Э. Базна - Я был Цицероном
— Как случилось, что Корнелия стала секретарем Мойзиша?
— Это чистая случайность.
— Весьма примечательная случайность. Это вы привезли ее в Анкару?
— Мойзишу срочно потребовался секретарь.
— Потому что сообщения Цицерона давали ему очень много работы?
— Да.
— Итак, он послал вас в Софию и поручил вам подыскать подходящего секретаря, и вы случайно напали на Корнелию. Вы, вероятно, знали, что в Софии она работала на американцев?
— Откуда я мог знать об этом тогда? У вас неверные сведения. Мойзиш не посылал меня в Софию искать секретаря. Все произошло случайно, когда я поехал в Софию по своим делам.
— По каким?
— Купить принадлежности для телетайпа, копировальную бумагу и прочее. Все это было очень трудно достать в то время в Берлине.
— Корнелия сама обратилась к вам?
— Я остановился в отеле „Болгария“, который предназначался для немцев. Здесь жили сотрудники посольства, члены торговых делегаций и офицеры, приезжавшие в Софию по разным делам.
— И там же жила Корнелия Капп?
— Да.
— Тоже чисто случайно?
— Она жила с родителями. Ее отец был генеральным консулом при немецком посольстве.
— А она?
— Она работала секретарем в посольстве. — Благодаря отцу.
— Она была толковым работником. Все говорили об этом.
— Эльяс Базна, он же Цицерон, на себе испытал, насколько толковой была она.
— Ее родителей я встретил в гостиной отеля. Очень приятные люди. Капп — дипломат старой школы. Он был генеральным консулом в Бомбее, а позже — в Кливленде и…
— Да. Все это я знаю. Сколько ему тогда было лет?
— Лет пятьдесят. Очень мягкосердечный человек…
— Особенно по отношению к дочери.
— Это верно. У меня создалось впечатление, что он готов был выполнить любой ее каприз.
— В том числе и желание предать интересы родины?
— Что он мог поделать?
— Она была привлекательной?
— Да, очень. Я думаю, ей тогда было не больше двадцати».
Трудно сказать плохое о красивой двадцатилетней девушке. Я отлично представлял себе, как мягкосердечный господин Капп боготворил свою любимую дочь, красивую блондинку, которая должна была уничтожить меня.
«— Вы говорили с господином Каппом всегда в присутствии Корнелии?
— Да-
— Она, конечно, старалась быть при разговоре.
— Это не было заметно. Капп спросил меня, не найдется ли для нее работы в Анкаре. Турция ведь была нейтральной страной, а в Софии ждали воздушных налетов.
— О которых вы знали благодаря Цицерону.
— Немецкие дипломаты в Софии ждали больших неприятностей».
Наступила большая пауза. Слышно было лишь шуршание магнитофонной ленты. Я мысленно представлял себе пожимавшего плечами Зейлера. Может быть, он слишком много говорил в то время? Мойзиш, видимо, рассказал ему о многом. Не они ли оба бросили меня в руки Корнелии?
«— Итак, вы сказали Каппу, что ваш друг Мойзиш, сотрудник главного управления имперской безопасности, который проводил знаменитую операцию „Цицерон“, настолько загружен делами, что ему нужна помощь?
— Нет, это произошло не так.
— А как же тогда?
— Я сказал ему, что для его дочери можно найти работу в Анкаре и что я попытаюсь сделать что-нибудь. Я ведь знал, что Мойзишу требовался сотрудник.
— Так вы попали в ловушку.
— Вы предполагаете, что господин Капп был заодно с Корнелией?
— А почему бы нет?
— Это был честный человек. Узнав позже всю правду о Корнелии, он умер с горя.
— Итак, она сначала обманула отца, а затем и вас.
— Я только хотел помочь коллеге, в котором был полностью уверен. Я сказал Каппу, что для такой должности требуется подходящий во всех отношениях человек.
— И наверное, Корнелия воскликнула в этот момент: „Тогда это как раз для меня!“
— Нет. Корнелия как раз ничего не сказала. Она все время молчала. Говорил господин Капп. „Дочь старого дипломата, — сказал он, — несомненно, является подходящим человеком“.
— И вы рассказали ему, что она, как секретарь Мойзиша, примет участие в операции „Цицерон“?
— Ничего подобного я ему не говорил.
— Вы хотите сказать, что не упоминали об операции „Цицерон“, о которой в немецких дипломатических кругах говорили так же много, как и о любовных похождениях Геббельса?
— Я никогда не упоминал о Цицероне. Только…
— Только что?
— Я упомянул в разговоре, что мы имели определенные источники информации. Но я никогда не упоминал об этом в присутствии Каппа. Я говорил об этом другим людям.
— Вы ходили куда-нибудь с Корнелией?
— Боже мой, не делайте из этого романа! По возвращении в Анкару я сказал Мойзишу, что нашел для него подходящую девушку. Дочь генерального консула, которая выросла в Америке и которая знала английский язык как родной. Мойзиш сказал мне: „Она будет работать у меня. Это как раз то, что мне нужно“.
— Почему он проявил такое рвение?
— Он был порывистый человек, как и все австрийцы.
— И она приехала в Анкару?
— Сначала она прошла проверку по управлению кадров министерства иностранных дел и управлению имперской безопасности. Ведь в конечном счете она должна была работать по линии Кальтенбруннера.
— И все они считали, что Корнелия подходила для этой работы.
— Она приехала в Анкару в январе сорок четвертого года.
— Представляю, как она ликовала!»
То, что я услышал дальше, поразило меня:
«— Мы с Мойзишем отправились на станцию, чтобы встретить ее. Когда она вышла из вагона, я вздрогнул от неожиданности.
— Почему?
— Я описывал ее как очень красивую и хорошо одетую девушку. Когда Корнелия показалась на ступеньках вагона, у нее был такой вид, что Мойзиш вопрошающе посмотрел на меня.
— Корнелия произвела плохое впечатление?
— Она выглядела ужасно. Это был клубок нервов. Волосы падали ей на лицо, руки были. грязные, под ногтями тоже грязь.
— Но после поездки по железной дороге…
— О нет, это не то, совсем не то. У меня создалось впечатление, что во время поездки что-то случилось и это повлияло на нее так сильно, что она совершенно потеряла интерес к тому, как она выглядит..
— Возможно, у нее были неприятности и она хотела избавиться от шпионских поручений. Возможно, американцы, на которых она работала, во время поездки вступили с ней в контакт. Возможно, на нее было оказано давление. Она могла согласиться на что-нибудь, а затем изменить свое решение, поэтому-то на нее и было оказано давление…
— Не знаю. В то время мы были совершенно сбиты о толку ее внешним видом и поведением.
— Позже она изменилась?
— Внешне она, конечно, изменилась. Мойзиш всячески увещевал ее, просил следить за собой и вести себя достойно девушке. За это, я думаю, она и возненавидела его. Но, кроме того…
— Что?
— С ней было много хлопот. Она была ко всему безразлична, никогда не смеялась и даже не улыбалась. Полная противоположность тому, какой она была в Софии. Она стала совершенно другим человеком. Мойзиш даже говорил, что ей, может быть, надо найти какого-нибудь парня. Возможно, это и было причиной всех неприятностей. С ней было трудно из-за ее истеричности…»
На этом магнитофонная запись кончилась.
В письме, приложенном к магнитной ленте, говорилось, что запись будет продолжена.
Итак, Корнелия была загадкой не только для меня, но и для тех, кто близко знал ее.
Я вернулся к корреспонденции из Сан-Диего (штат Калифорния) и заявлению самой Корнелии Капп. Она заявила следующее:
«Мое истеричное поведение было не чем иным, как отвлекающим маневром. Мне надо было замаскировать свою действительную нервозность и беспокойство. Я ведь жила в постоянном страхе, и если бы вела себя нормально, то это только привлекло бы ко мне внимание в те дни, когда напряжение стало почти невыносимым. Поэтому-то в самые напряженные дни моя действительная нервозность не бросалась в глаза».
Значит, Корнелия, пытаясь разоблачить меня, умышленно играла роль истерички.
Одно в ее заявлении взволновало меня:
«Находясь в Анкаре, я принимала сильнодействующие лекарства, потому что моя работа требовала ужасного нервного напряжения. Я знала, что даже блестящие связи моего отца в Берлине не спасли бы меня от виселицы».
Была ли это только игра? Или, может быть, Корнелия принимала лекарства, чтобы заглушить свою совесть и страх?
Я сидел в мягком, удобном кресле, окруженный корреспонденциями, магнитными лентами и турецкими безделушками. А что, если бы дверь вдруг открылась и в комнату вошла Корнелия, которой сейчас около сорока и у которой, как и у меня, лучшие годы позади?
Я бы сказал ей: «Мы оба должны признать, что это была грязная работа. Нас использовали так же, как я использовал свою „лейку“. Разве эта работа дала нам истинное удовлетворение? Большую часть времени мы занимались тем, что скрывали свой страх».
