Светлана Гончаренко - Уйти красиво и с деньгами
Павел Терентьевич хмыкнул, а его сестра глубоко вздохнула:
– Бедная Антония Казимировна! Она все глаза выплакала из-за этой полоумной!
– Не понимаю тебя, Анюта, – сказал Павел Терентьевич, напившись холодного чаю и впав в задумчивость. – Иногда ты такая моралистка, что любой чих считаешь преступлением против устоев. Теперь же ты ни с того ни с сего сочувствуешь этой сушеной вобле. А ведь она умудрилась воспитать шлюху!
– Павел! Не говори при мне подобных слов – ты знаешь, я не люблю, – одернула его Анна Терентьевна. – Пойми, нельзя по-христиански не пожалеть мать, которая изо всех сил старалась внушить…
Павел Терентьевич не дослушал:
– Да переханжила она, вот что! Пересушила дочку, вот та и взбесилась. И знаешь, Анюта, когда я иногда гляжу, как ты муштруешь Лизочку…
– Павел! Павел!
Анна Терентьевна стукнула сложенной салфеткой по столу – это был у нее знак высшего раздражения. В ее голосе послышались слезы.
– Как ты можешь, Павел, сравнивать клерикальные замашки Антонии Пшежецкой и светское – высочайшей пробы! высочайшего тона! – воспитание, которое я… Павел, ты неблагодарен. Как ты можешь поминать рядом Лизу, ангела чистоты, и распутную девку, которая… сам знаешь что!
– О, как ты права, Анюта! Это такая бестия! – с жаром согласился Павел Терентьевич, пожалев сестру. – Вообрази, следователь Заварзин сказал, что в прежние времена, лет сто назад, ее бы просто высекли на площади, и дело с концом!
– Как это высекли? Она ведь дворянка. Даже, говорят, графского рода, – заметила Анна Терентьевна.
– Анюта, побойся бога! Ты у нас в Нетске встречала хоть одного поляка, который не звал бы себя графом? А то и князем? Покойный Пшежецкий был такой же – как выпьет, так мигом и граф. Кричит, на рожон лезет. Гуляка из гуляк! От подробностей воздержусь, щадя твою скромность, но скажу одно: есть в кого удаться такой дочке.
Анна Терентьевна покачала головой:
– Ты не вполне прав. Все-таки покойный Мечислав Францевич был благородный человек – набедокурил и сам же утопился. А вот его дочка только других морит. Ведь из-за нее совсем недавно застрелился поручик Шапкин…
– Шляпин!
– Тем более! Несчастный молодой человек, единственный сын у родителей. Едва его похоронили – пожалуйста, падение и гибель Морохина. Из этого старого безумца она вытянула кучу денег. Ничего не скажешь, умна, но это грязный ум!
Лиза не могла со своего дивана подать голос, но с теткой она решительно была не согласна. Она нисколько не считала Зоею умной – гимназии та не кончила, поклонников имела без числа, но каких-то неромантических. В основном буйные офицеры, чиновники, ярмарочные кутилы. А теперь еще и нудный, плешивый, весь какой-то пыльный Морохин! Да разве умная девушка забылась бы с колченогим Дюгазоном, у которого нос был больше его кулака? Никогда! Лиза с законной гордостью признала, что она подобной глупости никогда бы не совершила.
– А вспомни, Паня, как прогорел зерноторговец Шишкин, – снова заговорила в столовой возмущенная Анна Терентьевна. – Такой скандал – он, негодяй, спустил миллион на эту негодницу и разорил собственную семью. А свадьба Шубникова, которая из-за нее расстроилась, и невеста травилась сулемой! До сих пор, бедняжка, калека калекой. Даже Пианович чуть было не пропал, так влюбился. Он человек, конечно, пустоватый, но ловкий, себе на уме. И тот попался!
– Не преувеличивай, Анюта, – возразил Павел Терентьевич, – Игнатий голову никогда не терял. Не такой это человек! Конечно, он малость увлекся, но ему простительно: холостой, без всяких обязанностей, нравится дамам. По-моему, у них было обоюдное чувство.
Анна Терентьевна вспыхнула:
– Ты извиняешь порок?
– Ни боже мой! – спохватился Павел Терентьевич. – Я просто хочу сказать, что Пианович не застрелился и состояния не потерял. Это говорит в его пользу. Меня больше удивляет, куда наша падшая деньги девает?
– Как куда? Живет как королева – платья из Парижа, квартиру каждый год отделывает, выезд великолепный держит. Говорят, даже автомобиль из Риги себе выписала! А на днях наша Артемьевна нашла на улице ее шпильку. Я, конечно, вернула находку Антонии Казимировне, но какова эта шпилька! Работы изумительной: в центре громадный сапфир, а вокруг бриллианты. Эту мелочь наша нетская Маргарита Готье[6] обронила в пыль и даже не ищет!
«Ай да тетя! – подумала Лиза. – Ловко меня выгородила! Впрочем, раз у Пшежецких была рассказана сказочка про няню, теперь нигде сбиваться с нее нельзя».
