Борис Акунин - Весь цикл «Смерть на брудершафт» в одном томе.

Покончив с хлопотами по обустройству батальона, Бочарова привела себя в порядок. Помылась — холодной водой, но с песочком, впродирку. Постирала белье и походную форму. Надраила сапоги, разложила на полу запасное обмундирование — это чтоб завтра явиться к генералу в несмятом.

И лишь после, накинув шинель на голое тело, села пялиться в карту и ждать помощника, очень уж долго не возвращавшегося. Ужасно тянуло в сон, однако спать было никак невозможно, и Бочарова всё яростней терла глаза.

Наконец со двора донесся звонкий окрик часового, заржала лошадь Ласточка, по уставу положенная командиру батальона, но отданная в полное распоряжение помощника — ездить верхом начальница не умела.

Стук в дверь.

— Можно?

— Пожди чуток…

Ровно в полминуты, как на побудке, Бочарова оделась в мокрое (завтрашнюю одёжу трогать не стала), притопнула каблуками — готово. Ремни по ночному времени, да при своем человеке, можно было не нацеплять.

— Входи.

Штабс-капитан был по пояс заляпан грязью, но все равно умудрялся выглядеть подтянутым и молодцеватым — Бочарова этой способности своего помощника сильно завидовала.

— Что генерал?

— Удивился, что ты заместителя прислала. Я тебя предупреждал.

Романов ездил докладывать о прибытии отдельного Ударного батальона в штаб дивизии, которой предстояло возглавить наступление.

Никогда еще русская армия не планировала стратегическую операцию таким удивительным образом. Неделю назад, перед отправкой на фронт, Бочарова присутствовала на совещании у военного министра, где составлялась общая диспозиция. Видела, как разводят руками и чуть не плачут опытные, закаленные в сражениях генералы.

Ни о какой координации действий между фронтами, армиями и даже корпусами речь не шла. В условиях «революционной дисциплины» это было бы чистой маниловщиной (что за слово такое, Бочарова не знала, но догадалась: это когда приманят, наобещают, а после не исполнят). Министр предложил руководствоваться «психологической готовностью», то есть предоставить инициативу командирам соединений. Пускай сами решают, готова ли дивизия или бригада к активным боевым действиям. Керенский увлеченно доказывал, что в этой вынужденной, неслыханной методике есть свои плюсы. Противник не будет знать, на каком участке русские нанесут следующий удар, и потому не сможет группировать свои силы. В любом случае наступление затевается не с расчетом на военный успех, а в политико-пропагандистских целях. Нужно продемонстрировать союзникам и собственному народу, что мы способны не только обороняться, но и наступать. Потом министр предоставил слово первой женщине-офицеру, и Бочарова говорила, как умела: обещала не подвести, лечь костьми за Родину, а еще попросила, чтоб батальон бросили не против австрияков, где дела не так уж плохи, а против германцев, в самое пекло.

Потому батальон и оказался на выступе Западного фронта, под проклятой Сморгонью, где наши топтались уже очень долго, положили многие тыщи народу и не добились ни единого, даже самого маленького успеха.

— Как бы я к генералу поперлась чумазая, будто чушка? — ответила на укор Бочарова. — Что бы он про женский батальон подумал? Ты вон, хоть и в грязюке, а всё одно — сокол.

— Не подлизывайся, у тебя плохо получается, — буркнул хмурый Романов. — Испугалась, что не поймешь оперативного задания?

Бочарова строгих и серьезных мужчин всегда уважала, легче себя с такими чувствовала.

— Ладно, — сказала она. — Ты шибко-то не гордись. Объясняй, а я послушаю.

За что еще она ценила помощника — умел он просто и ясно растолковывать. Без лишних слов, от которых в башке один туман.

— Если коротко, план у генерала такой. — Оба склонились над картой. — Ключевой участок, куда мы выдвинемся перед атакой, вот здесь. По флангам расположатся самые боеспособные части, которые хоть как-то еще могут воевать. Слева — 16-й сибирский, справа гренадеры. Наша задача — бросок через поле. Это пока всё. Генерал сказал, что подробно объяснит на завтрашнем совещании. И не мне, а командиру батальона.

— М-м-м, — промычала начальница, положила голову на сложенные руки и в ту же секунду засопела.

Алексей тронул ее за плечо.

— Эй, ляг как следует.

— Мммм, — ответила командирша и задышала еще глубже.

Романов уже знал, что, если она заснула, разбудить ее можно только сигналом «тревога» или звуками выстрелов. Прикинул, хватит ли сил дотащить грузную, плотно сбитую тетку до койки — и не решился. Просто накрыл шинелью. Настоящий солдат в любой позе выспится.

Ночью небо расчистилось, от края до края высыпали звезды, особенно яркие и чистые после затяжного дождя.

