Светлана Гончаренко - Уйти красиво и с деньгами
– Что-то ты странное рассказываешь. Неужели эта спесивая девчонка взяла и выложила тебе такие подробности? – засомневалась Анна Терентьевна.
– Выложила! Мы же почти подруги. Она во мне души не чает! – приврала Лиза для пользы дела. – Тетя, это все еще цветочки! Главное, Морохин купил шпильки у какого-то темного дельца. Скорее всего, они краденые.
– Боже мой! Краденая вещь в нашем доме!
Тетя Анюта схватилась за тугой ворот своего самого легкомысленного летнего платья. В ее глазах заколыхался ужас.
– Что же нам теперь делать? Что делать? – повторяла она.
– Надеюсь, вчера за картами вы не проговорились соседям о моей находке? – тихо спросила Лиза.
– Конечно нет. Это очень деликатное дело… Постой! Я ведь Пане сказала!
– Ну, это не беда! Папа не выдаст: он никогда ничего не помнит. И вы забудьте, будто ничего не было.
– Как же забыть, Лиза? – простонала Анна Терентьевна. – Ее ведь, эту несчастную шпильку, надо куда-то девать. Ох, недаром я хотела ее на пустырь отнести, куда мусор валят!
– Цейлонский сапфир – и в мусор? – изумилась Лиза. – Тетя, это неразумно. Лучше засуньте ее в комод куда-нибудь подальше. Будет нам на черный день.
Анна Терентьевна достала из рабочей корзинки платочек, спрятанный среди мотков гаруса на случай слез. Промокнув глаза, она с нежностью посмотрела на племянницу:
– Ты наивное дитя, но так заботлива и временами так неожиданно практична! Пожалуй, ты права. Разбрасываться драгоценностями в наше время… Тем более что у твоего отца вечно полно долгов. Да, ты права! Так и сделаем. Поди поцелуй меня. И накапай, пожалуйста, брому…
За обедом Анна Терентьевна пыталась узнать у брата, помнит ли он вчерашний разговор о Зосиной шпильке. Павел Терентьевич только пожал плечами. Он признался, что вчера очень устал, спал на ходу, потому и пропустил сестрины слова мимо ушей. Анна Терентьевна вздохнула с облегчением. Немудрено, что Павел Терентьевич о шпильке ничего не помнил: он не привык прислушиваться к дамской болтовне и домашних мелочей в голове не держал. У него были свои заботы.
– Поджог был у Морохина, явный поджог! – радовался он, поливая котлетку густым, как глина, соусом. – И осколки бутыли из-под керосина нашли, и кривизну голени.
– Кривизну чего? – не поняла Лиза.
– Обгорелый костяк на пожарище – морохинский, и ничей другой! – пояснил Павел Терентьевич. – Морохин в детстве страдал костоедой[7], и у него лодыжка покривилась. Он потом выздоровел, а кривизна осталась – если помните, он прихрамывал. Так вот, обгорелая берцовая кость человеческого костяка с места поджога, по утверждению доктора Кружалова, имеет явное искривление и следы костоеды!
– Ах, Паня, что ты заладил: костяк да костяк! – поморщилась Анна Терентьевна и раздраженно отодвинула от себя тарелку. – Я теперь есть не могу.
– А почему? Матрена превосходно зажарила говядину. А то, что Морохин сгорел… Это жизнь, Анюта, грубоватая и не вполне живописная жизнь, от которой не пристало отворачиваться современной женщине. Вон Лизок кушает, и ничего!
– Лизе тоже не по себе. Но не посмеет же она сделать замечание отцу!
– Мне совсем не противно, папа, – отозвалась Лиза. – Расскажи, пожалуйста, еще про скелет! А семьдесят тысяч так и не нашли?
– Ты и про это знаешь? – удивился Павел Терентьевич. – Вот ведь пролаза и проноза, как выражается наша Артемьевна! Нет, Лизочка, деньги пока не нашли, да вряд ли и найдут. Три часа допрашивали саму Пшежецкую, ее обеих горничных, кучера, Игнату Пиановича, Адама Генсерского – пшик! Даже по магазинам проехали, где могла Пшежецкая деньги спустить, – ничего. Растаяли семьдесят две тысячи! Зато со страховкой ничего у нее не получится – чистый поджог! Достались красотке одни головешки. Эта рыжая чертовка…
– Паня, сколько раз просить: о ней – не при Лизе! – цыкнула на брата Анна Терентьевна.
– Я давно знаю, кто такая Зося Пшежецкая и чем она занимается, – заметила Лиза.
– В самом деле, Анюта, – подхватил Павел Терентьевич. – Перед Лизиными глазами должны, конечно, стоять положительные, отрадные образцы – ее покойная мать, ты сама, да и, в конце концов, гимназическая начальница, эта старая мегера. Однако не помешают примеры и, так сказать, обратные, типы отрицательные, пугающие, дурные. Софья Пшежецкая тут подходит как нельзя лучше.
