридору, касаясь пальцами левой руки шершавых стен, почти ничего не видя вокруг себя. Однако дом жил. Слышались звуки – далекий плач грудного младенца, требующего молока, какие-то постукивания, позвякивания… Слева сверху еле слышно доносился мужской пьяный голос, певший песню. Но слов было не разобрать.
Так прошло несколько минут, и наконец я уткнулся в лестницу. Вероятно, это была лестница черного хода, единственная, оставленная для того, чтобы подниматься на верхние этажи. Я зажег спичку и увидел перед собой старые каменные ступени, стертые за долгие годы хождения по ним. Перехватив поудобнее трость, я начал подниматься. Дверь на второй этаж отсутствовала, но я, не останавливаясь, пошел еще выше. Вот, наконец, и третий этаж. Здесь дверь имелась, но она была закрыта. Ручка отсутствовала.
Я толкнул дверь, но она не открылась. Обычно в таких местах надо было стучать особым образом, чтобы те, кто находится внутри, поняли, что пришли свои. Однако я не знал условленного здесь сигнала и поэтому просто громко ударил кулаком три раза. Долгое время ничего не происходило, я стоял на маленькой темной лестничной площадке, опираясь на трость и положив руку в карман пиджака, где у меня лежали пироги и кастет. Наконец за дверью послышались шаги, и глухо звучавший голос спросил:
– Кто там?
– К Карпу Семеновичу, – ответил я громко, чтобы за дверью услышали.
– Нет такого. Проходи, куда шел.
– Врешь, – ответил я. – Есть такой здесь, я к нему.
Мне показалось, что шаги начали удаляться. Тогда я поднял трость и тяжелым набалдашником несколько раз саданул по двери, оставляя на ней вмятины. Человек за дверью снова приблизился.
– Ну, чего надо? Чего колотишь? – закричал он. – Сейчас выйду, как рыло начищу!
– А ты выйди, выйди, – ответил я зло. – Еще посмотрим, кто кому рыло начистит! Позови ко мне Карпа Семеновича!
За дверью затихли. То ли человек думал, стоит ли отпирать, то ли решил посмотреть в невидимый мне глазок. Хотя в такой темноте вряд ли бы он хоть что-то увидел! Наконец стоявший за дверью решил все-таки рискнуть. Я услышал звук ключа, поворачиваемого в скважине. Со скрипом дверь отворилась, и передо мной возник щуплый лысоватый субъект в сильно поношенном черном костюме с конторскими нарукавниками. На его голове жидкие волосы были зачесаны направо – похоже, так он пытался скрыть лысину на маленькой глянцевитой голове. Я не мог хорошо разглядеть его лица, но лысина была видна очень отчетливо.
Человек смерил меня взглядом, в котором храбрость неожиданно сменилась испугом. Вероятно, для местных обитателей он был фигурой известной, и поэтому мог повышать на них голос. Однако, увидев перед собой незнакомого господина, чьи габариты превышали его собственные в несколько раз, да еще с тяжелой тростью в руке, поумерил свой пыл.
– Я же сказал, нет тут никакого Карпа Семеновича, – произнес человек с лысиной и на всякий случай отступил на полшага.
– А у меня есть верные сведения, что Карп Семенович живет и работает именно здесь! – ответил я с напором и, чтобы не тратить больше времени, громко закричал: – Карп Семенович, к вам гости!
Маленький человечек в испуге зажал уши и невольно отступил еще на два шага, так что дал мне возможность войти в комнату. Это было удивительное помещение, особенно если сравнивать с тем убожеством и нищетой, которые царили за его пределами. Здесь имелось даже окно – невиданная роскошь в подобных местах – с разбитыми стеклами, под которыми к стене были прислонены снятые с петель по случаю лета и тепла старые ставни с облупившейся коричневой краской. Рядом у стены стояла и банкетка, на которой, вероятно, ждали посетители. У дальней стены я увидел письменный стол, заваленный бумагами. Около открытой чернильницы лепились прямо на столешнице штук десять свечных огарков, вероятно, заменявших настольную лампу. Других источников света тут я не нашел.
