Олег Петров - Стервятники
Выругавшись в очередной раз, Олег поплелся к перекрестку, повернул вниз по Баргузинской к центральной улице, на остановку троллейбуса-«единички». Слева ребячий гомон - выпорхнула стайка из кондитерской.
Как в детстве, захотелось мороженого. Помедлил и толкнул оцинкованную дверь. Внутри, у прилавка, тоже ребятня гомонила. Не так много в Чите мест, где всегда можно полакомиться мороженым: гудит в углу за прилавком солидный куб из нержавейки - фризер: сверху заливается молоко или сливки с сахаром, а немного погодя из толстого крана внизу выползают узорные колбаски «мягкого» мороженого. «Тетенька» в замусоленном халате считает ребячьи копейки и выдает взамен блюдечко с лакомством, полив его напоследок яблочным сиропом или смородиновым вареньем. Не пломбир московский, но все-таки.
Олег тоже взял блюдечко, отошел к высокому столику. Мороженое быстро таяло. Как апрельский навар с «кольта». Три тысячи «сжег» чуть ли не сразу после той размолвки с Леной - купил со злости в «комиссионке» на Калинина японский двухкассетник. Старикам дома наврал, что мужики на работе скинулись, и сам, мол, добавил триста, - на день рождения подарили. Отец с матерью в комиссионных ценах на заморское диво - не копенгагены, а сеструха - как раз приезжала домой подкормиться, студентка заморенная, - в бо-ольшом сомнении покачала головой: богатенький, дескать, народец, твои таксисты!
Еще тыщу матери отдал. Тоже с красивым враньем: профсоюз, де, как бывшему «афганцу», на обзаведение хозяйством подкинул. Мать деньги в шкатулку и в секретер: это тебе на будущее, женишься - пригодятся. А остальные пять «кусков» тихо заняли место пистолета на антресолях. Затолкал в самый дальний угол под шмутье. Даже в газеты так же замотал .
Да, наделал делов! Олег невольно представил, как выглядят трупы после сорок пятого калибра. Получается, он первым приложил к этому руки. Непроизвольно опустил глаза на ладони. Черт, совсем уже!..
Отодвинул блюдечко, вышел на улицу. Мимо, к центру, по Баргузинской пролетела белая иномарка. Заморских «колес» в Чите за последний год заметно прибавилось. Из Владика и Находки, из Совгавани и Комсомольска-на-Амуре гонят. С приморскими транзитными номерами. А в Чите и далее - толкают. Сто шестьдесят - двести «кусков» за металлолом из Страны Восходящего Солнца. Хотя этот металлолом надежнее и комфортнее наших колымаг с конвейера. Потому и берут. Но кто? Такие, как Лёнчик.
Олег уже в который раз выругался вслух. Проходившая рядом пожилая женщина вздрогнула и отшатнулась от него, как от чумного. Часы показывали 17.41. Вообще-то, Влад Орехов в это время обычно кантовался дома, это его после десяти вечера хер до утра сыщешь.
Олег рванул напрямки - по улице имени главного областного печатного органа, мимо высокого крыльца Пушкинской библиотеки, еще квартал прямо и половина направо. Пересек ухоженный двор «дворянского гнезда» - так с момента постройки и заселения многоэтажек горожане ехидно обозвали этот микрорайон.
Ореховы жили на третьем этаже. На мелодичное курлыканье звонка дверной проем заполнила величественная фигура мадам Ореховой.
- Мельников? - она поджала губы, даже не пытаясь изображать радушие на своем холеном лице.
- Здравствуйте, - Олег сделал было по привычке шаг к дверям, но вся поза хозяйки наглядно заявляла об одном - дальше коврика на лестничной площадке Олегу хода нет. - Влад дома?
Выщипанные в ниточку и тщательно прорисованные брови Элеоноры Львовны удивленно полезли вверх.
- Владик уже две недели в Санкт-Петербурге!
И далее мадам Орехова, окинув Олега уничтожающим взглядом, снисходительно сообщила, что удивлена его, Мельникова, неведением в смысле таких выдающихся событий, как успешный перевод ее Владика для дальнейшей учебы в тени красот Северной Пальмиры. Куда сынок уже отбыл, чтобы оставшуюся до начала нового учебного года недельку акклиматизироваться.
- Интересные у вас отношения, молодой человек, с друзьями. Владик, мы, почти полгода с организацией этого перевода - на нервах, а для вас - открытие! Даже про Владиков отъезд - ни сном, ни духом!
- Вы удивительно наблюдательны, Элеонора Львовна! Всего хорошего!
