Дмитрий Дивеевский - Окоянов
Четыре года назад в его жизни произошло нечто особенное, что, казалось бы, гармонично дополнило ставшее привычным упоение властью.
Ранее Брат Секретарь не знал за собой тяги к мужчинам и достойно нес репутацию несклоняемого, несмотря на повальное увлечение братии однополой любовью. Так было, пока не появился Эмиль.
Эмиль пришел в его жизнь в виде личного секретаря Мастера Эдинбургской ложи, доставившего ему папку секретных документов. Тогда, принимая юношу у себя в кабинете, Брат Секретарь впервые почувствовал сильный импульс от вида его узких бедер, обтянутых нежной фланелью. Этот импульс превратился в жгучее пламя в животе, когда он увидел податливый и зовущий взгляд бархатных глаз Эмиля. В тот же день, отбывая в Эдинбург, Эмиль поклонился и поцеловал его руку с таким чувством, что молнии пробили сильное тело Брата Секретаря.
Их роман вспыхнул ярким цветком и заслонил всю обыденность жизни. В первую же ночь Эмиль рассказал, что, будучи мальчиком, был совращен викарием местного католического прихода, куда родители отдали его для хорового пения. Хотя тогда ему было всего тринадцать лет, он понял, как много значит мужская любовь в католических кругах. Привлекательная внешность и податливость сделали свое дело. В двадцать лет он уже был известен своими достоинствами среди богатых ценителей Шотландии, и его взял к себе Мастер местной ложи.
Эмиль не скрывал своих стремлений. Он честно сказал Брату Секретарю, что хотел бы сменить наставника и освободиться от приставаний старика, который давно ему надоел. К Брату Секретарю же он проявлял удивительную нежность и такую любовную фантазию, на какую не способны женщины.
Брат Секретарь сумел увести Эмиля от мастера Эдинбургской ложи, сделал юношу своим личным помощником и с увлечением погрузился в этот новый для него опыт. Вскоре он понял, что любовь к мужчине может быть роковой. В конце концов, что такое женщины? Обращаясь к своим историям с нежным полом, он не мог припомнить ни одной, достойной настоящих страстей. Все его подруги в конечном итоге демонстрировали одно и то же – ум насекомого и неспособность выйти за пределы собственного эгоизма. Джульетту Шекспир определенно выдумал! Женское существо отверзнуто нечисти мира и не знает страстотерпия преданности. Наверное, так заложено природой.
Но предательство Эмиля повергло его! Как трудно признаться самому себе, что ты уже не молод, что твое тело не способно дать требуемого ответа любимому человеку и что обязательно возникнут сильные, налитые энергией соперники, которые уведут твою любовь! Брат Секретарь открыл шкафчик, налил себе в хрустальный стакан виски и выпил одним большим глотком. Что ж, Властитель Неба предлагает испытания, а наше дело их выдерживать и славить мудрость Властителя. Да будет мне место в тени его!
2
В небе над Окояновом висит мягкая майская синева. Разбросанный по зеленым холмам городок привычно дремлет в тени своих храмов. Их купола возвышаются над деревянными, заросшими зеленью улочками, вкривь и вкось сползающими к реке. Теплый ветер шевелит занавески в окнах домов, гоняет пыль меж лабазами торговой улицы да рябит гладь неширокой Теши. Тишина, покой. Даже галдеж грачей в старом парке не нарушает ленивого однообразия дня. Кажется, что вся эта картина создана Волей Божьей с изначала времен и ничто не может ее изменить.
Лишь иногда ударят церковные колокола, отмечая движение времени, или пробегающий мимо поезд тревожно свистнет на всю округу. Но тут же вязкая глухомань садов задушит его голос в своих объятьях.
Трудно предположить, что этот отдаленный угол нижегородчины знает и о сотрясениях мира, и о затмении человечьего разума, и о приближении новой, непонятной и страшной жизни. Даже кумачовый плакат над входом в уездный исполком будто попал сюда из другой, непредвиденно заспешившей эпохи.
Тишина, покой.
Над окнами исполкома уютно воркуют голуби, а из кабинета его председателя, Алексея Булая, раздается жизнерадостный мужской гогот. Это заведующий политическим бюро при уездной милиции Антон Седов рассказывает своему товарищу о результатах операции по поимке местных контрреволюционеров.
На днях секретный осведомитель Антона сообщил ему, что в синематографе «Арс» по пятницам после сеанса собираются какие-то люди не местной наружности. Что они там делают, осведомителю выяснить не удалось, но тот факт, что они запираются на ключ, наводил на мысль о заговорщиках.
С владельцем иллюзиона чекисты решили на всякий случай не объясняться, а провести следствие своими силами. В ближайшую же пятницу Антон с двумя сотрудниками заблаговременно проникли в «Арс», спрятались за кулисами маленького зальчика синематографа и стали ждать начала подозрительного сборища.
Собравшиеся под покровом сумерек личности, действительно, были не местными жителями, а являли собой группу нижегородских специалистов, приехавших ремонтировать железнодорожное депо. Помимо них, Антон обнаружил среди присутствующих бывшую исполнительницу романсов в трактире Балуева Эльвиолу Шанц, известную в городе своими легендарными объемами. В настоящее время Эльвиола заведовала только что образованным клубом Пролеткульта и прибыла в сопровождении нескольких активисток этого заведения.
Седову стало ясно, что можно было не утруждать себя томительным ожиданием в засаде. Со всей очевидностью, в синематографе назревал поэтический вечер, который Эльвиола решила провести в виде собрания избранных ценителей прекрасного. Ее потуги воздвигнуть в Окоянове башню из слоновой кости были давно известны. А почему на вечере оказались нижегородцы, и к гадалке ходить не надо. Губернские инженеры и техники не чета местным пентюхам.
Вечер начался с чтения Эльвиолой стихов Бальмонта в полумраке. При этом она потребовала запереть дверь. Присмотревшись к сцене, Антон увидел, что продвигаясь по строфам своего кумира, декламаторша начала входить в раж и стаскивать с себя тряпки. Присутствующие воспринимали это с восторгом, хотя завывания толстухи могли поднять из гроба покойника.
Седов еще не успел сообразить, что все это означает с точки зрения пролетарской морали, как распоясавшаяся во всех смыслах декламаторша объявила танцы при погашенной лампе. В помещении установилась тьма. Засипел граммофон, и под звуки тустепа задергались едва уловимые очертания поклонников высокой поэзии, сопровождая конвульсивные движения повизгиванием и даже, как показалось Антону, похрюкиванием.
Теперь до заведующего политбюро окончательно дошло, что вместо поэтического вечера он попал в самый что ни на есть обычный вертеп.
Седов принял решение раздавить наследие прошлого в зародыше, и когда дребезжание граммофона достигло высшей точки, появился со своими сотрудниками из-за кулис.
Один из чекистов зажег «летучую мышь». Ее печальный свет высветил нескольких господ инженеров, уже освободившихся от пут одежды вплоть до кальсон, и Эльвиолу с подружками, обнаженных с беспощадной окончательностью. Лица конспираторов искажал такой ужас, какой бывает, наверное, только у грешников, поставленных голыми перед Страшным Судилищем.
Антон не стал читать перепуганной компании никаких моральных сентенций. Он поправил пенсне на носу и спокойным голосом сказал, что революция не считает скачки в голом виде проявлением новой жизни, а по сему посему присутствующим предлагается вернуться в изначальное состояние, то есть, одеться, а затем очистить помещение. Эльвиоле же, как основному рассаднику культуры в Окоянове, было сказано, чтобы она подыскивала себе другое место приложения творческих усилий…
Отсмеявшись, Булай слегка пожалел дуреху Эльвиолу, которая славилась добрым и безотказным характером и, в общем-то, не заслуживала сурового обхождения. Хотя, конечно, в Пролеткульте ее оставлять было нельзя…
* * *Два революционера представляли собой необычную пару. Они были ровесниками, едва перевалили за тридцать лет, но успели повидать всякого.
Алексей происходил из зажиточного купеческого рода и, казалось бы, в звездах ему было написано унаследовать линию своих предков.
Но то ли согрешила его матушка с залетным молодцом, то ли по какой другой причине, никаких наследственных склонностей к торговому ремеслу мальчик не проявлял. За родительским прилавком он тосковал, обсчитывался и частенько удирал гулять на улицу. Под его предводительством местные мальчишки обчищали сады, ходили в ночное и устраивали побоища с ребятней из прилежащих к Окоянову сел. Леша обладал отчаянным характером. В драках он ощущал радостный подъем, но при этом никогда не терял самообладания, действовал так умело и находчиво, будто его этому учили с пеленок. Авторитет его был велик не только среди ровесников. Даже местные парнишки постарше предпочитали с ним не шутить.
Отец его, Гаврила Яковлевич, из кожи вон лез, чтобы приучить единственного отпрыска к коммерции, но толку не было ровным счетом никакого. Ни уговоры, ни тумаки не помогали. Алеша тянулся к уличной вольнице. Родился он явно не купцом, а атаманом. К тому же, богобоязненные родители заметили за сыночком и еще один грех. У него материнское молоко на губах не обсохло, а он уже начал любопытствовать у кухонных девок за пазухой.