Прямо напротив меня у стены стояло большое кресло с одной ручкой, а над ним висел портрет не кого иного, как самого Императора Всероссийского Николая Александровича. С одной стороны, я никак не ожидал увидеть изображение царя в таком месте, а с другой – не мог не оценить психологического эффекта – хоть «фабрика» и производила фальшивые бумаги, однако портрет в глазах ее посетителей вполне мог как бы освящать это действо. Вероятно, портрет прежде висел в кабинете какого-нибудь чиновника, пока в него не наведались ночные визитеры.
У левой стены я успел заметить массивные, набитые бумагами и папками старые шкафы работы еще начала прошлого века – вероятно, они стояли тут со времен самых первых жильцов дома – московских погорельцев. Там же я рассмотрел еще одну дверь.
Закончив беглый осмотр места действия, я снова зычно воззвал к Карпу Семеновичу.
Человечек в нарукавниках сморщился и быстро забормотал:
– Прошу вас, не кричите так громко! У меня болит голова от вашего крика! Сколько вам можно говорить…
Но он не успел закончить, потому что дверь за шкафами отворилась, и из-за нее вышел новый субъект не менее странного вида. Это был высокий, худой молодой мужчина с буйной и давно не чесанной шевелюрой – судя по вздыбившимся волосам, он имел обыкновение частенько запускать в нее пятерню. Короткая бородка не так бросалась в глаза, как шрам, пересекавший левую щеку. Но самыми примечательными были глаза этого молодого человека – огромные, карие, они, казалось, блестели неестественным светом – то ли от наркотика, то ли от какого-то душевного беспокойства.
– Зачем пришли, уважаемый, – спросил он. – Зачем кричите? Зачем пугаете нашего Лукича?
– Ищу Карпа Семеновича Уралова, как вы слышали, – ответил я.
– Ну что же, – сказал молодой человек, – таиться не буду – вот он я. Спрашивайте, чего хотели.
Я понял, что меня собираются разыграть.
– Никакой вы не Карп Семенович и не обманывайте. Я достоверно знаю, что Карпу Семеновичу сейчас должно быть не менее пятидесяти, а вам по виду нет и тридцати.
– Ого-го! – воскликнул молодой человек, даже глазом не моргнув. – И откуда у вас такие точные сведения?
– От верного источника.
– Ну что же, – произнес молодой человек. – Я вижу, вас не обмануть. Но, увы, Карпа Семеновича сейчас нет, так что передайте мне все, что вы хотели ему сказать.
Я сел на скрипнувшую под моим весом банкетку и вытянул ноги.
– Что же, – сказал я. – Подожду его здесь, потому что мое дело требует личного разговора, и передавать его с кем бы то ни было я не могу.
– Воля ваша, – вежливо ответил молодой человек, но уходить не спешил.
Я достал табакерку, заправил в нос хорошую понюшку табаку, примостил рядом свою трость и достал из кармана газеты.
– Что же, вы так и будете здесь сидеть? – спросил молодой человек. Он обернулся к своему яйцеголовому товарищу и строго сказал: – Лукич, а ты что прохлаждаешься? Разве у тебя нет дела?
Лукич сел за стол, зло посмотрел на меня и, обмакнув перо в чернильницу, склонился над своей работой. Я развернул газету и начал читать, время от времени поглядывая на своего визави с нечесаной шевелюрой. Тот прислонился к шкафу, достал папиросы и закурил. Курил он нервно, глубоко затягиваясь и выпуская огромные клубы дыма. Наконец Лукич аккуратно поставил перо в чернильницу и едко сказал:
– Ну, сколько же можно! Здесь теперь совсем нечем дышать!
Молодой парень перевел взгляд на меня и ответил:
– Пока этот господин здесь сидит и ждет, придется и мне побыть вместе с тобой, Лукич. Так что терпи.
Я почитал газету, а потом, чтобы еще больше разозлить присутствующих и спровоцировать их хоть на какие-то действия, достал из кармана свой обед, развернул салфетку и, не предлагая никому, начал демонстративно есть. Тут молодой человек совсем потерял терпение. Он бросил папиросу на пол, затоптал ее ногой и снова обратился ко мне:
– Вам же дали понять: вас не хотят здесь видеть. Если вам что-то надо передать Карпу Семеновичу, скажите в конце концов это мне.
– Нет, – просто ответил я. – Не скажу. Молод еще!
