Игла смерти - Валерий Георгиевич Шарапов
«Рыбак» криво усмехнулся:
– Что ж, окромя ваших московских луж, боле рек с озерами нету?
Но тут за паренька вступился Авиатор:
– Не бывал он нигде, Сильвестр. Только с мамашей в эвакуацию выезжал.
– Ладно, сегодня поглядим тебя в деле. Сильвестром меня кличут, – хлопнул он по плечу Анатолия. И, закончив свой экзамен, приказал приехавшим москвичам: – Айда за мной…
На той же тенистой улочке, недалеко от бани, стоял добротный деревянный дом на двух хозяев. Поднявшись по ступенькам крыльца в левые сени, Сильвестр толкнул дверь в дом и громогласно приказал:
– Зинаида, сооруди-ка нам завтрак.
Поздоровавшись с гостями, худая невзрачная женщина в косынке и фартуке принялась хлопотать у стола.
Половина дома, которую занимал Сильвестр с супругой Зинаидой, состояла из просторных сеней и двух комнат. Сени использовались вместо сарая; здесь хранились ведра, лопаты, по стенам висел столярный инструмент и рыбацкие снасти, ровным рядком стояла старая обувка и несколько пар старых сапог с калошами, в углу лежало колесо от легкового автомобиля. В передней комнате имелась большая беленая печь, у ближней стены высились шкафы с утварью и посудой, рядом с печью висел рукомойник, а меж окон стоял длинный стол, лавка и несколько табуретов. Дальняя комната, вероятно, служила спальней.
– Располагайтесь, – прогудел хозяин. – Перекусим и отправимся дальше.
– Перекусить с дороги можно, – с радостью откликнулся Борька и принялся мыть руки под простым деревенским рукомойником. – Со вчерашнего вечера во рту не было ни крошки…
Через час перед крыльцом деревянного дома остановилась старая «эмка» грязно-серого цвета. Троица, откушавшая жареной картошки, селедки, квашеной капусты, серого хлеба и сладкого чаю, спустилась по скрипучим ступенькам.
– Мой сын Егорий, – коротко представил местный авторитет сидевшего за рулем парня. – Едем…
Сильвестр уселся впереди рядом с сыном, Борька и Анатолий расположились на заднем диване. Затарахтел мотор, легковушка нехотя побежала по узким улочкам Новгорода к южной окраине.
Егорию на вид было лет двадцать пять. Такой же светловолосый, как и Анатолий, разве что чуб покороче – не по московской моде. Невысокого роста, белокожий, с веснушками вокруг вздернутого носа. Одет в потертую летную кожанку. Поглощенный дорогой, он крутил баранку и не отвлекался на разговоры.
– Куда мы едем? – робко поинтересовался Анатолий.
– К озеру, – пробасил «рыбак».
– К какому озеру?
– У нас тут одно озеро – Ильмень.
– Ильмень… Не слышал о таком. В него мне придется нырять?
– В него. Куда же еще?
Мимо проплывали кочковатые дороги, убогие строения, похожие на бараки; несколько разрушенных войной зданий, на восстановление или снос которых наверняка не хватало средств и рабочей силы; заросшие пустыри; все еще забитые фанерой окна закрытых магазинов.
Покинув провинциальный городок, «эмка» покатила по плохонькому шоссе на юго-запад мимо пролесков, полей, деревенек. Изредка слева открывался вид на зеленоватую гладь широкого озера. Оно было настолько большим, что полоска противоположного берега то появлялась, то исчезала в утренней дымке.
– Дядя Сильвестр, а не могли бы вы рассказать мне… – неуверенно начал Анатолий.
– О чем?
– О том, что там на дне. Я же должен знать подробности: к чему готовиться, что искать.
Тот достал из пачки папиросу, дунул в мундштук, чиркнул спичкой. Кабина быстро наполнилась дымом; Анатолий, закашлявшись, приоткрыл окно.
– Ну, слу-ушай, – протянул «рыбак», шмыгнул носом и приступил к рассказу: – Дело было в начале сорок третьего. Зимой. Погоды тогда стояли разные: то морозец вдарит, то оттепель все в жижу обратит. Солнца, почитай, всю зиму не видали – то облака, то тучи. Снег частенько падал – мокрый, тяжелый. Озеро наше у берегов-то льдом схватилось быстро, а на середке из-за тепла долго полынья парила. Да еще минами и снарядами чуть ли не через день лед корежило-ломало. В общем, заведенного порядку в тот год на озере мы с рыбацкой артелью так и не дождались…
Глава четырнадцатая
Германия, Берлин, аэродром «Гатов» – СССР, Ленинградская область, радиомаяк в городке Сольцы
Февраль 1943 года
Обычно при проведении ночных работ приходилось соблюдать светомаскировку. Никаких прожекторов или включенных автомобильных фар без рассеивающих насадок. Только небольшие ручные фонари. Начальство следило за исполнением этих правил самым строгим образом. Не дай бог в каком самолете техник случайно включит посадочную или рулежную фару – тут же схлопочет взыскание.
Однако сегодня ввиду важности предстоящего задания вся восточная часть аэродрома в местечке Гатов была залита ярким светом. В центре этой до безумия рискованной для войны иллюминации стояли два тяжелых четырехмоторных транспортных самолета Junkers Ju-290 А-1. Бригада техников и младших авиационных специалистов около двух часов крутилась вокруг них, готовя к важному ночному вылету. Мотористы, приоткрыв капоты, копались в двигателях. Радисты – белая кость, как с завистью называли их все остальные трудяги, – проверяли работу радиооборудования. Вооруженцы возились с пушечными и пулеметными лентами. Заправив полные баки топливом, технари осматривали крылья, шасси, управление…
В это же время отделение солдат из взвода материально-технического обеспечения, выстроившись цепочкой, загружало в самолеты ящики и коробки из подъехавших грузовиков. Судя по маркировкам на таре, это были продукты, награды, почта, медикаменты и боеприпасы.
Работа спорилась, загрузка шла быстро, но внезапно один из тяжелых ящиков выскользнул из рук молодого солдата и с грохотом упал на бетон.
– Я предупреждала, что с этим грузом следует быть осторожнее! – повысила голос красивая молодая женщина в шинели с погонами штабс-арцта[33]. – Еще одна ошибка, рядовой, и я вызову сюда коменданта.
Штурмбаннфюрера Штраубе – коменданта аэродрома «Гатов» – боялись все солдаты и унтер-офицеры. Разговор у него был короткий: за небольшую провинность – гауптвахта, за серьезное нарушение – трибунал. Заседания военного трибунала проходили в Гатове еженедельно, после чего осужденных отправляли либо в полевой спецбатальон, либо в полевой штрафной лагерь. А из этих спецподразделений за неспособность исправлять свои ошибки можно было загреметь и в концлагерь.
– Простите… Виноват, фрау штабс-арцт… – Солдат торопливо поднял тяжелый ящик и передал следующему в цепочке.
Заложив руки за спину и развернувшись на каблуках, штабс-арцт Эльза Остхофф направилась к соседнему самолету, от которого только что отъехал пустой грузовик…
«Гатов» считался одним из крупнейших немецких аэродромов. Располагался он на южной окраине берлинского района Шпандау и в сорок третьем году походил
