Смертельный лабиринт - Андрей Станиславович Добров
– Каторжников? – изумился Голиков.
– Конечно, каторжников! Или вы снова хотите рисковать своими людьми? И чтобы завтра к утру, когда я вернусь, все было готово. А теперь распорядитесь, чтобы мне привели мою лошадь.
Через минуту офицер вскочил в седло и умчался в сторону Москвы.
Фонтанка, 16
– Итак, – сказал Дубельт Грегори Спайку, – сэр Чарльз по-прежнему уверен в проекте «Дети декабря»?
Он не предложил англичанину ни чаю, ни других напитков. Как и Бенкендорф, Леонтий Васильевич питал отвращение к предателям. У них даже сложилось правило – выплачивать доносчикам суммы, кратные 30 – числу Иудиных сребреников. 30 рублей, 300, 3000 – в самых крайних случаях за сведения государственной важности. Спайк либо знал точно, либо догадывался – почему ему выдают именно такие суммы, но считал, что деньги – это просто деньги. А жалованье секретаря посла не было достаточным для жизни на широкую ногу, к которой в последние годы Спайк имел пристрастие.
– Да, – ответил он, – это удачная шутка, господин Дубельт. Мне передают в условленное время бумаги Третьего департамента по этому делу. Я показываю их послу. Сэр Чарльз полностью уверен, что это именно он контролирует все новые революционные общества в России. И даже уважает меня за удачную мысль.
– Что ему нужно теперь?
– Его интересует история полувековой давности. Некое путешествие литератора Ивана Крылова в Москву в 1794 году.
– Что? – Дубельт невольно подался вперед.
– Да. Крылова послала императрица Екатерина, собрать бумаги по одной масонской ложе – «Нептуново общество». Тогдашний посол нашей страны поручил отследить маршрут Крылова.
– Посол был в курсе?
– Да, – важно кивнул Спайк. – Уитворт.
– Ах, Уитворт, – поморщился Дубельт.
Чарльз Уитворт, первый граф этого имени, был фигурой, о которой все защитники спокойствия в России до сих пор вспоминали с брезгливым содроганием – хотя с момента его отъезда из Петербурга прошло уже почти полвека. Достаточно было произнести его фамилию, чтобы не пользоваться выражением «английское коварство». За заключение выгодного торгового договора с Британией император Павел ходатайствовал перед королем Георгом Третьим о пожаловании Уитворту звания пэра, что и было исполнено – причем ровно в тот год, когда Уитворт впал в немилость при российском дворе из-за проволочек в исполнении других важных дел. Его отослали, но англичанин даже вдали от Петербурга не потерял связи с вельможами-англофилами, которых долгое время прикармливал из своих рук увесистыми мешочками с золотыми монетами. Особенно обильно перепадало бывшей екатерининской знати – братьям Зубовым и их сестре Ольге Александровне Жеребцовой и членам ближнего двора великого князя Александра Павловича. А через них золото и обещания шли заговорщикам, которые убили Павла и возвели на трон Александра. Среди донесений того времени в Третье отделение попали и показания, в которых говорилось – англичанин действовал не только деньгами. С той же Жеребцовой он состоял в интимной близости. Что не мешало ему при этом делить постель и с Анной Ивановной Толстой, женой камергера Николая Александровича Толстого. Причем дом Толстых Уитворт до переворота посещал для отвода глаз, чтобы иметь место свободного общения с русскими англофилами. И интрига с женой камергера была для него чистым прикрытием опасной политической деятельности. Бедняжка, даже уехавшая вместе с Уитвортом из Петербурга, после отсылки того от двора, неожиданно для себя узнала, что он женится на своей соплеменнице, вдовствующей герцогине Дорсет.
В общем, это был гадкий пройдоха, даром что граф и пэр Англии!
– Так что Уитворт предпринял тогда по делу об этом… как вы его назвали?
– «Нептуновом обществе», – подсказал Спайк. – Британские негоцианты в Москве донесли, что Крылов сначала посетил Сухареву башню, потом дом семьи Эльгиных в Лефортово, а потом вернулся в Петербург. Сэр Чарльз считает, что Эльгины – на самом деле внебрачные дети Якова Брюса, с которым Стюарты в родстве. Я не знаю, почему его так интересует эта русская ветвь Брюсов. И жив ли кто-то из их потомков. Но предложил ему для сбора сведений послать кого-то из «Детей декабря», чтобы не привлекать внимания. Мальчишки сумеют сделать все чисто.
– Хорошо, – сказал Дубельт после непродолжительного молчания. – Давайте так. Я распоряжусь, чтобы мне собрали информацию по дому – где он находится и кто им сейчас владеет. А также чтобы подняли приходские книги и прочую документацию по Эльгиным. Так мы ускорим процесс. А для поддержания активности «Детей декабря» пошлем…
Он открыл второй ящик стола и вынул папку с последними донесениями по этому обществу.
– Вот, Федор Скопин.
Леонтий Васильевич передал Спайку бумагу. Тот взял лист и подвинулся ближе к лампе. Читал по-русски он быстро.
– Ого! – наконец вырвалось у англичанина. – Сбежал! Добрался до Петербурга!
– Да, задал нам задачку. Но дворники его опознали. Мы знаем, где Скопин-младший сейчас находится.
Грегори Спайк вернул бумагу Дубельту.
– Благодарю.
Леонтий Васильевич спрятал папку в стол.
– Возвращайтесь к послу, – сказал он, – мы отправим Скопину письмо от имени «Детей декабря». Можете передать барону, что все хорошо. Он получит свои сведения, но только после того, как я с ними ознакомлюсь. Адам Александрович это все устроит.
Спайк поднялся, поклонился и молча вышел.
Дубельт откинулся на спинку кресла. На самом деле идея «Детей декабря» принадлежала ему. Довольно давно он пришел к мысли, что первоначальный замысел покойного Бенкендорфа создать жандармскую службу из высокоблагородных людей, честных и верных, провалился. Третье отделение не могло работать чистыми руками. Да, сердце еще оставалось горячим, а голова холодной, но вот руки… Поддержание порядка, идеального спокойствия в государстве могло обеспечиваться только владением полной информации о всех подозрительных и неблагонадежных людях. Но они не спешили объявлять о себе Третьему отделению. И порой добывать самую ценную информацию были способны только отъявленные негодяи. В обмен на деньги или позволение скрывать собственные грехи от всевидящего ока жандармерии. Но эта информация… Взять хотя бы Федора Александровича Скопина. Сам Дубельт никогда и в глаза не видел парнишку, но вот оно – досье на него! И составлено только потому, что юноша имел несчастье родиться в семье ссыльного декабриста. Все замечали, все записывали платные агенты жандармерии – сосед, мясник, служащий пристани неподалеку, – они следили за ссыльными и раз в месяц писали отчеты.
Леонтий Васильевич лично просматривал эти донесения, уже давно решив, что такие сведения могут быть полезными. Правда, сначала он ошибался, думая, будто с ссыльными попытаются связаться либо их товарищи, ускользнувшие от следствия, либо новые сумасброды, которые видели в ссыльных пример для подражания и восхищения. Однако время шло, а никаких новых связей между Читой и Петербургом не возникало. Вся почта тщательно перлюстрировалась, все гости и просто приезжие
