Лев Портной - Копенгагенский разгром
Поступить на службу — другого выхода не было. Но я медлил с ответом, решив использовать предоставленное время до последней минуты. Хотел характер показать. Да и на чудо все еще надеялся: вдруг сыщется способ и от службы отвертеться, и казни избежать. Время от времени я бросал взгляд на рею. Тяжелая петля призывно покачивалась на ветру.
Военный корабль — отнюдь не лучшее место для праздных моционов. Мы с сэром Бенджамином переходили с места на место, мешая трудившимся матросам. Они посмеивались, узнавая во мне джентльмена, чудом избежавшего петли.
Проделав круг, мы оказались на носу, где обнаружился мосье Каню. Он стоял за фок-мачтой у правого борта между пушками и любовался морскими пейзажами. Сперва я хотел скинуть негодяя в море, но сдержался, предположив, что мастера артиллерийского дела здесь ценятся не менее, а то и более, чем поручики в отставке. Сбрось я французишку за борт, точно не избежал бы петли.
Тогда я решил хлопнуть его по плечу эдак по-свойски. Ну, промахнулся бы, попал бы по затылку, да так, чтобы цилиндр с султаном на радость рыбам улетел. Но и тут что-то меня удержало.
Уж не знаю, может, морской воздух произвел со мною необычную декантацию. Но вдруг захотелось мне поговорить с мосье Каню, понять, что же это за человек такой? Ведь с малолетства знаком я с канальей, а все ж, выходит, не понимал его до конца.
Он был моим гувернером, и надо сказать, неплохим, по крайней мере образованностью своей я в значительной мере ему обязан. Многие науки он хотя и преподносил мне так же, как и античную литературу, но ведь при этом умел пробудить во мне такой интерес к предмету, что уже и в наставнике я не нуждался, а познавал учение самостоятельно.
Я вырос, он остался служить камердинером и при каждом удобном случае обворовывал меня. Как он к женщинам относился — вообще стыд сплошной.
А главное, сколько знаю каналью, он всегда был трусом. А тут, смотри-ка, мундир английский напялил и командует так, словно всю жизнь только тем и занимался, что артиллерийские батареи строил.
Я облокотился на борт и окликнул французишку:
— Ну что, Жан?! Вот жизнь какие обороты принимает!
— Барин, сударь мой! А кот Нуар-с пропал, — всхлипнул Жан.
— А я-то думал, о чем ты тут печалишься? Кот у него пропал! Ну, Жан, твоя непосредственность меня подкупает! — с деланым восхищением воскликнул я.
— Барин, сударь мой! — с обидой в голосе промолвил Жан. — Я хотел-с вам помочь-с…
— Да, я заметил! — с сарказмом ответил я. — Особенно, вижу, тебя беспокоит пробел в моем образовании. А? Ну как же так, артиллерийскому-то делу обучить не успел!
— Если вы об этом-с, сударь, так я хотел-с как лучше-с! Я думал-с, вас-с переведут-с в другое место-с, подальше от этого сброда-с!
— А-а, спасибо за заботу, — протянул я и, кивнув на петлю, присовокупил: — Там меня и впрямь никто бы не побеспокоил. Жаль, сэр Бенджамин Томпсон помешал.
Я оглянулся на англичанина. Тот беседовал с лейтенантом Лейменом, явно недовольным нашим появлением.
— Сударь, я хотел-с выручить вас-с. Вы такую потасовку-с затеяли-с, — повторил Жан.
— Эти наглецы обозвали меня медком и простофилей! — прорычал я.
— И вы из-за такой глупости-с мордобитие-с учинили-с! — воскликнул Жан.
— Нельзя спускать с рук такого рода оскорбления, — сказал я.
Жан Каню только передернул плечами, выражая этим жестом скепсис к моим словам.
— Я прекрасно слышал, — продолжал я. — Один сказал «honey», а другой — «dottrel»!
— Сударь, вам показалось. Он сказал-с не «dottrel», а «dottle»! — промолвил мосье тоном примерного гувернера.
— Ну, спасибо, Жан! Только «окурок» ничуть не лучше «простофили»!
— Они совсем не имели в виду ни мед, ни окурок, ни тем более простофилю! — вмешался в разговор сэр Бенджамин Томпсон, он заговорил по-французски, как и мы. — Это кокни, господа.
— Кокни? — переспросил я.
— Скорее всего, — кивнул сэр Бенджамин Томпсон. — Они заметили, что вы что-то прячете, и спорили по этому поводу. Один утверждал, что вы прячете деньги — «money», а другой угадал, что у вас бутылка — «bottle».
— Нет-нет-нет, — покачал я головой. — Я прекрасно слышал. Один сказал «honey». Другой — «dottrel» или «dottle». «Окурок» или «простофиля» — значения не имеет, в любом случае это оскорбительно.
— Он сказал «honey», а имел в виду «money», и «dottle» вместо «bottle», — настаивал сэр Бенджамин Томпсон. — Замена начальной буквы — обычный прием в кокни.
— Черт, я и нормальным-то английским владею не так уж и хорошо. А тут еще кокни, — проворчал я.
