Вера Юдина - Анатом
Несмотря на то, что вошедший ступал тихой, кошачьей поступью, Иштван отчетливо слышал каждый его шаг. Все это было словно игра больного воображения, воспаленного темнотой и страхом.
Почему не скрипели полы? Почему не слышно было дыхания? Кто был здесь еще? Может это все и на самом деле ему только кажется? Или правду говорили те, кто хоть краем глаза видел это странное существо. Оно и есть сама смерть! По спине у Иштвана пробежал холодок, даже он истинный скептик, почувствовал этот могильный холод. На одно лишь мгновение ему стало жутко.
Вдруг все стихло.
Иштван сидел на стуле у постели князя, на расстоянии вытянутой руки и в любую минуту готов был напасть. Не зная, с чем же он должен будет сражаться, со своими страхами или все же с реальным существом. Когда движение прекратились и комната снова умерла в своей безмятежной тишине, и это вызвало новый приступ ужаса.
Иштван боялся пошевелиться, чтобы не спугнуть незваного гостя. Возможно, это воображение играет с ним эту шутку.
Послышалось сопение, и спящий на постели юноша начал ворочаться. И в этот момент, Иштван отчетливо услышал как что-то стукнуло. Тихо, едва слышно, но в полной тишине этот звук показался громче выстрела Адмиралтейских пушек.
Иштван словно кошка, в два шага преодолел расстояние до постели и в темноте ощутил чье-то прикосновение. Крепко удерживая свою жертву, Иштван крикнул:
— Ко мне!
Дверь распахнулась, и вместе с вооруженными солдатами в комнату ворвался яркий свет из коридора. Когда Иштван увидел то, что так крепко удерживал в своих руках, он никогда не смог бы пересказать или прочувствовать снова. Ни в каком, даже страшном сне не возможно описать тот не человеческий ужас, который являло собой совершенно безликое лицо, с плотно сжатыми губами и выпученными прозрачными глазами. Его острые скулы нервно заходили, а веки, полностью лишенные бровей гневно задрожали.
На одно лишь мгновение, монстр сам опешил от того, что произошло. Поняв вдруг, что его поймали, жуткий гость громко взревел и дернулся в сторону. Иштван заметил как в его руках блеснул острый клинок, который еще мгновение и мог войти в шею бесстрашному сыщику. Столько силы было в этом бескровном монстре, что даже Иштван не смог его удержать.
Офицеры вскинули оружия, в комнате вспыхнул свет, который разбуженная шумом включила внизу горничная. И ослепленное ярким светом, застигнутое врасплох в своем жутком обличии, существо быстрыми пряжками бросилось к отверстию в стене.
В мгновение ока монстр исчез в темноте потаенной двери. Иштван успел сделать только один выстрел ему в спину, но промахнулся. Существо исчезло, растворившись в темноте тайного хода.
В доме все ожили. Проснулся юный князь и испуганно взирая по сторонам заплакал. На его плач из соседней комнаты выскочила Катя, накинув поверх ночной сорочки лишь тонкий халат.
Все стояли в замешательстве. Офицеры судорожно крестились. Они так и не выстрелили, до конца не разобравшись, с чем только что столкнула из судьба. Если и жил на свете дьявол, то эта тварь была его единственным сыном.
Один Иштван быстро взяв себя в руки, бросился следом за монстром. Проход, по которому пришло существо, был запущенным, и им явно никто не пользовался уже очень давно. Впереди слышалось хрипение, и тяжелое дыхание. Сначала коридор спускался вниз, винтовой лестницей, затем вел очень долго вперед и заканчивался выходом за главным корпусом больницы.
Иштван бежал вперед, размахивая перед собой руками, чтобы не натолкнуться на что-нибудь острое. Оказавшись на улице, он заметил впереди темную фигуру всадника. Прижавшись к спине лошади, тот промчался по узкой тропинке словно ветер, и исчез за поворотом.
Иштван поспешил вернуться.
Катя сидела на постели, обняв брата и гладила его по голове, пытаясь успокоить. Митя трясся от страха, но уже не плакал.
— Вы знали про тайный ход? — грубо спросил Иштван, — почему мне ничего не сказали?
Катя испуганно посмотрела на сыщика.
— Я не знала, богом клянусь. — прошептала она, — Он мог его убить?
— Не мог! Я был рядом, — в том же тоне ответил Иштван, и обернулся на офицеров, — почему не стреляли?
— Виноват, ваше благородие, растерялись? — виновато ответил один из них.
