Лев Портной - Акведук на миллион
Я попытался подняться, но с удивлением обнаружил, что не могу пошевелить ни руками, ни ногами. Мгновение я сидел, глядя снизу вверх на Алессандру. А потом голова моя упала на грудь, и я завалился на бок. На грани сознания мелькнула саркастическая мысль: рай находится на небесах, и мы отдадим душу у самого входа. Я надеялся, что роговая музыка разбудила Петра, и он уже подбирал ключи к воротам. Склеенный из бумаги и льна золотой лев, исполненный очей, с величественной невозмутимостью глядел вдаль.
Алессандрина, опустившись на колени, в отчаянии смотрела на меня. Казалось, она вот-вот заплачет, но слезы замерзнут, не успев выкатиться из глаз. И прежде, чем все опрокинулось в черноту, с сожалением успел я подумать о том, что не в силах помочь ей.
Глава 11
Я очнулся от утробного воя. Перепуганный кот Розьер голосил над самым ухом. Запах соломы, смешавшись с дымом, в другое время напомнил бы деревенскую идиллию, но сейчас раздражал. Мучила головная боль. Я чувствовал себя разбитым, словно видел кошмары, проснулся, а обрывки снов все еще терзали воспаленное воображение.
Хотелось вновь уснуть и спать до тех пор, пока не отпустит мигрень, не вернутся силы и бодрость.
Зато душа вышла из оцепенения. Вспомнив о грозившей опасности, я встрепенулся, готовый бороться за свою жизнь, за жизнь Сандры, а буде возможно — и за жизнь котенка, и обнаружил, что лежу, одетый в шубу, и еще одной шубой накрытый сверху. Меня охватили стыд и смятение. Получалось, что графиня де ла Тровайола пожертвовала мне свою одежду, тем самым лишив себя последней защиты перед лицом смерти.
Я посмотрел вверх и обомлел. Алессандра с акробатической ловкостью разместилась на железном обруче и стравливала дым, проткнув палашом оболочку шара. Я не знал, сколько времени она так сидела — сохраняя равновесие на узкой опоре и вытянув вверх руку с тяжелым клинком, но держалась графиня из последних сил.
— Алессандрина! Алессандрина! — закричал я.
Сбросив шубу, я с трудом поднялся на ноги и протянул навстречу спасительнице руки, еще не разобравшись, слушаются ли они меня как следует. Графиня посмотрела вниз, улыбнулась мне вымученно, прошептала:
— Ты жив…
И упала. Я подхватил ее, и мы повалились на дно гондолы. Палаш едва не разрубил пополам кота. Розьер взвизгнул и бросился наутек. Обежав вокруг жаровни, он наткнулся на нас с другой стороны, кинулся обратно — опять наша куча-мала! Тогда котенок прыгнул на стенку, вцепился в ивовые прутья и уставился на нас обезумевшими глазами.
Я сжимал в объятиях Сандру. Ее тело, прежде сильное, потеряло упругость. Я положил ее на солому, сбросил с себя шубу, чтобы не сковывала движения. Графиня пребывала в полуобморочном состоянии, но ее глаза светились радостью. Я хотел укрыть Сандру, но она слабой рукой оттолкнула шубу и прошептала:
— Теперь все хорошо. Все будет хорошо.
Я покрыл ее лицо поцелуями. Она ответила чуть слышным стоном:
— Рука… рука…
Я принялся растирать ее правую руку — ту, которой она бог весть сколько времени держала тяжелый палаш. О собственных недомоганиях я и думать забыл.
Котенок наверняка полагал, что именно мы причина обрушившихся на него испытаний. В сущности, он был прав. До нашего появления он блаженствовал возле теплой жаровни, надежно скрытый от стаи бродячих псов стенами гондолы. Заметив, что мы заняты друг дружкой, Розьер спустился со стены и на полусогнутых лапах, прижав уши и поджав хвост, пробежал по кругу. Не обнаружив лазейки, он вновь вскарабкался по ивовым прутьям и выглянул за борт. Открывшаяся картина повергла котенка в ужас, он спрыгнул и сиганул под шубу, откуда затем выглянул с затравленным видом.
— Хватит-хватит, спасибо. — Графиня высвободила руку.
Алессандрина смотрела на меня с такой благодарностью, словно это не она, а я совершил героический подвиг и спас нас обоих. Правда, справедливости ради, нужно отметить, что именно она подняла розьер на столь опасную для жизни высоту.
Графиня протянула левую руку, погладила меня по щеке. Я перехватил ее ладошку и осыпал поцелуями. Она улыбнулась, но вдруг сделалась серьезной. Жестом попросила помочь и, опершись на меня, встала на ноги. Облокотившись о борт, она огляделась и с облегчением вздохнула. Я ожидал, что Алессандрина вновь займется записями в журнале, но ошибся.
— Посмотри, как красиво, — с восхищением произнесла она.
Я поднялся на ноги. Сильный ветер по-прежнему не располагал к длительным созерцаниям, но ради раскрывшегося нашим глазам великолепного зрелища можно было и потерпеть.