– Мы после с тобой об этом поговорим, – сказала Анна Терентьевна медовым голосом. Но глаза ее при этом метали молнии.
Конечно, Анна Терентьевна знала, что некоторые городские скандалы и происшествия Лизе известны – хотя бы те, которые попали в местные газеты. Так, «Нетский вестник» сообщал, что в нынешний сочельник Зося была выведена из зала Офицерского собрания за непристойное поведение. Вернее, вела она себя терпимо, зато ее наряд оказался непристойным. Давался бал-маскарад. Нетский бомонд, как всегда, был костюмирован самым скучным образом: мужчины вырядились карбонариями и Евгениями Онегиными, а дамы – пастушками, цыганками и боярынями. Немного оживления внесла лишь актриса Звягина в своем сценическом костюме Саломеи со змеями, вышитыми на животе. Аделаида Петровна
Фрязина в шестой раз за последние восемь лет предстала маркизой Помпадур. Пудреный парик очень шел ее черным бровям, а фижмы – скульптурным бедрам.
Зося, довольно заурядная вакханка в голубом плаще, поначалу не привлекала к себе внимания. Все даже удивлялись, почему сегодня она так скромна: Зося обожала рядиться и надевать парики. Но при первых же тактах мазурки вакханка сбросила плащ и понеслась с капитаном Матлыгиным, притопывая на синкопах золочеными сандалетками, из которых торчали веселые розовые пальчики.
Зал обмер: Зося отплясывала мазурку в одной муслиновой рубашонке! И не в рубашонке даже, а в двух совершенно отдельных тряпочках, никак и нигде не сшитых, а только кое-где прищепленных золотыми пуговками. В муслиновых прорехах мелькали голые коленки и кусочки то стройного бедра, то белоснежного Зосиного бока.
Разумеется, подлинные вакханки на всевозможных фризах и амфорах были одеты примерно так же, как Зося, а то и похлеще. Разумеется, Айседора Дункан в подобном одеянии срывала бешеные аплодисменты по всему миру и вдобавок плясала босой, без всяких сан-далеток. Разумеется, в Париже уже лет пять как не носили корсетов. Но в Нетске! В Нетске за синими окнами Офицерского собрания как раз валил тяжелый ночной снег, до Айседоры Дункан была целая неделя дорожной тоски в Транссибирском экспрессе, а в душной зале теснились самые прозаические маски. Здесь Зосин танец и Зосин муслин произвели потрясение. Особенно муслин, который по своей эфемерной сути ничего не мог скрыть. От этого ничего общество оцепенело. Ни одна пара не присоединилась к скандалистке. Мазурка с хоров стала звучать все жиже и неуверенней.
Аделаида Петровна Фрязина первой пришла в себя. Она возмущенно фыркнула и покинула бал, шурша фижмами. Когда она вышла, стало казаться, что освободилась половина зала. За Аделаидой Петровной ринулись вон две боярышни. Они так спешили, что застряли в дверях, сцепившись нашитым на бока стеклярусом.
Евгении Онегины стояли разинув рот. Офицеры, до того весело теснившиеся в буфете, не только никуда, в отличие от дам, не побежали, но и прихлынули в бальный зал, ахая и смущенно сопя.
Скоро появился полицейский офицер, дежуривший при входе. Учтиво склонив голову, он прошагал от дверей к танцующей паре, но не смог застать ее на месте – быстрый, ловкий, несмотря на саженные плечи, капитан Матлыгин удивительно резво носился по кругу со своей легконогой вакханкой. Он любил приключения и наслаждался всеобщим ужасом. Много раз, говорят, он стрелялся. От начала до конца участвовал в Маньчжурской кампании, исследовал с военными экспедициями то Туркестан, то Подкаменную Тунгуску, летал на аэроплане, держал полудиких азиатских лошадей, дрессировал ездовых собак и славился крутым и дерзким нравом.
Полицейский некоторое время крутил головой, следя за передвижениями пары. Наконец он изловчился, еще официальнее склонил голову к плечу и двинулся рядом с Зосей мелким мазурочным шагом. Дышал он часто, как всякий бегущий и одновременно говорящий.
– Попрошу, сударыня… – нашептывал он Зосе, – удалиться… общество чувствует себя… оскорбленным!.. В случае отказа… насильственные меры…
– Чего еще? – хмыкнул танцующий Матлыгин. – Какие меры? Мы и без тебя желаем удалиться. Скучно тут! Духота, как в парной, из буфета горелым тянет. Пермете[8], мадемуазель?
Зося кивнула, Матлыгин подхватил ее на руки так же легко, как поднял бы с пола платок. Он посадил ее себе на плечо и в скачущем ритме мазурки побежал из зала.
– Гайда! Гайда! – откуда-то из-под самых люстр взвизгнула высоко невесомая Зося, одной рукой вцепившись в жесткие капитанские волосы и весело размахивая другой.
