Светозар Чернов - Операция «Наследник», или К месту службы в кандалах
— Что ты голосишь, Эсси, — оборвала ее уже пришедшая в себя Пенелопа. — Ты застраховала все в русском страховом обществе «Якорь». Они возместят тебе весь ущерб.
— Вместо того, чтобы поддержать меня, ты еще и издеваешься! Они не возмещают ущерб от вернувшихся покойников! Ты, наверное, сама готова выкинуть все, что с таким трудом я собрала здесь за эти два года! А все потому, что ты никогда не любила Гурина! Ты всегда ненавидела его! Потому что он побрезговал тобой тогда в Гайд-парке!
И Эстер, бросившись лицом на соседний диван, в голос зарыдала.
— Барбара, дайте миссис Смит воды, — сказала Пенелопа, вставая и оправляя на себе платье.
— Пойдите, сполосните лицо под холодной водой, Пенелопа, — посоветовал ей Фаберовский, спустившийся вниз, чтобы взглянуть, что происходит между его бывшей невестой и ее мачехой. — В конце концов, Розмари приготовила отличнейшего гуся, и мы многое потеряем в этой жизни, если он остынет. Батчелор, присоединяйся к нам, потом нам с тобой предстоит перетащить всю мою мебель из кабинета на свои места.
— Только не шкуру! — мгновенно перестав рыдать, выкрикнула Эстер. — Она напоминает мне о милом Гурине!
— Купите лучше себе живого медведя, — сказал поляк и вошел в столовую.
Здесь еще пахло прежними гостями и он распахнул дверь на выходившую в сад террасу, откуда в столовую ворвался свежий после дождя воздух. Он вышел на террасу, посмотрел в сторону соседнего дома и остолбенел. За обрушившимся забором, отгораживавшим прежде его сад от соседнего, не было ничего. Не веря своим глазам, он спустился в сад и подошел к стене. Действительно, вместо соседского дома, который он так привык видеть из окон столовой, в земле зияла огромная черная яма.
— Этот дом взорвался вскоре после твоего отъезда, Стивен, — раздался с террасы голос Пенелопы.
Фаберовский вспомнил, что, убегая на континент, они в спешке зарыли в соседском саду чемодан с динамитом, которым Ландезен пытался взорвать их накануне.
— После твоего отъезда, Стивен, этот дом разлетелся в щепки, как и моя жизнь.
— Конечно, я выродок и сатана, — не сдержался Фаберовский. — А вы, мисс Пенелопа, святая, как ангел. Он не видел лица Пенелопы, которая лишь темным силуэтом выделялась на фоне ярко освещенного окна в столовой, но почувствовал, что его слова задели девушку.
— Но коли вам так хочется, я уйду, и пропадите вы все пропадом! Только не забудьте, мисс Смит, что вы должны мне десять фунтов за сообщенные сведения о вашем женихе.
— Оставайтесь у себя дома, мистер Фейберовский, я еду следом за отцом, — ледяным тоном, в котором чувствовалось даже какая-то ирония, сказал Пенелопа. — Барбара, возьмите у меня в спальне мою сумочку. Лейтенант, вы проводите меня?
Девушка покинула террасу и когда поляк вернулся из сада в дом, то услышал, как в коридоре Каннингем говорит ей что-то, помогая одеться.
— И не забудьте забрать с собой эту свихнувшуюся стерву вместе с ее медведями! — в остервенении крикнул Фаберовский им вослед.
Глава 5. 14–15 июля
Квартира заведующего Заграничной агентурой Петра Ивановича Рачковского сильно изменилась. В столовой появилась горка с дорогим фарфором, булевское бюро и в кабинете — золотой письменный прибор, заменивший обычную бронзовую чернильницу. Но все так же окна были зашторены тяжелыми, почти непроницаемыми для света занавесками. Из-за этих штор в квартире постоянно царил полумрак, в котором ярким пятном светилась лампада у католического распятия на стене, отражавшаяся в стекле, прикрывающем портрет французского президента Лубэ с дарственной надписью. У Рачковского с женой даже появилась горничная-француженка, которая стойко сносила как приставания Петра Ивановича, так и постоянно горевшие у нее на лице следы от когтей его супруги.
Рачковский стал другим человеком. Он исподволь трудился, пытаясь завоевать доверие императора Александра III, завести связи при дворе и стать влиятельным человеком в отношениях между Францией и Россией. И это ему, наконец, стало удаваться. Но вдруг все, чего он добился, оказалось под угрозой и могло рухнуть, как карточный домик. Дурацкая история, безумный план, который он затеял два года назад и который так бесславно провалился. Несмотря на истерию вокруг убийств, совершенных Джеком Потрошителем, ни один русский нигилист так и не был выслан из Лондона, Джеймс Монро, назначенный комиссаром Столичной полиции не без помощи русских, недавно отправлен в отставку, и вообще эта история не принесла совершенно никаких дивидендов. Он уже стал забывать о ней, как забывается утром дурной сон, когда давно прошедший кошмар сам напомнил о себе.
Рачковский подошел к окну и слегка отдернул тяжелую штору, так, чтобы дневной свет падал на телеграмму, которую он держал в руках.
— Послушайте, господа, — сказал он двум своим гостям, — что я сейчас вам прочитаю.
Гостями были двое сотрудников Заграничной агентуры, оба из наружного наблюдения. Один, бывший околоточный, чухонец Продеус, был настоящим русским богатырем: косая сажень в плечах, огромные кулаки и голова с оттопыренными ушами, которые делали ее похожей на медный пивной котел с двумя ручками. Второй казался полной противоположностью ему. Это был Анри Бинт, француз, один из старейших агентов, завербованный еще во времена Святой Дружины, сразу после убийства Александра II в марте 1881 года. Он был невысок, плотен и необычайно экспансивен, каким бывают только маленькие толстячки. Холеные полные руки и напомаженные усы, за которыми он тщательно ухаживал, показывали, что Бинт очень любил себя.
— Эту телеграмму я получил от Аркадия Гартинга, — сказал Рачковский. — Так теперь называется наш Ландезен. Он устроился в Бельгии и сменил фамилию. Так вот, Гартинг пишет: «На пароме встретил Фаберовского, возвращавшегося в Лондон».
— Это какой Фаберовский? — спросил Продеус. — Это которого я в Остенде с английской шхуны полудохлого вместе с Гуриным снимал?
— Да, это тот самый Фаберовский. И его, и Гурина я упрятал в Сибири, полагая, что больше никогда не увижу и не услышу о них. Однако я, похоже, ошибся. Видимо, они сумели бежать из Якутска.
— Но ведь это невозможно! — воскликнул Продеус.
— До того, как ты сбежал из психушки в Шарантоне, считалось, что оттуда тоже невозможно бежать. Да будет тебе известно, что двое из осужденных по делу бомбистов совершили побег из Якутска в прошлом году, после чего оказались в Париже.
— Разве мсье Продеус был заключен в Шарантоне? — боязливо покосился на бывшего околоточного Бинт и придвинулся поближе к Рачковскому.
— Это дурацкий Владимиров посоветовал подменить мною на время в Шарантоне Потрошителя, которого Петр Иванович отправили в Лондон! — обидчиво сказал Продеус, потирая кулаками уши. — Если только Владимиров сюда заявится, я ему шею сверну!
— Но Владимиров не может осуществить никакого побега! — сказал Бинт. — Я хорошо его знаю, мы вместе громили народовольческую типографию в Женеве четыре года назад. Никто его с собой не возьмет, разве что съесть в дикой тайге. И откуда у вашего поляка деньги, чтобы добраться до Лондона?
— Тогда это Селиверстов и прочие паразиты из охранки, — сказал Рачковский. — Больше ему взять денег неоткуда. Мне уже плохо от одной мысли о том, что Фаберовского они отпустили, а Владимиров сейчас дает показания в кабинетах Департамента полиции.
Из спальни вышла жена Рачковского с пухлым полуторагодовалым мальчиком на руках.
— Пьер! — вызывающе начала она и с надрывом в голосе сказала: — Маленькому Андре пора спать, а ты тут кричишь, как какой-нибудь сельский кюре, стукнувший себя по пальцу молотком!
— Какой милый мальчуган, — улыбнулся во весь щербатый рот Продеус и сделал своими большими корявыми пальцами Рачковскому-младшему «козу». При виде этих двух заскорузлых грязных бревен, направленных ему прямо в глаза, Андрюша заревел от испуга и Петр Иванович, доведенный до белого каления, заорал в бешенстве на жену:
— Ксения! Заткни этого говнюка чем-нибудь!
Обычно Ксения сама орала на мужа, поэтому она была шокирована такой несдержанностью супруга и гордо удалилась, на ходу стараясь убаюкать кричащего сына.
— Пьер, мне кажется, вы слишком волнуетесь из-за встреченного Ландезеном поляка, — сказал Бинт, проводив ее взглядом. — Разве он так страшен?
— Сам он, может, и не страшен, — ответил Рачковский, все еще тяжело дыша, — а вот то, что он, возможно, оказался в руках Секеринского и его клики, страшно. Два года назад, Анри, я совершил ошибку, возложив одно щекотливое дело на Гурина и Фаберовского. Они должны были выполнить некую черную работу и исчезнуть. Но они, как видите, не исчезли. А за то, чем они по моему плану занимались, по головке нас ни в министерстве, ни в департаменте не погладят. Если все это всплывет на свет, на моей карьере будет поставлен жирный крест, сам я могу угодить в Сибирь, а тот, кто сменит меня на этом посту, может не пожелать возобновлять контракт с вами, Бинт.
