Томас Свон - Охота на Сезанна
– Расскажи мне про понедельник, – настаивал он.
– Все прошло, как ты задумал. Никто не видел, как я прошла в галерею, я подобралась к картине. Я была одна, вытащила баллончик, Педер, честно, но я… – Она начала плакать. – Прости, я не смогла сделать это.
– Этого нельзя было допускать, – закричал он. – Наши планы не могут зависеть от твоих капризов и извинений. Ты понимаешь?
– Я не могу разрушить красоту.
– Это портрет старика. Это не красота. Деньги – это красота.
– Уже хватит разрушать.
– Нет, моя Астрид. Еще одна, в Америке. Газеты и телевидение сделают из этого сенсацию. – Снова молчание. Затем он спокойно продолжил: – Ты должна вернуться в Бостон и сделать это. Там будут еще приемы и специальные выставки. Видишь ли, я согласился уничтожить четыре картины. Это надо сделать.
Ее голова склонилась набок, обеими руками она держалась за трубку. Ее глаза закрылись, пока она слушала человека, которому бесконечно доверилась. Неожиданно она почувствовала страстное желание угодить ему.
– Я попробую, – сказала она. – Я попробую.
– Ты будешь гордиться собой, – ответил Педер. – И моя любовь к тебе будет вечной.
– Ты правда меня любишь?
Во время короткой паузы она услышала приглушенный смех на связи, а потом слова:
– Я люблю тебя.
По ее щекам полились слезы.
– Спасибо, Педер.
– Ты нашла общий язык с Ллуэллином?
– Да, как ты и просил.
– И вы стали хорошими друзьями?
– Да, мы хорошие друзья.
– Хорошо. Ллуэллин нам нужен.– Она упала в кресло, ожидая, что он скажет. – Приготовься выехать в Бостон как можно скорее. Я позвоню в четверг, в шесть часов по нью-йоркскому времени.
– Я буду с Эдвином – с Ллуэллином… в четверг вечером.
– Понятно, – сказал он.
Наступила тишина.
– Педер? Педер, не сердись, пожалуйста.
Ответа не последовало, только гудки, Педер положил трубку.
Она начала рыдать.
– Пожалуйста, Педер, я хочу, чтобы ты любил меня.
Глава 17
Джек Оксби привел Энн Браули на узкую улицу Кэмпден-Хилл-роуд, в маленький магазин с выцветшей вывеской «Кичен». Он вошел и вернулся через минуту, неся под мышкой какую-то странную вещь из воловьей кожи.
– Лучше прежнего, – сказал он, нежно поглаживая то, что можно было описать как старые кожаные ошметки, скрепленные и таким образом образовавшие некое подобие сумки. – В следующий раз обязательно повидайтесь с Томасом Киченом. Не поверите, он скорняк в восьмом поколении.
Энн поверила, потому что на самом деле она встречала Кичена и знала историю сумки Оксби. Она знала, что ее изготовил дед Тома Кичена по эскизу отца Оксби. О, она уже слышала об этом раньше и знала, что Оксби очень дорожит этой, по выражению некоторых, «чертовой сумкой», недра которой в состоянии вместить столько улик, что их могло хватить для осуждения полдюжины преступников. Три года назад жена Оксби тайно взяла сумку, чтобы вытеснить на ней золотом инициалы Дж. Л. О. к дню его рождения; тогда Энн как раз присоединилась к команде, и она помнила, как доволен был Оксби. Она также помнила полное отчаяние Оксби, когда через три месяца Мириам унесла лейкемия.
– Нам пора, – сказал Оксби. – Мы что-то отстаем от графика.
Энн покорно кивнула и повела машину в направлении Стрэнда и Института искусств Куртолд, который переехал в Сомерсет-Хаус. Там также располагался Британский центр изучения искусства, скромное собрание французских импрессионистов, старых мастеров и нескольких современных картин.
Берта Моррисон из Куртолда, в прошлом библиотекарь, была настоящим ученым; она страстно любила искусство. Мало кто мог превзойти ее в умении найти информацию о том, где находится или когда-либо находилось то или иное произведение искусства, и потому она была ценнейшим источником сведений для историков искусства во всем мире. На ее обширной груди покоились очки на золотой цепочке; седеющие волосы были зачесаны назад и заколоты огромным черепаховым зажимом. Она говорила с северошотландским акцентом, и Энн обрадовалась тому, что всего по двум коротким телефонным разговорам ей удалось составить правильное представление об этой женщине.
– Никто особенно не интересовался автопортретами Сезанна, до недавнего времени, конечно, – заметила Берта Моррисон. – Все помнили его нагих купальщиков или эту чертову гору, которую он вечно писал. – Она мрачно взглянула на своих гостей. – У нас больше нет Лионелло Вентури, который мог бы сообщить, где и у кого все картины Сезанна.
