Дж. Джонс - Реквием в Вене

Краус выпрямился на своем стуле, как будто его отец-промышленник выбранил его за ужином.

— Прошу извинения, господа. Мое больное место, знаете ли.

Несмотря на хрупкость конституции, у Крауса был красивый голос оратора. В юношестве он пытался сделать актерскую карьеру, но помешал страх сцены. Поговаривали, что он экспериментирует с новомодным видом развлечения зрителей на манер американца Марка Твена и его знаменитых представлений одного актера. Краус уже развлекал знакомых в модных салонах своим исполнением Шекспира и чтением собственных сочинений. До Вертена дошел также еще один его афоризм: «То, что я читаю, не является играемой литературой; но то, что я пишу, является написанной игрой».

— О да, я полагаю, что могу оказать вам помощь в ваших расследованиях. Думаю, не будет преувеличением сказать, что я — узел притяжения в этом городе. Вена есть луковица. Это видно по самой кольцевой планировке города. Аристократический Внутренний город опоясан Рингштрассе; пригороды среднего класса окружены кольцом бульвара Гюртель,[49] и только дальше располагаются более бедные кварталы-окраины, где рабочие влачат свои всеми позабытые презренные жизни.

Гросс вновь чуть было не прервал его, но Вертен наступил ему под столом на ногу, чувствуя, что Краус наконец приближается к теме.

— Я являюсь частью этой огромной вонючей луковицы, возможно, даже в самой ее сердцевине. Я внимаю всему как издатель. Люди пишут мне, останавливают меня на улице, чтобы поделиться со мной секретами, оставляют послания через официантов в кофейнях. Несколько друзей и я регулярно встречаемся за столом в кафе «Централь», где мы еженедельно сходимся, чтобы обсудить события, кипящие в горниле жизни, коим является Вена. Эти друзья, в свою очередь, принадлежат к другим кружкам, таким как окружение или Фрейда,[50] или Шнитцлера,[51] или Климта, или Лооса, Виктора Адлера, Маха. Даже, что чрезвычайно важно для вас обоих, Малера.

Он наградил их еще одной своей улыбочкой рептилии с плотно сжатыми губами, блеснув глазками за крошечными стеклами очков.

— Короче говоря, господин Краус?.. — подытожил Гросс, теперь уже окончательно потеряв терпение.

— Доктор Гросс, я уверен, что вы не сможете вынести длинную версию. Дело может кончиться апоплексическим ударом.

— Тогда излагайте короткую, — потребовал Гросс.

— Список получается обширным, — задумчиво произнес журналист. — Первое, что мне приходит в голову, так это несколько возможностей. Вы совершенно зря сбрасываете со счетов женщин…

Вертен и так зашел довольно далеко в доверии к Краусу, описав ему в общих чертах возможную угрозу Малеру. Не всплывет ли эта угроза в печати в журнале Крауса? Журналист дал слово чести, что нет, но Вертен не стал бы биться об заклад по этому поводу.

— …ибо лично мне известно, что Герта Райнгольд пришла бы в восторг от кончины Малера.

— Моцартовское сопрано в Придворной опере? — уточнил Вертен.

— Да, и ее жалоба просто восхитительна. В прошлом месяце на репетиции «Волшебной флейты» он заставил ее пропеть слова «Умри, ужасное чудовище!» тридцать раз подряд, поскольку Малер был недоволен ее исполнением. В конце концов она просто выкрикнула эти слова в лицо самому Малеру, остановив всю репетицию. Но она — всего-навсего женщина. Однако современная освобожденная женщина нашего времени, как я полагаю, должна быть включена в список возможных злодеев. Тем не менее что такое освобожденная женщина? Всего-навсего рыба, борьбой добившаяся выхода к берегу.

Еще одна острота, которая вскоре придаст перца страницам «Факела», подумал Вертен.

— Может быть, стоит обратиться к кандидатам мужского пола? — подсказал Гросс, чувствовавший себя ужасно неудобно на стуле из гнутого дерева с его изящными очертаниями. Он давно прикончил свой кофе, и ложка стояла в его чашке вверх тормашками.

— Видите ли, на вашем месте я бы поспрашивал господина Ганса Рихтера. Он был одним из дирижеров при прежнем директоре, Яне, и имел все основания полагать, что будет назначен его преемником. Затем явился Малер, узурпатор его короны, как оказалось. Щекотливая история, чрезвычайно. Безусловно, Ляйтнер фигурирует на первых местах в этом списке.

— Почему так? — не без удивления поинтересовался Вертен.

— Когда Малер только прибыл из Гамбурга, он поддерживал его. Но Малер оказался чрезвычайно независимым человеком. Он не позволил Ляйтнеру выносить окончательные решения по финансам, найму и увольнению, да, собственно, по любым повседневным вопросам управления Придворной оперой. Малер без ведома Ляйтнера несколько раз ходил на прием к князю Монтенуово, чтобы отстоять свои решения. Потом, конечно, мастер сцены, этот парень Блауэр. Он — человек неотесанный и не ладит с Малером, они — как две стороны одной монеты. Блауэр не делает тайны из того, что требования Малера по оформлению сцены слишком уж амбициозны. Малер, собственно говоря, является последователем Аппии, — пояснил Краус, упомянув имя швейцарского новатора в области оформления сцены. — Ярый приверженец реализма, объемности и естественного освещения. В то время как наших друзей за кулисами Придворной оперы вполне устраивает продолжение устоявшихся веками принципов и традиций сцены.

— Но являются ли обиды любого из этих оскорбленных, хоть Ляйтнера, хоть Блауэра, такими значительными, чтобы…

— …чтобы служить основанием для убийства Малера? — докончил Краус фразу за Вертена. — Только не в здоровом обществе. Но ни театр, ни Вена не являются здоровым местом.

— Вы видите врагов только в Придворной опере? — спросил Гросс, продолжая делать упор на интересующий его предмет.

— Как это говорят у вас, у криминалистов? — Краус поднял глаза к сводчатому потолку, как бы ища ответ там. — Мотив и благоприятная возможность. Второй пункт имеет чрезвычайное значение для этих людей. Но существуют и другие, у которых может быть меньше благоприятных возможностей. Эберхард Хасслер, музыкальный критик из «Дойчес Фольксблатт», был и остается откровенным критиком Малера. Его нападки исходят в основном из того факта, что Малер — еврей. Хасслер — неистовый антисемит; он считает, что Малер разрушает венские музыкальные традиции своими «восточными теориями», уж не знаю, что он имеет в виду под этим. Мотив есть, но, вероятно, мало благоприятных возможностей. Вот мне тут же пришел в голову еще один человек. Глава клаки, Петер Шрайер, поднял страшный шум, что Малер изгнал его и его подопечных со спектаклей. Малер не желает, чтобы незаслуженные аплодисменты разрушали движущую силу его дирижирования. Но Шрайер и его приятели зарабатывают себе на жизнь этими аплодисментами, оплачиваемыми как певцами с репутацией, так и начинающими. Шрайер написал в письме, на опубликование которого в моем журнале надеялся, что это — «вопрос жизни и смерти». Я бы сказал, что здесь мы имеем и мотив, и, возможно, зная о его доступе на сцену, и благоприятную возможность.

— То же самое можно сказать и о Хасслере, — добавил Гросс. — В конце концов, музыкальный критик должен иметь доступ на репетиции.

Троица некоторое время пребывала в молчании; вокруг них не стихал гул разговоров; официанты, одетые в смокинги, с элегантным проворством разносили посетителям подносы с кофе и водой.

— Список действительно длинный, — подытожил наконец Гросс. — И это только те люди, которые на виду. Крайне безнадежное дело. Должен признаться, что мне наплевать на то, что все складывается против нас.

Глава шестая

Следующим вечером Малер позвонил Вертену на квартиру. Голос композитора звучал уверенно, даже резковато; похоже на то, что он полностью выздоровел от своего последнего «несчастного случая». Малер известил адвоката, что утром он убывает в свой летний отпуск в деревню Альтаусзее в западном районе Зальцкаммергута. Он и его сестра в обществе приятельницы Натали сняли на шесть недель уединенный дом, виллу Керри, примерно в получасе ходьбы от деревни. Там композитор продолжит работу над своей новой симфонией.

Малер красноречиво восхвалял сельские прелести Альтаусзее и тамошних волшебных окрестностей: чистые, глубокие иссиня-черные воды альпийского озера, окруженные отрогами горы Лозер и других возвышенностей; спокойное и скрытое очарование деревни с ее несколькими сотнями обитателей; отличные тропы для пеших и велосипедных прогулок.

— Звучит идиллически, — ухитрился вставить свое слово Вертен между сентиментальными излияниями Малера.

— Вы так думаете? Да, я полагаю, вам там понравится.

Вертен выждал с минуту, дабы удостовериться, что он правильно понял своего собеседника.

— Вы хотите, чтобы я сопровождал вас?

— Не совсем. Возможно, следить за мной оказалось бы более подходящим выражением. Конечно, на вилле нет лишних комнат, но в деревне превосходные условия в гостинице «У озера». Надеюсь, вы не возражаете, что я взял на себя смелость зарезервировать комнату для вас. В это время года необходимо проявлять предусмотрительность в подобных вещах.