Даниэль Клугер - Последний выход Шейлока

— Я могу взглянуть на ваши четки? — спросил вдруг Холберг.

Я изумленно посмотрел на него. А вот Луиза не удивилась, вынула из кармана четки с маленьким крестиком, протянула их моему другу. Тот повернулся так, чтобы свет от лампочки падал на руки, внимательно их осмотрел, вернул ей.

— Благодарю. И вот эту бусинку возьмите тоже, — он протянул ей коричневый шарик, который давеча демонстрировал мне. — По-моему, она из ваших четок.

— Он ухватил меня за руку, в которой я их держала, — объяснила госпожа Бротман. — Старая привычка, когда я стараюсь сдержать волнение, то обычно держу четки в руке и перебираю бусинки большим пальцем… Ну вот, а в это время кто-то постучал в дверь. Макс дернулся, четки порвались, бусинки рассыпались по полу. Макс приоткрыл дверь. Это оказался…

— Председатель Юденрата, — подсказал Холберг.

— Да, по-видимому. Пока Макс с ним разговаривал — не впуская в гримерную, — я собрала рассыпавшиеся бусины. Но, похоже, не все… — она повертела в руках выточенный из кипариса шарик. — Вы нашли ее там?

— Господин Ландау держал ее в руке, — ответил мой друг. — В момент убийства.

Госпожа Бротман зябко поежилась и спрятал четки в карман пальто.

— Спасибо.

— Госпожа Бротман, а зачем вы возвращались в гримерную — уже после спектакля?

— Он сказал, что будет ждать меня у входа. Когда он не появился, я решила пойти к нему.

— Единственная причина?

— Нет, не единственная, — она вздохнула несколько судорожно. — Я… я решила все-таки выполнить его просьбу и отдать ему весь запас ампул.

— Вы всегда носили эту коробку с собой?

— Конечно, ведь мои соседки — или кто-нибудь другой, излишне любопытный — могли обнаружить ее в комнате. Случайно, разумеется, без всякого умысла… Словом, я решила отдать ему весь морфин. Чтобы он сам распоряжался своей жизнью. Это слабость, разумеется, но я устала от сцен и в какой-то момент подумала: в конце концов, он — взрослый человек… Знаете, искушение решить проблему и вычеркнуть ее из памяти раз и навсегда. Несмотря на то, что проблема — живой и близкий тебе человек. Ужасно! Никогда себе не прощу… — Луиза отвернулась.

— Чтобы понять, что господин Ландау мертв, достаточно было нескольких секунд, — сказал Холберг. — Мне кажется, вы задержались там несколько дольше. Зачем?

Медсестра ответила не сразу.

— Я испугалась… — сказала она еле слышно. — Я ведь оставила ему две ампулы — дозу на два дня. Когда я увидела, что он мертв… Кто-нибудь из полицейского начальства мог найти ампулы. Я постаралась их найти. Даже если бы он успел сделать укол, где-нибудь могла валяться пустая ампула. И еще одна неиспользованная.

— Ага… — протянул г-н Холберг. — Да, это понятно. И что же? Вы нашли их?

Луиза покачала головой.

— Ничего. Никаких следов. Возможно, я не очень внимательно смотрела… — она тряхнула головой. — Извините, господин Холберг, у вас есть ко мне еще какие-то вопросы?

— Нет, благодарю вас, — ответил Шимон Холберг. — Вы мне очень помогли. И господину Шефтелю, разумеется. Вы подтвердили его алиби, а значит — невиновность в убийстве. Не смею больше вас задерживать. Всего хорошего. Пойдемте, доктор. Госпожа Бротман должна отдохнуть.

Я вспомнил о полицейском и его намерении ночью заявиться к моей помощнице с очевидной целью:

— Но мы же не можем вас оставить вот так…

Луиза оглянулась, уголки ее губ дрогнули, словно она хотела улыбнуться.

— Не волнуйтесь, доктор Вайсфельд. Уверяю вас, все будет в порядке, — сказала она. — Я немного знаю этого красавчика. Он женат, и как всякому полицейскому, ему выделили отдельную комнату — здесь, недалеко. Так что его слова можете расценивать как шутку — грубую, разумеется, но не более того. Жены своей он боится больше, чем начальства.

Я собирался высказать свои сомнения по этому поводу, но г-н Холберг вдруг сказал извиняющимся тоном:

— Еще один вопрос, госпожа Бротман. Теперь точно — последний.

Луиза уже ступила на лестницу, которая вела на второй этаж. При этих словах она остановилась и взглянула на моего приятеля сверху вниз.

— Что еще? — недовольно спросила она.

— При каких обстоятельствах вы впервые встретились с господином Ландау здесь в Брокенвальде?

Г-жа Бротман поморщилась.

— Это очень важно? Впрочем, если угодно… Мы встретились в одно из воскресений на мессе у отца Серафима. На Парижской улице.

Мне показалось, что я ослышался. Воскресная месса? Здесь? В гетто?

