Борис Акунин - Весь цикл «Смерть на брудершафт» в одном томе.

Солдатская смекалка помогла ухажерам найти решение трудной задачи. Как обычно бывает, в неорганизованной массе отыскался стихийный вождь. Длиннорукий и кривоногий артиллерист по фамилии Мартынов и по прозвищу Мартыха надумал вышибить дверь тараном. Шестеро товарищей по батарее, в числе которых были оба наблюдателя, принесшие мужчинам радостную весть, приволокли с хозяйственного двора длинное бревно и под одобрительные крики толпы нанесли первый удар в крепкие створки. Они затрещали, но устояли.

— Дальше отбегай! — скомандовал распорядительный Мартыха. — Не кто как хочет, а в ногу, все разом! Слухай сюда! Раз, два, три — пошел!

С дружным воплем взыскующие любви артиллеристы впечатали таран в дверь, и она прогнулась, треснув сверху донизу.

— На сопле повисла. Засов один держит. — Мартыха махнул рукой. — На позицию! Сейчас слетит!

Его товарищи снова отошли назад, приноровились — и прямо у них за спинами из тьмы ударил выстрел. Бревно покатилось по земле, артиллеристы бросились врассыпную.

Прямо на них, размахивая револьвером, шел высокий, подтянутый офицер. За ним, не отставая ни на шаг, — женщина в военной форме.

— Это что за стадо обезьян? — хрипло крикнул штабс-капитан, яростно озираясь. — Вы солдаты или кто?

Он толкнул в грудь стоявшего на пути Мартыху, подошел к двери.

— Кто в карауле?

— Шацкая, — подсказала сопровождавшая его ударница, испуганно оглядываясь на притихших солдат.

— Шацкая, откройте! Это помощник командира батальона!

Лязгнул засов. Дверь открылась.

Адмиральская дочка, бледная и трясущаяся, полными ужаса глазами смотрела на Алексея. Он заставил себя грозно сдвинуть брови, чтобы не поддаться жалости.

— Почему допустили безобразие?! — гаркнул он. — Устава не знаете?!

Никифорова, не дожидаясь, чем тут всё кончится, прошмыгнула внутрь казармы.

— Всех в ружье, — негромко, чтоб не услышали сзади, сказал ей вслед Романов и опять напустился на часовую: — Давно в наряде не были? Любите картошку чистить и мыть грязные котлы?

Глаза Шацкой наполнились слезами, дрожащие губы прошептали:

— Слава богу, что вы пришли…

Но первая оторопь, вызванная шумным явлением офицера, у толпы уже прошла.

Сзади раздались неторопливые, вразвалку шаги. Романов не обернулся, но внутренне собрался.

— Ишь, кочет, один всех хочет! — сказал прокуренный бас. — А ну, шкура офицерская, кыш с дороги.

На погон штабс-капитану легла тяжелая рука.

По-прежнему не оборачиваясь, Алексей приказал:

— Часовая, вашего начальника оскорбляют. Застрелить мерзавца!

Шацкая сделала два шага назад, вскинула карабин, взвела затвор, даже прицелилась — и правильно прицелилась, мимо головы командира. Но ствол качнулся. Барышня зажмурилась.

— Огонь! — свирепо прорычал Романов.

Худенькая ударница открыла глаза и попятилась.

— Не робей, Митяй! — крикнули из толпы. — Кишка у ей тонка встрёльнуть!

Басистый и сам уже понял, что стрелять в него не будут. Красуясь перед товарищами, он с треском рванул на груди гимнастерку. Воскликнул со слезой:

— Стреляй, сестренка! Митяя пуля австрийская не брала, газ германский не жег. А ты давай, сади прямо в сердце!

— Не могу… — прошептала Шацкая — не горлопану, а Романову.

— Ну тогда я сам.

Стремительно развернувшись, штабс-капитан вмазал оскорбителю сочную плюху. По опыту последних месяцев Алексей хорошо знал: нет лучше способа произвести впечатление на распоясавшуюся толпу, чем эффектная и своевременная демонстрация грубой силы.

Удар был хоть и вслепую, но отменно точный. Митяй рухнул навзничь, без памяти, а штабс-капитан еще и пнул бесчувственного обидчика ногой.

— Я тебе дам «шкура»!

И, не давая солдатне опомниться, дунул в свисток, после чего оглушительно заорал:

— Батальон, в ружье!!!

Судя по стуку и грохоту, доносившемуся из конюшни, Никифорова приказание исполнила и личный состав уже вовсю разбирал оружие из пирамид.

— Граждане солдаты, давайте жить по-доброму, по-соседски. Что нам ссориться?

Романов говорил по-хорошему, даже задушевно. И никто его не перебивал. Солдаты слушали внимательно, не сводя глаз с поднятой руки, которой офицер делал плавные, миротворческие жесты.

— На женщин кидаться — последнее дело. Им и без того в армии тяжко. Ведь они к вам на выручку пришли. Как сестры к братьям.

Давненько не проявлял Романов такого красноречия, сам расчувствовался. Хотел еще сказать про наступление, ударной силой которого станет женский батальон, но тут очухался зашибленный Митяй и испортил торжественность минуты.

Сев, артиллерист размазал по лицу кровавые сопли.

— Ответишь, капитан! Ты мне нос поломал! Не старый прижим солдату рыло чистить. Гвоздю на тебя пожалуюсь!

Красивая речь так и осталась незаконченной.

— Всё, ребята, можете идти, — со вздохом сказал Алексей. — И больше на нашу территорию не суйтесь. Часовые будут стрелять без предупреждения. Ну, что стоите? Валите отсюда!

— Руку опускаю, — крикнул он через плечо. — Но это не команда «огонь!». Всем ясно?

— Так точно! — многоголосо и звонко ответили ему.

Солдаты пятились от офицера, из-за спины которого торчал лес карабинных стволов.

Через полминуты перед «кобыльником» было совсем пусто. Только Митяй не успел ретироваться — Романов держал его за шиворот.

— Отбой! Больше ничего не будет! — крикнул штабс-капитан ударницам. — Отправляйтесь спать!

Они, возбужденно переговариваясь, вернулись в казарму. Вряд ли после такой встряски смогут уснуть, но тут уж ничего не поделаешь. Завтра Бочарова все равно обещала батальону дневку — отдохнуть перед наступлением.

Рывком Алексей поставил Митяя на ноги.

— Гвоздь — это кто?

— Узнаешь, кто! Он тя под суд отдаст!

Пришлось еще пару раз съездить хама по морде, чтоб окончательно привести в разум. Только тогда был получен четкий и ясный ответ: Гвоздь, а вернее Гвоздев — председатель дивизионного солдатского комитета. Ага, понятно.

Штабс-капитан увесистым пинком под зад отправил Митяя восвояси, обернулся — и расстроился.

Оказывается, Шацкая никуда не ушла и видела мордобитие. Нехорошо.

— Почему не вернулись на пост? — хмуро спросил Романов. — Не будет никакого взыскания. Это я для них сказал. Идите, Шацкая. Ложитесь отдыхать. Я вместо вас додежурю.

Как девочка будет на часах стоять после того, что пережила? Вон у нее снова губы прыгают и слезы потоком.

— Простите меня, господин старший инструктор! — всхлипнула Шацкая. — Я так перед вами виновата… У-у-у, — вырвался у нее совсем детский, скорбный вой, и адмиральская дочка разревелась не на шутку.

Алексей приблизился, осторожно погладил ее по острому плечу.

— Бросьте. Вы вели себя по-геройски. Все попрятались, вы одна остались на посту.

— Не-е-е… Я перетрусила… Вы приказали стрелять, а я не смогла. Какой из меня солдат…

Он отвел ладонь, которой она закрывала зареванное лицо.

— Я знал, что вы не выстрелите, потому и отдал такой приказ. Если б вы его уложили, солдаты сбегали бы за оружием и перебили б нас всех до последнего человека. Мы с вами отлично разыграли эту репризу. Как Бим и Бом.

Он нарочно пошутил, чтоб она перестала плакать. Кажется, удалось. Шацкая достала платок и яростно высморкалась.

Алексей еще сказал:

— Каждого хама убивать — этак мы без армии останемся. Свой все-таки.

Девушка сверкнула еще влажными, но уже не жалобными глазами:

— Какой он «свой»! Хуже всякого немца! Я хотела его убить, пальнуть прямо в наглую рожу. Хотела, а не смогла. Не смогла убить живое существо! Как же я в атаку пойду?

Никогда, ни в какие времена не бывало, чтоб такие девушки надевали военную форму и брались за оружие, подумал Романов. Не мужеподобная кавалерист-девица, ищущая приключений, и не бой-баба вроде Бочки или старостихи Василисы Кожиной, а хрупкое создание, которому судьба и природа определили играть на фортепиано да вздыхать над чувствительными стихами.

— Господи, помоги! Дай сил! — Шацкая сдернула фуражку, опустила голову и несколько раз быстро перекрестилась. Ее голос прерывался. — Господи, сотвори чудо! Укрепи мой дух и мою руку!

Над входом в конюшню покачивался на ветру фонарь. Алексей смотрел вниз, на коротко стриженные волосы бывшей красавицы. За три недели они превратились в ежик и родимого пятна стало не видно, но маленькие уши торчали так беззащитно, что защемило сердце.

Какой бой?! Какая атака?!

Прав начальник дивизии! Никакой это не героизм! Со стороны женщин — это сумасшествие, со стороны начальников — преступление. И он прямой соучастник!