Томас Гублер - Во тьме таится смерть
— Возможно, еще не слишком поздно, — возразил Сёкей. — Те люди доверяли нам. Мы должны сделать хоть что-то, чтобы помочь им.
— Стань военачальником и возвратись, чтобы уничтожить господина Инабу, — сказал Татсуно. — А пока ты веришь в мечты.
Сёкей рассердился.
— Я могу нанять ниндзя, который поможет мне. Если бы только нашелся хоть один храбрец вокруг.
— И если бы у тебя было достаточно денег, — сказал Татсуно. — Ниндзя не настолько храбры, насколько умны.
— Ты хотел сказать «жадны», — поправил Сёкей.
Татсуно пожал плечами, оседлал лошадь и направился по дороге на юг. Сёкей последовал за ним. Холодный ветер метал снежинки им в спину. Когда они прибыли к развилке дороги, Татсуно обернулся и спросил:
— У тебя все еще есть при себе та бумажная бабочка?
— Да, — ответил Сёкей.
— Дай ее мне.
Сёкей заколебался.
— Что ты собираешься делать?
— Не мудри, тебе она больше не нужна. Мы знаем, откуда она.
Неохотно Сёкей достал бабочку из кимоно. По правде говоря, он был рад избавиться от запачканной кровью вещи. Юноша вручил ее Татсуно.
Тот расправил крылья бабочки настолько широко, насколько они только расходились. Он поднял ее высоко в воздух, удерживая на раскрытой ладони. Порыв ветра сорвал бабочку с ладони и понес к югу, в сторону деревни, где жил лекарь Генко. Сёкей напряженно следил за полетом бабочки, и ему показалось, что он увидел клубы дыма.
— Вот лучшее, что мы можем сделать для них, — сказал Татсуно.
Он повернулся и направился на запад. Сёкей смотрел на бабочку, думая, что она должна скоро упасть на землю. Но влекомая ветром, она все порхала и порхала, пока совсем не скрылась из виду. Татсуно был прав, признался себе Сёкей. Ничего иного он сделать и не мог. Но он еще удостоверится, что Инаба понесет наказание за содеянное.
Дорога была холодна и пуста, лишь чистый снег устилал ее. Путники миновали несколько сельских домов, которые казались покинутыми. Их жители сбежали, или умерли с голоду, или, быть может, отправились в город на поиски заработка. Сёкей и Татсуно остановились на ночь в одном из таких домов. Угли в очаге давно потухли, и развести огонь было невозможно. Там не нашлось никакой еды ни для них, ни для лошади. После восхода солнца снег начал сыпать еще гуще. Татсуно загнал лошадь в дом, чтобы защитить от непогоды. Сёкей заметил, что в жилище стало немного теплее, когда там появилась лошадь, пусть даже от нее исходил неприятный запах.
Набор для письма все еще был при нем, но внутри было слишком темно, чтобы написать что-нибудь. Лежа на полу, юноша, полный беспокойства, пробовал думать о поэме. Басё часто утешал себя таким способом, когда сталкивался с неожиданными трудностями.
Но всякий раз, когда Сёкей принимался за поэму, у него получалось описание ощущений, возникающих от соседства с боком лошади. Басё когда-либо писал что-нибудь подобное?
К счастью, в следующий день им не пришлось ехать далеко в поисках жилья. Татсуно и Сёкей приблизились к домику. Навстречу вышли крестьянин и его сын, примерно возраста Сёкея. Отец нес топор, а сын вилы.
— Они думают, что мы бандиты, — сказал Татсуно. — У них так немного того, что нужно охранять, но они охраняют это отчаянно.
Он вышел вперед, протягивая руки, чтобы показать крестьянам, что не хотел никого обидеть. Сёкей уже знал, что руки Татсуно столь же опасны, как любое оружие, и конечно с одним из его маленьких смертельных серикенов он может заставить и мужчину, и мальчика упасть с воплями на колени. Но Татсуно предложил им лошадь. Взамен он спросил только две миски риса. Крестьянин был очень подозрителен. Он осмотрел лошадь вблизи, начиная с зубов, потом проверил ее ноги и копыта. Сёкей подумал, что мужчина идиот. Ему предлагают лошадь всего за две миски риса, а он еще и раздумывает.
Наконец крестьянин согласился на сделку. Даже тогда он не позволил Татсуно и Сёкею войти в дом, боясь подвоха. Его сын пошел внутрь и появился с двумя мисками теплого риса, наложенного не особенно-то щедро, как заметил Сёкей, хотя был рад съесть и то, что дали.
Когда они закончили трапезу и снова отправились в путь, Сёкей спросил:
— Почему вы решились на такую невыгодную сделку?