Энн повернулась к Оксби и увидела кислое выражение его лица.
– Но я так поняла, что вы располагаете информацией, – возразила Энн.
– Дорогуша, – сказала Берта, – конечно же, я ею располагаю. Я просто хотела, чтобы инспектор Оксби понял, что расследование подобного дела – нелегкая задача даже для первоклассного исследователя и, конечно, это не праздное любопытство.
– Берти хочет, чтобы мы считали задание невыполнимым, – подмигнул Оксби, – а если оно вдруг окажется выполненным, это будет просто удивительно.
Берта проигнорировала это замечание и открыла папку, которую держала.
– Я уверена, что здесь не вся информация, – так всегда бывает, – но я думаю, что это мало что меняет. – Она передала Энн и Оксби компьютерную распечатку. – Обрати внимание, Джек, поскольку я собираюсь рассказать тебе о Сезанне больше, чем ты ожидаешь услышать. Это может пригодиться позже. Все картины Сезанна были включены в каталог Вентури в одна тысяча девятьсот тридцать шестом году. Каталог насчитывал восемьсот тридцать восемь картин маслом, сто пятьдесят четыре из которых были портретами.
Энн насупилась:
– Боюсь показаться серой, но кто такой Вентури?
– Он преподавал историю искусств в университете Рима и первым исследовал и описал все картины Сезанна. В общем, Вентури насчитал двадцать пять автопортретов, однако они составляют менее трех процентов наследия Сезанна. Вентури не знал о портрете, находившемся у мистера Ллуэллина, американца. Все картины Вентури пронумеровал.
– Итак, Берти, – сказал Оксби, – после уничтожения трех портретов их осталось двадцать три. Можешь их назвать?
– Восемнадцать из них в музеях, их подлинность и местоположение точно установлены, как вы увидите в этом отчете. Остается пять. Один находится в Париже и известен как «Автопортрет в мягкой шляпе». Его номер пятьсот семьдесят пять; он принадлежит Жеффруа, происходящему из богатого знатного рода. У Жеффруа внушительная коллекция в загородном доме, но доступ к ней имеют лишь близкие друзья.
Оксби пометил что-то рядом с именем Жеффруа.
– Номер семьдесят, «Автопортрет с длинными волосами», сейчас в Испании, – продолжала Берта. – Его владелец – барон фон Тиссен, который перевез всю свою коллекцию в Мадрид.
– Готов поспорить, что коллекция барона находится в полной безопасности, – вставил Оксби.
– Затем «Автопортрет в соломенной шляпе», номер двести тридцать восемь, по Вентури. Он принадлежал семье по фамилии Лефебюр, тоже из Парижа, а потом его продали в середине восьмидесятых семье из Гонконга.
– Я не вижу имени, – сказал Оксби, глядя в отчет.
– Я его не знаю, но картина, несомненно, в Гонконге. Ее хозяин – один из тех людей, которые не хотят делать свои деньги и имущество достоянием гласности. Вы их знаете.
– Нет, Берта, таких не знаю.
Берта продолжила:
– У меня нет точных данных, но мне сообщили, что портрет помещен в банковский сейф.
Энн послушно поставила вопросительный знак рядом с номером 238.
– Итак, у нас остаются еще два: это портрет в Антибе, принадлежащий Девильё, и портрет в Нью-Йорке Эдвина Ллуэллина.
– Первоклассная работа, Берти.
– Спасибо, Джек. Обрати, пожалуйста, внимание на расходы, которые мы понесли, выполняя это задание. – Она вручила Оксби конверт. – С тобой всегда приятно иметь дело.
По пути в Скотланд-Ярд Энн спросила, удивится ли Оксби, если уничтожат еще один автопортрет.
– Я не вижу четкой схемы, по крайней мере такой, чтобы я мог склониться к какой-либо версии. Тем не менее я точно знаю, что те восемнадцать, которые в музеях, – это легкая добыча. – Он вздохнул. – Большинство музеев даже не подумало усилить охрану. Обратите внимание, Энн: уничтожены три автопортрета Сезанна, а через несколько месяцев открывается выставка его картин в Экс-ан-Провансе. Это не простое совпадение.
– Сколько людей здесь, по-вашему, замешано? – спросила Энн.
– Я бы сказал, что двое работают с картинами и что один или двое заказывают. Если бы я спорил на деньги, сказал бы, что не больше четырех.
– Национальность?
– Не знаю. Пока. Именно поэтому я хочу побольше узнать о химическом веществе и о его происхождении. И о фотографиях. Есть новости от Дэвида Блейни?
– Он все кормит нас завтраками, а я все говорю, что этого недостаточно.
Остаток пути они молчали. Энн повернула на Бродвей и припарковалась. Оксби сидел, все еще молча, а потом сказал:
