Майкл Грубер - Книга воздуха и теней

Тогда я спросил их, почему они не применяют метод синусов и треугольников, на что они изумились, поскольку никогда об этом не слышали. Ну, я нарисовал им маленькую картинку, показал, как с помощью квадранта и измерительной линейки длиной в один ярд определить расстояние от одной точки до другой, которая далеко. Они захотели посмотреть этот метод безотлагательно, я взял для примера далекое дерево, посчитал, потом мы дошли до него, и они были очень довольны, как все совпало с моими расчетами. Тогда большой добродушный человек Томас Кин хлопнул меня по плечу и сказал: парень, я сделаю из тебя истинного артиллериста, если тебе когда-нибудь надоест лить пушки, иди ко мне в помощники, будем воевать, всех испанцев перебьем. На это я поблагодарил его, но сказал, что пока о войне и не помышляю. Как мало, Господи, знаем мы о твоих замыслах насчет нас.

5

Полагаю, я могу поставить себе в заслугу, что после ухода детективов не сразу ринулся в офис. Нет, я остался в гимнастическом зале и действовал по обычному расписанию — принял душ, сходил в парную и только после этого поехал назад. В автомобиле, признаться, я против обыкновения практически не поддерживал разговор с Омаром. Тот немного навязчиво выражал беспокойство по поводу наших дел в Ираке и взаимоотношений между приютившей его страной и исламским миром. После 9 сентября у него случилось несколько неприятных инцидентов в городе. Однако тем утром, когда радио бормотало самые последние новости, а Омар комментировал их, меня по-настоящему заботило лишь одно конкретное зверство — несчастная судьба моего недавнего клиента Булстроуда. Мог ли он и в самом деле найти документ, приводящий к бесценной рукописи? Значит, убийца хотел получить этот документ? Возникала еще более неприятная мысль: пытки означают, что от жертвы требовали информацию. А какую информацию мог сообщить Булстроуд, если не имя того, кому отдал рукопись? То есть мое имя. Я практически не знал профессора, но ни секунды не сомневался, что под пытками он выдаст местонахождение конверта.

И снова, как в разговоре с копами, возникло ощущение нереальности. События приняли формы, навеянные кино и романами. Вскоре после окончания колледжа я, в то время еще не склонный идти против течения, уступил неизбежному и записался добровольцем в армию (единственный из всего моего выпускного класса). Меня отправили не в пехоту, а в медицинскую часть, и в итоге я оказался в Двенадцатом эвакуационном госпитале в Хуши, в Южном Вьетнаме. В отличие от моего дедушки-эсэсовца, я был ничем не примечательным солдатом, каких обычно называют «тыловыми крысами». Однако мне приходилось видеть, как эффектно взрываются боеприпасы при попадании вражеской ракеты, а наблюдатели при этом в один голос повторяют: «Точно как в кино». Жизнь в целом не слишком похожа на триллер, но, если мы оказываемся в ситуации, напоминающей киношную, мы перестаем воспринимать происходящее как часть собственной реальной жизни; наше сознание замусорено образами популярных фильмов. В результате человек испытывает тупое недоумение и говорит себе: со мной такого произойти не может. Нет, нет, с кем угодно, только не со мной.

Придя обратно в офис, я нашел у мисс Малдонадо ключ от нашего банковского сейфа — сама она куда-то вышла. Достал конверт Булстроуда и унес к себе. Когда я возвращал ключ на место, мисс Малдонадо вопросительно посмотрела на меня, но я не стал ничего объяснять, и она тоже промолчала. Я попросил, чтобы меня не беспокоили, и заперся в кабинете.

Я не специалист, но бумаги в конверте казались старинными. Конечно, так и должно быть, даже если они фальшивые; но кто-то не сомневался в их подлинности, раз Булстроуда замучили, выпытывая, где они. Я увидел две разные подборки бумаг, и все бумаги написаны по-английски. Читать рукописный текст было трудно, за исключением коротких слов, главным образом предлогов. Бумаги в одной подборке содержали пометки, сделанные, судя по виду, мягким карандашом.

Я поместил их в новый конверт, уничтожив старый, и убрал конверт в сейф. Потом занялся текущими делами. На следующий день, согласно моей записной книжке, я должен был встретиться за ланчем с Микки Хаасом. Мы обычно встречаемся — точнее говоря, встречались — раз в месяц. Он предварительно звонил мне, как сделал и в тот раз. Он предложил пойти в «Соррентино» — ближайший ресторан, а я сказал, что пришлю Омара. Мы всегда так поступаем, когда Микки собирается в центр города. «Соррентино» — один из множества почти одинаковых итальянских ресторанов в боковых улицах на востоке деловой части Манхэттена. Эти заведения процветают за счет того, что кормят по завышенным ценам людей вроде меня. Каждый из множества хорошо оплачиваемых офисных работников на Манхэттене имеет свой любимый «Соррентино»; это вроде дома, но без домашнего напряжения. В этих ресторанах одинаково пахнет, в каждом метрдотель, который знает вас и ваши предпочтения в еде и питье, а во время ланча в зале непременно найдется пара интересных женщин, чтобы одинокий мужчина средних лет мог остановить на них свой взор и отпустить на волю воображение.

Марко («мой» метрдотель) усадил меня, по обыкновению, за столик справа в глубине зала и принес, не спрашивая, бутылку «Россо ди Монтальчино», бутылку «Сан-Пеллегрино» и тарелку анчоусов, чтобы скрасить время ожидания. Спустя примерно половину стакана восхитительного вина появился Микки. С годами он набрал солидный вес, как и я, вот только, боюсь, у него это произошло исключительно за счет жира. Подбородок у него двойной — тогда как мой сохранил прежние очертания; волосы все еще густые и вьющиеся, в отличие от моих; выражение лица уверенное. В тот день вид у него был необычайно измученный или, точнее сказать, загнанный. Глаза налились кровью и заплыли, под ними синие круги. В общем, он явно был не в себе. Я знал Микки много лет и ошибиться не мог.

Мы поздоровались, он сел, налил себе стакан вина и осушил половину одним глотком. Я спросил, все ли с ним в порядке, и он бросил на меня сердитый взгляд. В порядке? У меня только что коллегу убили, сказал он, и спросил, слышал ли я об этом. Я ответил утвердительно.

Я перечитал написанное и решил в дальнейшем писать диалоги, как теперь делают журналисты. Это большая морока — пересказывать своими словами то, что говорят люди. Тот, кто изобрел кавычки, был не дурак; если только сумел поставить свой копирайт. Итак.

Я спросил:

— Когда ты услышал об этом?

— Секретарша позвонила мне в Остин, — ответил он. — Конечно, мобильный у меня был отключен. Когда я включил его, то обнаружил сообщение Карен. И сразу вылетел обратно. — Он допил вино и налил себе снова. — Можно тут выпить чего-нибудь нормального? С этой ерундой алкоголиком станешь.

Я сделал жест Полу, нашему официанту. Тот мгновенно оказался рядом, и Микки заказал «отвертку».

— Вернулся — тут полный хаос, ясное дело. Университет кипит, а меня обвиняют в том, что я выбил место для человека сомнительной репутации.

— А он такой и был?

Микки вспыхнул и рявкнул в ответ:

— Он был одним из величайших современных исследователей Шекспира! Единственное преступление Булстроуда в том, что его одурачил мошенник, а это может случиться с любым, включая моего дерьмового председателя. Ты знаешь эту историю?

Я сказал, что внимательно прочел материалы в Сети.

— Жуткая катастрофа. Но полицию интересовало другое. Они имели наглость намекать, что он вел… как они деликатно выразились? Беспорядочный образ жизни. Подразумевалось, что он был гей и его смерть как-то связана с этим.

Он допил остатки «отвертки». Тут же подплыл Пол и спросил, не хочет ли Микки повторить, предложив меню размером с рекламный щит в метро. Мой друг без интереса пролистал его, подтвердив первоначальные подозрения: он был сильно выбит из колеи. Микки любит поесть, поговорить о еде, готовить еду и вспоминать ее.

— Что ты закажешь? — спросил он.

— Что я закажу, Пол? — спросил я официанта.

Я уже бог знает сколько лет ничего тут не заказывал.

— Carciofi alia giudia, gnocchi alia romana, osso buco.[20] Osso buco особенно хорош сегодня.

— Тогда и мне то же.

Микки вернул ему меню. Когда Пол ушел, он продолжил:

— У них возникла теория, что причина в склонности к жесткому сексу. Ничего себе воображение у полицейских, а? Видят англичанина-гея — и сразу делают вывод, что он снял парня и попросил связать себя, но тот зашел слишком далеко.

— Такое невозможно?

— Ну, конечно, возможно все, но мне совершенно случайно известно, что у Энди были длительные отношения с одним преподавателем из Оксфорда. Его вкусы дальше этого не заходили.

— А может, он изменился. Кто знает?

— Я знаю, в данном конкретном случае. Джейк, я знаком с ним более двадцати лет. — Он пригубил вторую порцию «отвертки». — Это как если бы вдруг выяснилось, что ты теперь гоняешься за мальчишками.