Земля сверху выглядела необъятным полотном, расчерченным аккуратными геометрическими фигурами, полотном чистым, словно тщательно выметенным все тем же жестоким ветром. Облака, как и в детстве, представлялись сказочным миром с добрыми великанами и диковинными существами. Странно было думать, что они таят смертельную угрозу тем, кто осмелится подняться в небо.
— Heus-Deus, нашел же ты местечко для рая! — воскликнул я и перекрестился.
— Направление изменилось, — сообщила графиня. — Мы возвращаемся к Санкт-Петербургу.
— Предпочел бы сойти заранее, — буркнул я.
— Протрубишь еще раз? — усмехнулась графиня.
— Нет уж, уволь, — отмахнулся я. — И все же, утоли любопытство. Зачем нужна эта труба на борту?
— Дмитрий Львович Нарышкин вручил эту трубу профессору с просьбой протрубить над толпою во время зрелища.
— Вот в чем дело, — кивнул я.
Оркестр роговой музыки Дмитрия Львовича славился на весь Петербург. Конечно же и к музыкальным инструментам Нарышкин относился трепетно. И труба — участница полета на воздушном шаре заняла бы особое место в его коллекции.
Что ж, не профессор, так я исполнил волю Дмитрия Львовича.
— Кажется, нам не повезет, — промолвила Алессандрина.
— Что случилось? — обеспокоился я, не склонный более недооценивать ее слова.
— Нас несет прямо на лес. — Она показала рукой.
Розьер снижался. Мы летели над полем, а впереди темнел лес. На большой высоте мы ощущали ветер, но не чувствовали скорости полета. Но теперь, когда сделались различимы пожухшая осенняя трава и мелкие ветки, я увидел, что розьер летит слишком быстро. Мне и об землю не хотелось бы грохнуться с таким размахом, а уж об деревья в лесу — тем более.
— Будем сбрасывать балласт, — сказала графиня.
— Может, не стоит? — забеспокоился я.
— Не волнуйся, мы поднимемся невысоко, — улыбнулась мне Алессандрина. — Я постараюсь провести розьер над кронами деревьев и посадить, как только появится открытое место.
Она отвязала мешок с песком и сбросила вниз. Розьер чуть приподнялся. Графиня скинула один за другим еще два мешка. Они удалялись, поворачиваясь в воздухе с завораживающей грациозностью, словно балерины. Последовали три глухих удара о землю, и три грязных песчаных взрыва отметили наш путь.
Мы летели совсем низко. Я вертел во все стороны головой, тщетно надеясь узреть хоть одну живую душу. Очень хотелось окликнуть с неба какого-нибудь человека и посмотреть, как он перепугается до полусмерти.
Но не повезло. Мы достигли опушки, так никого и не приметив. Розьер полетел через лес, едва не задевая гондолой кроны деревьев. Ландшафт здесь оказался неровным. Впереди маячили сосны, о которые предстояло шандарахнуться, если не найти способа подняться чуть выше. Однако балласта более не осталось, разве что котенок Розьер.
— А мы не можем как-нибудь свернуть? — спросил я.
— Розьер летит по воле ветра, — мрачным голосом ответила Алессандрина.
Она с досадой щелкнула пальцами, видимо, смирившись с какою-то вынужденной жертвой. Как оказалось, решение Алессандрина приняла и впрямь непростое, исходя из ее преданности научным изысканиям: отправила вниз все свои приборы.
Чтобы поддержать ее боевой настрой, я выкинул обе шубы.
— Вот это ты зря сделал, — покачала она головой. — Вокруг ни души. Кто знает, сколько придется выбираться отсюда. Вдруг будет холодно!
И тут я увидел проплешину, кривою линией рассекавшей лес. Оттуда послышалось далекое конское ржание. Сердце мое забилось от радости. Так хотелось кого-нибудь удивить, что забыл об опасности свернуть себе шею.
Проплешина подбиралась сбоку, но впереди вытягивалась в линию, совпадавшую с направлением нашего полета. Мы пролетели еще несколько саженей, и нашим взорам открылся тракт, проложенный через лес. Мы двигались прямо над наезженной колеей.
— Так! Бросаем гайдропы! — скомандовала Алессандрина.
— Что? — переспросил я.
Графиня расстегнула ремешок, стягивавший моток веревки, сняла якорь и подала мне.
— Давай! У тебя сил больше, — сказала она. — Нужно бросить его немного в сторону, чтобы зацепился за дерево.
Я размахнулся, насколько позволяла гондола, и швырнул якорь, или, как назвала его Алессандрина, гайдроп. Он полетел вниз и должен был упасть явно чуть в стороне от дороги. Веревка разматывалась за ним. Не дожидаясь, пока он достигнет земли, Алессандрина перешла к другому борту и сняла второй гайдроп. Я проделал и с ним уже понятную операцию, обрадованный тем, что приношу хоть какую-то пользу.