Опустив глаза, Иштван заметил темное пятно у самого входа. Он наклонился, провел пальцем по пятну. Это была кровь. Он выпрямился, и бросил суровый взгляд на дежурных по караулу:
— Призраки не истекают кровью. Обыскать округу, он ранен, далеко уйти не мог! — выкрикнул он.
Комната в тот же миг опустела, остались только Иштван, Катя и перепуганный произошедшим Митя. Не понимая всего ужаса того, что с ним могло случиться, он сидел прижавшись к сестре и тихонько завывал, укачиваемый ее заботливыми руками.
Прошло немного времени, и лекарства вновь возымели свое действие, князь начал успокаиваться и засыпать. Когда веки его сомкнулись, и дыхание выровнялось, Катя опустила брата на подушку и легла рядом с ним.
Иштван без слов погасил свет и придвинул стул к тайному ходу, закрыв тем самым дверь. Конечно вероятность того, что призрак вернется была слишком ничтожна, но рисковать он больше не хотел.
Он уже твердо решил, что завтра вызовет в дом свою охрану, самых надежных агентов Департамента.
Ночью он услышал, как кто-то зашевелился на постели. Пытаясь всмотреться в темноту, и заранее порадовавшись, что на этот раз шторы задернуты не глухо, оставляя возможность наблюдать за происходящем в свете полной луны. Он увидел как темная фигура поднялась и села. Это была Катя, Иштван узнал ее по упавшим на плечи волосам и по плавным движениям ее рук.
Посидев немного без движения, девушка тихо позвала:
— Господин сыщик, вы спите?
— Нет.
— Вы ведь тоже видели его лицо?
— Да.
— И что вы думаете? Что это? Разве может человек быть столь ужасным? За какие грехи Господь так наказал его? Мама всегда говорила, что господь наказал нашу семью за наших предков, и рождение Митеньки это искупление… Надо быть стойкими и сильными. Но это существо… он словно тень своей собственной жизни… призрачная, ужасная, неуловимая. Что за грехи он искупляет?
— Спите Екатерина Дмитриевна. Все решиться, все обойдется. — тихо сказал Иштван.
В эту ночь никто не спал, все были наготове Весь офицерский состав, охраняющий особняк князя был поднят на ноги и расставлен по периметру больницы. Иштван в очередной раз столкнулся с несравненной наглостью преступника. Он словно насмехался над полицией, выдумывая как бы еще больше унизить начальника и втоптать в грязь его репутацию. Сейчас он начал принимать действия преступника как личное оскорбление.
Вопреки общим опасениям, остаток ночи прошел без приключений.
* * *Позже, ночью того же дня, в близлежащей деревушке, на завалинке сидел довольно странный человек.
Если быть точным по образу жизни он был вполне обычен. Лет ему недавно исполнилось двадцать. Прежде он служил в пехотном полку генерала Самохвалова, но месяц назад, из полка был уволен по состоянию здоровья.
Звали паренька Гришка Печеркин. Родился он под новый год, в семье ямщика и жены его, вольнонаемной прачки. С первых дней, мать заметила, что с сыном ее что-то неладное. Слишком крупным родился мальчик. Рос он, как говориться не по дням а по часам, и к пятнадцати годам вырос до 4 аршинов. Понимая, что явно отличается от сверстников своим богатырским ростом и телосложением, он как истинный русский мужик отправился в шестнадцать лет служить в армию. Гришка был покладистым и исполнительным. Пользовался уважением сослуживцев, и был на хорошем счету у начальства.
После отставки, он был направлен на службу в городскую полицию, в звании городового. С гордостью Григорий, как стали его называть новые коллеги по службе, носил форму стража порядка. Как бережно и трепетно он относился к своей шинели, как тщательно начищал свои сапоги, как гордился своей шашкой. Он был истинным городовым, символом царской власти и порядка, высокий и крепкий, спокойный и решительный — гордость империи.
На радость начальства он был не привередлив, и даже 150 рублей годовых, которые он как истинный сын отдавал матери, были для него наградой. Трудолюбив и чистоплотен в своих обязанностях.
И все у него в жизни было хорошо, и он был бы вполне доволен, если бы не одно обстоятельство. После смерти отца, его мать начала сильно пить. Сначала это происходило тихо, и втайне от сына, но затем стало происходить в открытую, среди бела дня. Она уже не стеснялась того, что сын видит ее грехопадение. Она понимала, что уже на дне, и оттого еще больше расходилась в своих гуляниях. Часто возвращаясь со службы, Гриша обнаруживал у себе в доме посторонних людей. В эти дни его мать особенно отличалась своим буйным нравом. Она не скупилась на выражение, и однажды когда Гриша отчаявшись предложил ей помощь врача, женщина отвесила сыну звонкую оплеуху и заорала:
