Борис Акунин - Коронация, или Последний из романов
После вчерашнего конфуза полковнику Карновичу был шумный разнос от Георгия Александровича за плохую подготовку агентуры. Перепало и мне, уже от них обоих, за то, что ничего толком не разглядел и даже мальчишку-газетчика не задержал.
Фандорина при этой мучительной для меня сцене не было. Как мне чуть позднее доложил Сомов, ещё до моего отбытия на встречу с людьми доктора Линда бывший статский советник и его японец куда-то отбыли и с тех пор не появлялись.
Их отсутствие не давало мне покоя. Несколько раз в течение вечера и ещё раз уже далеко за полночь я выходил наружу и смотрел на их окна. Свет не горел.
Утром я проснулся от резкого, нервного стука. Решил, что это Сомов, и открыл дверь в ночном колпаке и шлафроке. Каково же было моё смущение, когда я увидел перед собой её высочество!
Ксения Георгиевна была бледна и, судя по теням под глазами, спать не ложилась вовсе.
— Его нет, — сказала она скороговоркой. — Афанасий, он не ночевал!
— Кто, ваше высочество? — испуганно спросил я, сдёргивая колпак и слегка приседая, чтобы полы халата достали до пола и прикрыли мои голые щиколотки.
— Как кто! Эраст Петрович! Ты, может быть, знаешь, где он?
— Никак нет, — ответил я, и на душе сделалось очень скверно, потому что выражение лица её высочества мне совсем не понравилось.
Фандорин и его слуга объявились после завтрака, когда великие князья уже отбыли в Петровский дворец для приготовления к торжественному въезду. Дом был полон агентов полиции, потому что ожидалось следующее послание от похитителей. Я держался поближе к телефону и все время гонял Сомова к подъезду, посмотреть, не подбросили ли новой записки. Впрочем, это было лишнее, потому что в кустах вдоль всей подъездной аллеи дежурили филёры полковника Ласовского. На сей раз никому не удалось бы перелезть через ограду и подойти к Эрмитажу незамеченным.
— Ребёнка видели? — спросил меня Фандорин вместо приветствия. — Жив?
Я сухо рассказал ему о вчерашнем, ожидая очередной порции упрёков за упущенного газетчика.
Чтобы предупредить реприманд, сказал сам:
— Знаю, что виноват. Нужно было не за каретой бежать, а этого маленького негодяя держать за шиворот.
— Г-главное, что вы хорошо разглядели малыша и что он цел, — заметил Фандорин.
Упрёки я бы снёс, потому что они были вполне заслужены, но этакая снисходительность показалась мне возмутительной.
— Да ведь единственная зацепка утрачена! — с сердцем сказал я, давая понять, что не нуждаюсь в его фальшивом великодушии.
— Какая там зацепка, — слегка махнул он рукой. — Обычный вихрастый п-пострелёнок, одиннадцати с половиной лет от роду. Ничего ваш Сенька Ковальчук не знает, да и не мог знать. За кого вы держите д-доктора Линда?
Должно быть, у меня отвисла челюсть, потому что прежде, чем заговорить, я преглупо шлёпнул губами.
— Се…Сенька? Ковальчук? — повторил я, ни с того ни с сего тоже начав заикаться. — Вы что, его нашли? Но как?!
— Да очень просто. Я хорошо его разглядел, когда он шмыгнул к вам в д-двуколку.
— Разглядели? — переспросил я и сам на себя разозлился за попугайство. — Как вы могли что-либо разглядеть, если вас там не было?
— То есть как это не было? — с достоинством произнёс Фандорин, насупил брови и вдруг загудел басом, показавшимся мне на удивлением знакомым. — «Живей, живей, раб божий!» Не признали? Я же, Зюкин, все время был рядом с вами.
Поп, тот самый поп из колымаги с клеёнчатым верхом!
Взяв себя в руки, я придал лицу пристойную невозмутимость.
— Мало ли что вы были рядом. Но ведь за нами вы не поехали.
— А зачем? — Взгляд его голубых глаз был так безмятежен, что я заподозрил издёвку. — Я видел д-достаточно. У мальчишки в сумке была газета «Московский богомолец». Это раз. В пальцы крепко въелась типографская краска, а стало быть, и вправду газетчик, каждый день сотни номеров через свои руки пропускает. Это два…
— Да мало ли мальчишек торгуют «Богомольцем»! — не выдержал я. — Я слышал, что этот бульварный листок в Москве расходится чуть не по сто тысяч в день!
— А ещё у мальчишки на левой руке было шесть пальцев — не приметили? И это три, — невозмутимо закончил Фандорин. — Вчера вечером мы с Масой обошли все десять пунктов, где г-газетчики «Московского богомольца» получают свой товар и без труда выяснили личность интересующего нас субъекта. Правда, пришлось его немножко поискать, а когда нашли, то ещё и побегать, но от нас с Масой убежать довольно трудно, в особенности такому юному созданию.
Просто. Господи, как это просто — вот первое, что пришло мне в голову. Действительно, нужно было всего лишь получше приглядеться к посланцу похитителей.
— Что же он вам рассказал? — нетерпеливо спросил я.
— Ничего интересного, — ответил Фандорин, подавив зевок. — Самый обычный Сенька. Зарабатывает продажей газет на кусок хлеба да ещё на водку своей пьющей мамке. С уголовным миром никак не связан. Вчера его нанял какой-то «дядька», посулил т-трёшницу. Объяснил, что надо делать. П-пригрозил брюхо распороть, если что напутает. Сенька говорит, дядька сурьезный, такой и взаправду распорет.
— А что ещё он про этого «дядьку» сказал? — с замиранием сердца спросил я. — Как он выглядел? Как был одет?
— Обнакновенно, — мрачно вздохнул Фандорин. — Видите ли, Зюкин, у нашего с вами юного знакомца очень небольшой лексикон. На все вопросы ответ — «обнакновенно» и «а кто его знает». Единственная установленная примета н-нанимателя — «мордатый». Боюсь, это нам мало чем поможет… Ладно, пойду немного отдохну. Когда придёт весточка от Линда, разбудите.
И ушёл к себе, неприятный человек.
А я всё не решался далеко отойти от телефонного аппарата, что стоял в прихожей. Расхаживал взад-вперёд, стараясь сохранять вид строгой задумчивости, но слуги уже начинали поглядывать в мою сторону с явным недоумением. Тогда я встал у окна и притворился, что наблюдаю, как лорд Бэнвилл и мистер Карр, оба в белых брюках и клетчатых кепи, играют в крикет.
Собственно говоря, они не играли, а с весьма кислым видом прогуливались по крикетной площадке, причём милорд беспрестанно что-то говорил, кажется, все больше сердясь. Наконец он остановился, обернулся к своему спутнику и пришёл в истинное неистовство — замахал руками, а раскричался так, что даже мне через стекло было слышно. Никогда раньше не видывал, чтобы английские лорды вели себя подобным образом. Мистер Карр слушал со скучливым видом, нюхая свою крашеную гвоздику. Фрейби стоял несколько в стороне, на господ не смотрел вовсе, а покуривал трубку. Под мышкой у батлера были зажаты два деревянных молотка с длинной ручкой.
Вдруг лорд Бэнвилл выкрикнул что-то особенно громкое и влепил мистеру Карру звонкую пощёчину, от которой у сего последнего слетело кепи. Я обмер, испугавшись, что британцы сейчас затеят прямо здесь, на лужайке, свой варварский бокс, но мистер Карр лишь кинул цветок под ноги милорду и пошёл прочь.
Его светлость простоял на месте не более нескольких мгновений, а потом бросился вдогонку за своим сердечным другом. Догнал, схватил за руку, но мистер Карр рывком высвободился. Тогда милорд бухнулся на колени и в такой неавантажной позе засеменил за побитым. Фрейби, позевывая, двинулся следом со своими колотушками.
Я не понял, что у них там произошло, и, честно говоря, мне было не до их английских страстей. К тому же мне пришла на ум отличная мысль, освобождавшая от прикованности к телефону. Я послал за старшим из агентов и попросил его сменить меня в прихожей с тем, чтобы при звонке от похитителей за мной немедленно послали в оранжерею.
Кажется, описывая Эрмитаж, я забыл упомянуть о самом приятном помещении этого старого дворца — застеклённом зимнем саде, выходившем своими высокими окнами на Москву-реку.
Именно это уединённое и располагающее к задушевной беседе место я избрал для того, чтобы исполнить дело, мучившее меня уже четвёртый день. Следовало преодолеть проклятую застенчивость и сказать, наконец, бедной, исстрадавшейся мадемуазель Деклик, что ей не из-за чего так казниться. Ну откуда ей было знать, что за кустами спрятана ещё одна карета? Ведь даже сам хитроумный Фандорин, знавший о докторе Линде, и тот не догадался.
Я велел Липпсу накрыть в оранжерее столик на два прибора и послал к мадемуазель спросить, не угодно ли ей выпить со мной чаю. (В Петербурге мы частенько сиживали так вдвоём за чашкой-другой доброго кяхтинского олонга.)
Уголок я выбрал славный, совершенно закрытый от остальной части оранжереи пышными кустами магнолии. Пока ждал гувернантку, очень волновался, подбирая правильные слова — недвусмысленные, но в то же время не слишком навязчивые.
Однако, когда мадемуазель пришла — печальная, в строгом темно-сером платье, с шалью на плечах — я не решился так сразу приступить к щекотливой теме.