— Вы прекрасно говорите по-английски, — сделал комплимент сэр Бенджамин Томпсон.
— Ладно, — махнул я рукой. — В любом случае в трюм я не вернусь!
— Означают ли эти слова, что вы примете предложение его светлости? — поинтересовался лейтенант Леймен, узнавший о предложении вице-адмирала от сэра Бенджамина.
— Какое? — спросил я. — В петле болтаться?
— Простите, сударь, — подал голос Жан. — Но и мне тоже интересно, что теперь вы будете-с делать-с?
— Что же вы все такие нетерпеливые? — вздохнул я. — Ну, скажу я вам, и что? Получите минутное удовольствие от удовлетворенного любопытства и вновь будете до вечера от скуки маяться!
— Дело ваше, — ответил лейтенант Леймен с издевательской улыбочкой. — У меня приказ держать петлю наготове.
И он отправился прочь, на ходу раздавая указания матросам. Сэр Бенджамин Томпсон засеменил следом за лейтенантом, к моему удовольствию оставив нас с французишкой наедине.
— Ну, каналья, — прорычал я, и мосье Каню втянул голову в плечи. — Что скажешь?
— Барин, сударь! Я так рад-с, что вы живы-с…
— Не юли, скотина! — оборвал я его. — Или теперь считается в порядке вещей, что я донашиваю твое платье?! Как ты посмел обокрасть меня?!
— Что вы?! Что вы?! Сударь! — замахал руками Жан. — Девой Марией клянусь, и в мыслях не было-с! Это все мадемуазель де Понсе…
— Ну конечно! — воскликнул я. — Элен оставила вещи на мое имя в банке, чтобы выкрасть их, переодевшись в мой мундир и приклеив твои усы!
— Ах, вы об этом-с!
Французишка взмахнул рукой, словно речь шла о пустяке, но его глаза бегали как тараканы в банке.
— Да, я об этом, — подтвердил я.
Я не спускал глаз с канальи, размышляя, дать ли ему сразу в морду или полюбопытствовать, какое абсурдное объяснение он измыслит.
— Тут, сударь, каюсь, и впрямь обворовал я вас, — промямлил французишка и уставился на меня обреченными глазами.
— Как это — «обворовал»?! — воскликнул я, не ожидавшей такой прямоты.
— Вышло как, сударь, — развел руками Жан. — Когда я понял-с, что виконтесса де Понсе нас-с обманула, то решил, что делать нам в Ярмуте-с нечего-с, а нужно как можно быстрее убираться оттуда…
— И что? — повысил я голос.
— Я решил-с, что будет хорошо-с, если я поскорее заберу из банка вещи, чтобы уже без промедления-с, как только вам станет-с лучше и вы сможете-с, покинуть Ярмут-с…
— Ну, конечно, — с издевкой поддел я французишку, — а потом как-то так вышло, что Ярмут покинул ты — без промедления, пока мне не стало лучше!
— Сударь…
— Хватит! — рыкнул я. — Что было в банке и где эти вещи?!
— В том-то и дело-с, что ничего, — всхлипнул французишка.
— Как это — ничего? — удивился я.
Каналья говорил искренне, сейчас я в этом не сомневался.
— Ничего ценного, — промямлил он. — И я испугался, что вы мне не поверите-с, подумаете, что я присвоил-с… вот и бежал с перепугу-с…
— Но как вообще получилось, что «Брунхильда» ушла без нас? — спросил я.
Рассказ Жана Каню полностью совпал с моими догадками. Когда французишка и Николь прибыли в Ярмут, я пребывал в состоянии сильнейшего опьянения виски и крепко «ушибившимся» головою. Доктор Руиз убедил капитана, что в таком состоянии морская качка не оставит мне шанса на выздоровление. Благодарная мадемуазель де Понсе оставила для меня в банке средства на существование, не доверив денежный вопрос прислуге.
Но теперь мосье Каню утверждал, что в банке ничего не было. Я припомнил ярмутского банкира. Крючковатый нос тогда сказал: «Мистер Воленский, я должен предупредить вас, что оставленные на ваше имя вещи сегодня утром забрали…»
— Так что все же в банке было? — воскликнул я.
— Какие-то медали-с, — пробубнил французишка. — Всего десять штук-с. Да вот они-с все.
Жан вытащил из кармана кошель и протянул мне. Я раскрыл его и вытащил несколько серебряных кругляков.
— Ловко же тебе удалось обвести банкиров вокруг пальца, — пробормотал я, раскладывая монеты на ладони.
— Я всегда умел-с хорошо подделывать письма, — обреченным голосом признался Жан.
— Это я заметил, — буркнул я, вспомнив расписку, в которой даже узнал свою руку.
Французишка умолк. А я разглядывал серебряные кругляки. Первым делом я обратился к реверсу. Но к моему удивлению, вместо надписи «рубль», «полтина» или «талер», способных прояснить достоинство монеты, по верхнему краю красовалась надпись «ефимокъ». В середине монеты крестообразным образом располагались четыре буквы «П» с коронами над верхней перекладиной — инициалы его императорского величества Павла. В центре между ножками букв заключался двуглавый орел.