Алексей смотрел вверх, чувствуя себя полноправным участником вселенской астрономии, ведь в руке у него тоже алел огонек — маленький, но яркий. Затянувшись папиросой, штабс-капитан с удовольствием вдохнул сырой свежий воздух. Спать не хотелось.

Командир дивизии сказал на прощанье, безнадежно и тускло: «Меня не оставляет мысль, что я соучастник злодейства. По моему приказу несколько сотен женщин пойдут на пулеметы. Как после такого прикажете жить дальше?»

Мне легче, подумал Романов. Я-то дальше, скорее всего, жить не буду. Поэтому сейчас могу спокойно смотреть в звездное небо и наслаждаться покоем.

Через двор, стуча сапогами, кто-то бежал.

— Господин штабс-капитан! Я за госпожой начальницей! У нас там…

Кажется, Никифорова из четвертой роты. Недавно назначена помощником взводного.

Папироса, прочертив огненный пунктир, полетела в лужу.

— Что еще? Командира будить не дам. Она только что уснула.

Задыхаясь, Никифорова показывала в сторону «кобыльника».

— Там… там… — И не могла закончить.

Теперь Романов и сам услышал, как от казармы (до нее было метров триста) доносится невнятный гул.

Длинное приземистое строение было заперто. Толпа попробовала вышибить двери, но они стояли крепко.

Дружить с бабами пришли солдаты из нескольких соседних частей: артиллеристы, стрелки, саперы, спешенные драгуны. Вся эта взбудораженная масса бродила вокруг «кобыльника», пытаясь отыскать хоть какую-то лазейку.

Один ловкий паренек в сдвинутой набекрень фуражке вскарабкался на плечи товарищей и заглядывал внутрь через маленькое бойницеобразное оконце.

— Квохчут, цыпочки! — докладывал он товарищам. — Ух ты, ух ты, сколько их! И фигуристые есть!

Несколько самых напористых и упрямых продолжали колотить в дверь.

— Отворяй! — орал сильно нетрезвый фейерверкер. — Не обижай людей! К им со всей душой, а они… Щас гранатой подорву!

— Девки, чего попрятались? Вылазь, у нас самогонка есть! — кричали другие.

Солдат первого взвода первой роты Шацкая (она была в карауле) стояла по ту сторону двери в одиночестве. Гранаты она очень боялась, но покинуть пост не могла. Дрожала, прижимая к груди карабин.

— Прекратите! — жалобно просила она. — Как вам не совестно! Мы такие же солдаты, как вы!

— Солдатки — сладки! — страстно прогудел кто-то прямо в щель, совсем близко — Шацкая от неожиданности отпрыгнула.

В одной из ячеек сбились в кучку несколько девушек.

— Господи, неужели никто не придет на помощь? — трагически воскликнула гимназическая учительница Лонге. — Где же Бочка? Нас всех здесь изнасилуют и убьют!

Бойкая Салазкина, в мирной жизни посудомойка, сказала:

— Девочки, я наружу выгляну. Помогите-ка.

Поставили одна на одну три скамьи. Салазкину подсадили, она высунула в бойницу круглое личико — и обмерла.

В эту самую секунду с внешней стороны к окошку прижался кто-то черноглазый, пахнущий табаком.

— И-и-и-и! — зашлась визгом Салазкина. Остальные, крича еще громче, выбежали из стойла, бросив подругу. Хотела та спрыгнуть, да забоялась — высоконько.

Но черноглазый оказался нестрашный.

— Чаво напужалась, глупая? Чё я тя, покусаю? — И улыбнулся сахарными зубами, которые, если и покусают, то, поди, сладко. — Меня Сеней звать.

Салазкина шмыгнула носом, неуверенно улыбнулась.

— Ты знашь чё, — душевно попросил белозубый Сеня, — как наши перебесятся и разойдутся, ты к анбару выходи. По-за яблоневым садом анбар, туда и приходи. Погуляем по-хорошему. Я не то, что другие. Не забижу.

Из бойницы высунулась рука, медленно. Осторожно погладила Салазкину по виску, ласково провела пальцем по бровям.

— Придешь?

Зажмурилась Салазкина, ничего не ответила. Только вздохнула.

Солдатская смекалка помогла ухажерам найти решение трудной задачи. Как обычно бывает, в неорганизованной массе отыскался стихийный вождь. Длиннорукий и кривоногий артиллерист по фамилии Мартынов и по прозвищу Мартыха надумал вышибить дверь тараном. Шестеро товарищей по батарее, в числе которых были оба наблюдателя, принесшие мужчинам радостную весть, приволокли с хозяйственного двора длинное бревно и под одобрительные крики толпы нанесли первый удар в крепкие створки. Они затрещали, но устояли.