Шимон Холберг был удивлен не меньше моего. Словно не замечая этого, госпожа Бротман сказала:

— Вы интересовались характером наших отношений с Максом Ландау в Вене? Так вот, я была его восприемницей.

— Кем-кем?

— Крестной матерью, — пояснила она. — Макс Ландау во время своего пребывания в Вене принял крещение по католическому обряду. Его крестил мой духовник, отец Серафим. Он и ведет сейчас службы по воскресеньям. Это запрещено, но, я надеюсь, вы не побежите докладывать коменданту об этом нарушении. Ну, теперь все?

Не дожидаясь ответа, Луиза быстро поднялась по ступенькам и скрылась за дверью второго этажа.

Мы с Холбергом молча посмотрели друг на друга.

— Такое впечатление, что спектакль, поставленный нашим покойным другом, продолжается, — пробормотал он. — Признаться, многое из сказанного вашей помощницей, для меня — полнейшая неожиданность. Но, как бы то ни было, нам здесь больше делать нечего. Пойдемте домой.

— А полицейский? — снова вспомнил я. — Вы тоже считаете, что Луизе… то есть, госпоже Бротман, — поправился я, — что ей ничего не угрожает?

— Уверен, — ответил он. — А вот нам, вернее, нашей одежде, угрожает серьезное испытание. Дождь не прекращается, слышите?

Он оказался прав. Дождь не только не прекратился, но еще усилился, так что мое ветхое пальто вскорости промокло, что же до одеяния г-на Холберга, то я боялся представить себе те ощущения, которые он должен был испытывать сейчас. Мы прибавили шагу, а в виду нашего дома почти побежали.

Конечно же, наш чердак основательно отсырел, но иллюзия дома, иллюзия защищенности в четырех стенах с крышей создавало обманчивое чувство сухости и даже тепла.

Мы развесили промокшие пальто по фанерным перегородкам так, чтобы они высохли хотя бы к утру, обтерлись полотенцами — не слишком, впрочем, сухими, после чего каждый занял свое место — я растянулся на топчане, Холберг — на матрасе.

— Вам, конечно, не было известно, что ваша помощница — католичка?

— Нет. Я и сейчас не могу в это поверить. Мало того, что католичка — монахиня! По-вашему, это имеет какое-то значение?

Г-н Холберг пожал плечами.

— Не знаю. Но, во всяком случае, здесь, в Брокенвальде, у католиков не так много возможностей следовать канонам, предписанным религией. В частности, ходить к исповеди, к мессе…

Еще недавно мне показалось бы, что он бредит. Исповедь? Месса? Здесь, в гетто? Но после признания Луизы подобные вещи меня уже не удивляли.

— Воскресная месса, — произнес я растерянно. — Кто бы мог подумать…

— Да, — сказал г-н Холберг. — Об этом я уже слышал. В гетто Брокенвальд служат мессу. Представьте себе. Отец Серафим, которого упоминала госпожа Бротман, договорился с пастором Гризевиусом. И теперь лютеране и католики по-братски делят крохотное помещение на чердаке и по очереди проводят там службу.

— Пастор Гризевиус? Кто это?

— Глава местной общины лютеран… — он поднялся с матраса, взял один из ящиков, служивший мне иногда тумбочкой, а иногда — креслом. Поставил ящик ближе к окну, сел на него. — Берите второй ящик, располагайтесь здесь, доктор, — сказал он. — Здесь не холодно и не так сыро, как может показаться, зато воздух посвежел.

Я сел рядом. Некоторое время мы молча смотрели на пустую, блестевшую от дождя мостовую. Улица вела к воротам, но в ту сторону я старался не смотреть.

— Что скажете, Холберг? — спросил я. — Список подозреваемых тает на глазах.

— Во-первых, ни госпожа Бротман, ни доктор Красовски, ни тем более, председатель Шефтель не рассматривались мною всерьез в качестве подозреваемых. А во-вторых, их свидетельства помогли нам восстановить картину убийства и некоторых предшествовавших ему событий. Что же до уменьшения списка… Я еще никого из него не исключал. Вероятность того, что преступником является кто-то из троих, вами названных, все-таки есть. Хотя, не спорю — она существенно уменьшилась.

— Но ведь слова Шефтеля подтверждаются свидетельством Луизы, — напомнил я. — Ландау действительно не впустил его в гримерную! И насчет четок вы получили исчерпывающее объяснение.

— Может быть, может быть… — мой друг вздохнул. — Да, сказанное госпожой Бротман подтверждает тот факт, что председатель Юденрата не входил к Максу Ландау, а говорил с ним на пороге комнаты. В антракте. Между тем, после окончания спектакля и обнаружением трупа раввином Шейнерзоном прошло не так уж мало времени — двадцать минут или около того. Госпожа Бротман могла успеть дважды посетить гримерную. Кроме того, она и господин Шефтель могли сговориться. Он подтверждает ее слова, а она — его. Этого тоже нельзя исключать. Маловероятно — еще не невероятно. Так сказать, в-третьих.