Глава 6. РАСПУТИН, 16 декабря 1916 года
ПОХМЕЛЬЕ навалилось с пробуждением. Григорий тяжело оторвал голову от мокрой подушки, сел, утопив большие мосластые ступни с желтыми, вросшими ногтями на пальцах в густой ворс неяркого ковра на полу. Лениво поскреб грудь под пропотевшей исподней рубахой, тяжело оглядел комнату.
- Нюрка! - хрипло позвал племянницу. - Нюрка! Язви тя в корень, девка шалопутная!
- Туточки я, Григорий Ефимович! - из-за полога дверной занавеси высунулась Нюрка, остроносая и подвижная, хотя и располнела в последнее время на сытой жизни.
- Тащи, как обычно! - скомандовал «старец».
И минуты не прошло, в комнату вновь влетела Нюрка, с подносом, на котором красовалась запечатанная бутылка мадеры, любимого распутинского напитка, тарелка с крутосваренными яйцами, стакан и кусок хлеба с половинкой свежего огурца.
Следом, как привязанная, - Катя, Екатерина Печенкина, самая первая Гришкина полюбовница. Ее еще малолетней Распутин совратил в родном Покровском, а потом, укрепившись под царицкиной дланью, выписал в Петроград в качестве прислуги, Нюрке в помощь.
Обеим дел в распутинской квартире на Гороховой хватало выше головы: стряпать, прибирать за бесконечными гостями-посетителями, стирать, да еще и ублажать периодически «старца», когда рядом с ним не крутится очередная барыня-мадама из благородных. Через пару комнат, в другой, изолированной половине квартиры, жили сами по себе законная супружница Григория Ефимовича - Прасковья и две его дочери, старшая Матрена и младшая Варька.
- Пошто, курицы, не откупорили мадерцу, бесовско отродье! - прогрохотал Распутин, почесывая в паху. - Давай, лей стакан до краев!
Катя, сноровисто вытянув пробку, набулькала вино в граненую емкость. Григорий махом вылил стакан в глотку, зажмурился, слушая движение мадеры по жилам, с кхеканьем выдохнул и потянулся за огуречным бутербродом. Откусил половину, остаток подал Печенкиной.
Это уже своего рода ритуал сложился, всегда производивший впечатление на публику: обязательно черный хлеб с огурцом свежим из немецкой теплички в Петергофе, обязательно только один укус, а надкушенная половинка - как знак особой благодати от Григория Ефимыча.
Катерина тут же и захрустела, жеманно закатывая глаза, хотя публики не было, а Нюрку это всегда смешило. Как и вторая часть ритуала пробуждения - поедание «святым старцем» крутых яиц. В один присест мог слопать до дюжины, без хлеба и соли, а скорлупу обычно разбирали экзальтированные дамы, почитавшие за честь присутствовать в прихожей в час распутинского пробуждения. Скорлупа считалась божественной и бдительно хранилась по дамским ридикюлям.
- Тут до вас, Григорий Ефимыч, одна барыня добиваются. С ранешнего утра телефонируют, - недовольно промолвила Нюрка, железно уяснившая, что ежели начинаются эти електрические «трень-брень», то вскоре набьется полная квартира самого разношерстного люда - от княгинь благородных кровей до откровенных пройдох, причем, чаще всего, самые «благородные» составляли с жуликоватым отродьем одно целое, а то и вовсе выступали в едином лице.
- Чего ей надобно? - мрачно осведомился Распутин, опрокинув второй стакан мадеры. Не пробирало.
- Хм, известно чего. - вздернула плечики Нюрка, кривясь.
- Ты мне тут не хмыкай, курица! Барыня-то назвалась?
- Не назвались! Сказали, что сызнова протелефонируют.
- Смотри, курица, не прозевай! Кликнешь меня сразу. а щас ступай, ну тя к лешему!..
Распутин вылил остатки вина в стакан, ткнул пустую бутылку Печенкиной. Та мигом ринулась за новой посудиной.
«Что за баба, язви тя, откель?» - подумалось Григорию лениво и отстраненно. Мадера начала таки отгонять похмельную тупую ломоту в башке, взамен подпуская веселого дурмана. Григорий продолжал кумекать: кто ж такая названивала? И ведь, анахтема, заветный номер проведала.
Распутин крайне гордился, что по приказу «мамки» - самой царицкы-императрицкы! - ему протянули телефонный шнур, поставили аппарат, обеспечили связь по высшему разряду. И номер свой, «646-46», только самым-самым доверял.
Прибежала Печенкина с новой бутылкой, шустро раскупорила и наполнила стакан. Теперь уже Гришка мелкими глоточками его цедил, входя во вкус.
ЭТО БЫЛ последний день жизни Распутина. Потом и назначенная Папой и Мамой, как называл «старец» венценосную пару, следственная комиссия, и жандармский сыск, и более поздние исторические исследования восстановят этот день по часам и минутам. Но нас он интересует всего эпизодом.