Павел Терентьевич стоял на своем:
– Как хочешь, Анюта, все равно что-то тут не то. Безделушки дорогие, не спорю, но она их без конца продает – тому же Натансону. У Шишкина она миллион взяла – и где этот миллион? В банке? Откуда тогда у нее долги?
– Она живет на широкую ногу…
– Всему городу известно, что за нее – извини, я знаю, как ты скромна! – всюду платят мужчины. Даже прачкам по счетам! А сложи-ка в уме ее добычу только за последние полтора года – от Шишкина миллион, примерно тысяч сорок с Шубникова, сколько-то, но изрядно от того дурачка, что в лотерею выиграл, а потом под поезд попал… Да теперь еще и морохинские семьдесят тысяч! В огороде она все это зарыла, что ли?
– Как только земля носит подобную нечисть! – подвела итог Анна Терентьевна. – Как только Бог терпит! Уж нынешней зимой вроде бы захворала, при смерти лежала. Говорили, помрет – так нет же! Живехонька!
– Все ядовитые гады чрезвычайно живучи, – сказал Павел Терентьевич со знанием дела. – Вот, помню, рассказывал мне Земчинов, как они на охоте приметили с Муториным громаднейшую гадюку…
Голоса отца и тетки Лиза пока различала, но иногда они уже пропадали в дреме, чтоб через мгновение вновь возникнуть. Маячил перед глазами прямоугольник двери в столовую, заполненный темно-красным сумраком. В этом сумраке нестройным лесом теснились стулья, плыл угол белой скатерти. Однако вскоре из тьмы и невозможности выбралась и с поразительной точностью нарисовалась перед глазами какая-то мощенная досками улица. Лиза давно, оказывается, шла по ней и удивлялась, что это Почтовая, но дома совсем другие, и своего ей никак не отыскать.
«Там пожар!» – вдруг крикнул мимо бегущий мальчишка, указывая в незнакомую даль, где, Лиза знала, и есть ее дом. Она побежала, но ноги, как у набитой ватой куклы, шевелились слабо, земли будто не касаясь и никуда не неся. Между тем толпа густела. Мелькнул мимо Пианович в своих сегодняшних щегольски-тесном пиджаке и светлой шляпе. Он даже не оглянулся, что было невозможно.
«Под поезд, под поезд попал!» – стали кричать издалека люди, позабыв про пожар. Толпа запрудила небывалую чужую Почтовую, вдоль которой громоздились теперь каменные дома с башнями. И дворец нетского генерал-губернатора был тут, и зачем-то еще и Колизей, взнесенный на глиняную насыпную кучу.
Лиза больше бежать не могла. Только ужас, что ее дом горит вдали и ее жизнь от этого кончается, сжимал сердце.
Она увидела Ваню Рянгина в грязной белой косоворотке. Он ее не узнавал. Тогда Лиза стала прыгать, махать руками и закричала невнятно, но так отчаянно, что в столовой вздрогнули и вскочили со стульев отец и тетя Анюта.
А кричала она: «Посмотри, это я! Это я! Это я!»
7
На следующее утро, после завтрака, к Одинцовым явилась Кася Пшежецкая. Она вошла в гостиную подчеркнуто церемонно.
Уж чего-чего, а важности напускать на себя она умела! В твердой соломенной шляпе, с косой, по-взрослому подкрученной к затылку, в длинноватом серо-пестреньком платье и с плоской сумочкой на стальной цепочке, она очень походила на приходящую учительницу чего-то крайне скучного, вроде геометрии (о, бедный и ужасный Дюгазон!). Скорее всего, такой учительницей Каша и сделается, когда закончит гимназию, но пока она всего лишь наносила светский визит.
– Проходите, дитя мое! Садитесь вот сюда, в этот уютный уголок, – сказала Анна Терентьевна тем королевски-благосклонным тоном, который был у нее припасен для подобных неясных случаев.
Каша села на краешек стула. Ее длинная постная физиономия ничего не выражала, но указанный уголок делала совсем неуютным. Анна Терентьевна выжидающе приподняла брови.
Каша откашлялась, заглянула в сумочку и вынула оттуда длинную, серую, довольно потертую коробочку. В таких коробочках обычно продают недорогие браслеты или серебряные ложки на зубок.
– Я здесь по просьбе мамы, – объявила Каша. – Третьего дня вы, Анна Терентьевна, принесли в наш дом вещь, которую нашел кто-то из ваших. Вы уверили маму, что эта вещь принадлежит моей старшей сестре. Но вы ошиблись.
«Вызубрила она эту речь, что ли?» – думала Лиза, глядя на бледную и прямую, как палка, Кашу.
– Как же я ошиблась? Я не могла ошибиться, потому что Натансон… – обескураженно пробормотала Анна Терентьевна. – Он вполне определенно узнал…
– Значит, ошибся Натансон, – отрезала неумолимая Каша. – Как бы то ни было, мы возвращаем вам вещь – в наш дом она попала по ошибке. Мама просит извинить ее за то, что она случайно приняла вашу находку. Эта вещь к моей сестре ни малейшего отношения не имеет.