— Ты не подумал, что иметь сытый живот стоит одной лошади? — задал в свою очередь вопрос Татсуно.
— Лошадь, конечно, стоит больше чем две миски риса, — ответил Сёкей.
— Возможно, что и не стоит, когда хочешь есть, а есть нечего и нельзя перекусить самой лошадью, — ответил Татсуно. — Кроме того, лошадь тоже была голодна. Нам нечего было дать ей. Если бы она околела, это была бы наша вина. Я взял ее из удобного стойла, вывел из города. Она несла меня на спине весь день, нисколько не жалуясь. Я был бы очень жестоким и неблагодарным, если бы позволил ей голодать.
Сёкей признал, что это так.
— И кроме того, — продолжал Татсуно, — очень трудно сделать лошадь невидимой.
Они продвигались по дороге в течение нескольких дней, останавливаясь переночевать в обителях или монастырях, когда предоставлялся благоприятный случай, или отсыпаясь в пещерах, когда никакого другого прибежища не находилось. Свернув на юг, они миновали озеро Бива, где вода вдоль берега уже была скована льдом. Сёкей никогда прежде не видел такого огромного озера.
— Я хочу остаться здесь, пока не сочиню поэму, в которой воздам должное этой красоте, — сказал он Татсуно.
— Никакой поэмы не получится, — ответил Татсуно, — потому что здесь останавливается большой чудесный ками. Как ты можешь передать словами великолепие ками — даже маленького ками в камешке или капельке воды?
— В поэме никто и не пробует полностью описать это, — сказал Сёкей. — Что нужно сделать — воспроизвести маленькую часть этого, а остальное последует само.
Татсуно пожал плечами:
— Тогда ты можешь запомнить эту самую маленькую часть, а запишешь ее позже. Вот приедем к твоему отцу, а он задаст вопрос, что задерживало нас все это время.
— Он, вероятно, к настоящему времени раскрыл это дело и нашел убийцу, — сказал Сёкей. — Но я все еще хочу сообщить ему о поведении господина Инабы.
— Почему ты думаешь, что он раскрыл дело? — спросил Татсуно.
— Я так подумал, как только мы оставили старого бумажного мастера, — сказал Сёкей. — Он сказал нам, что бумага для бабочки взялась из обители О-Мива, помнишь?
— Да.
— А обитель О-Мива находится в области Ямато.
— Правильно.
— Которая и есть то место, куда мы так или иначе идем, потому что судья приказал нам встречать его там.
— Таким образом, ты считаешь…
— Так или иначе, он все это время знал, кто убийца. И у отца было время, чтобы поймать его. Дело будет раскрыто к тому моменту, когда мы прибудем.
— Я сомневаюсь на этот счет, — возразил Татсуно. — И сомневаюсь очень глубоко.
«Он кажется чересчур уверенным», — подумалось Сёкею. Была только одна причина, по которой он мог быть настолько уверенным, но это… это было невозможно.
18. Расставание
Путники приближались к городу Нара с севера. Вскоре после того, как они вступили в предместья, их взору представилось гигантское деревянное сооружение. Татсуно пристально разглядывал исполина.
— Это Большой Зал Будды Тодайчжи. Не посетить ли нам его? — предложил он.
Даже при том, что Сёкей стремился поскорее донести сообщение до судьи, любопытство взяло верх. Они подошли к храму и сняли сандалии, оставив их с множеством других пар на ступеньках. Хотя постройка была огромна, изнутри она освещалась почти столь же ярко, как и снаружи. На стенах до самого потолка горели тысячи свечей. Они озаряли гигантскую золотую статую Будды, который возвышался над почитателями.
Сёкей и Татсуно присоединились к толпе и постепенно переместились к статуе, перенесенные людским потоком, словно листья, плывущие в струе воды. Чем ближе они подходили, тем больше казалась статуя. Наконец у самого ее подножия Сёкей откинул голову насколько мог, чтобы увидеть лицо Будды. Все, что удавалось рассмотреть, был его нос.
— Говорят, — заметил Татсуно, — что некий бандит однажды скрывался в левой ноздре статуи в течение двух лет, выходя по ночам, чтобы съесть пищу, которую богомольцы оставляли в храме в качестве подношения.
— Только об этом ты и можешь думать в таком святом месте? — возмутился Сёкей.
— Я считаю, что это интересная история, — парировал Татсуно. — Неплохой способ затаиться, если нуждаешься в потайном местечке.
— А ты нуждаешься в нем? — спросил Сёкей.
— Меня никто не ищет, — произнес Татсуно.
«Наверняка ищут», — подумал Сёкей.
Городские улочки были заполнены буддистскими монахами и синтоистскими священниками.
— Полная противоположность Эдо, — сказал он, — где половина людей, которых видишь, — это самураи.
