Катерина Врублевская - Дело о рубинах царицы Савской
— Скажи, Малькамо, откуда ты знаешь об этом монастыре?
— До того, как отец отправил меня во французскую школу, я, вместе с воспитателем, объездил много монастырей и в каждом жил по несколько месяцев. И здесь был, учился у дабтара Анибы Лабрага. Он мне родня со стороны матери. Большого ума человек.
Подошел Аршинов. Его сопровождал босоногий послушник в синей хламиде. Череп послушника был выбрит наголо. На шее висел узорчатый крест. Молодой монах поклонился, сложив ладони, а Аршинов сказал:
— Нам предоставляют две кельи: большую для мужчин и поменьше для дам. Сейчас мы пойдем в трапезную — там нам приготовили немного поесть, да и стряпня Агриппины не помешает. Я кое-что хочу вам рассказать после еды.
Мы вошли в высокую комнату с квадратными потолочными балками. На каменном столе были разложены глиняные плоские тарелки, а на них лежали какие-то коренья, сухой сыр и инджера. Агриппина достала сала, кусок солонины и десяток крутых яиц.
Когда первый голод был утолен, Аршинов отодвинул в сторону тарелку и произнес:
— Друзья мои, мы все больше и больше удаляемся от нашей стоянки "Новая Одесса". Пока что путешествие к Менелику закончилось ничем. Но если мы прямо сейчас вернемся в колонию, то ей останутся считанные дни до конца существования.
— Тогда как быть? — взволнованно спросил Нестеров. — Надеяться на Вохрякова? Но колония не доживет до приезда императорской делегации.
— Верно, — кивнул Аршинов.
— Николай Иванович, если я вас правильно понял, — пыхнул трубкой Головнин, — вы сказали "пока что". Значит, у вас есть некий туз в кармане?
— Вы, как всегда, проницательны, Лев Платонович. Есть одна задумка, и ее я хочу претворить в жизнь. Если, конечно, мне помогут.
Аршинов начал свой рассказ о царице Савской, Соломоне, их сыне Менелике, Ковчеге Завета и рубиновом ожерелье. Все слушали, затаив дыхание. Только я тихонько переводила Малькамо, сидящему рядом со мной, на французский. Но он и без меня знал эту историю, и даже поправил Аршинова, когда тот сказал, что Менелику, отправившемуся к царю, было 16 лет. Нет, — сказал принц, — ему было 22 года. Значит, историю своей родины он знал на «похвально».
Свой рассказ Николай Иванович завершил так:
— Следы пропажи вели в Россию, так как одновременно с исчезновением рубинов Иоанна покинули два русских монаха, Антоний и Феодосий, которые изучали священные книги в горном монастыре Дебре-Дамо. Но они оказались ни при чем. И, я думаю, что дальше нам расскажет Аполлинария Лазаревна — она, как никто другой, знает больше всех об этой истории.
Аршинов улыбнулся и сделал приглашающий жест рукой.
— Все очень просто, — сказала я, оглядывая внимательных слушателей. — Дело в том, что я оказалась у постели умирающего Фасиля Агонафера, и он передал мне кусок пергамента, на котором был записан некий текст из Ветхого Завета, касающийся рубинов царицы Савской. А в тот день, когда вас арестовали, меня пригласил к себе Менелик. Ночью.
— И вы отдали ему пергамент? — заволновался Нестеров.
— Нет, ну что вы, — успокоила я его. — Я даже не сказала, что владею этим документом. Во время нашего разговора я попросила Менелика Второго дать разрешение на существование нашей колонии, но он ответил, что интересы большой политики не позволяют ему это сделать. И тогда я пошла ва-банк: я спросила, а если мы найдем рубины и принесем их ему, чтобы он смог короноваться и стать законным династическим негусом, даст ли он разрешение? Он согласился.
— Аполлинария Лазаревна, я преклоняюсь перед вашими умом и находчивостью, — сказал Головнин, — но не слишком ли опрометчиво было обещать Менелику корону, когда вот у нас сидит претендент.
И он указал трубкой на Малькамо.
Малькамо не выдержал и спросил по-французски:
— Объясните мне, что это значит? А то я, кроме Менелик и «руби», не понял ничего.
— Подождите, Полина, я сам объясню.
И на своем ужасном французском Аршинов сказал:
— Малькамо, послушай, мой дорогой! Мы тебя очень уважаем. Я уважал твоего отца. Мы спасли тебе жизнь. Но если от того, кому достанется корона с рубинами царицы Савской, зависит будущее нашей колонии, то мы отдадим эти чертовы рубины тому, кто даст нам спокойствие. Политика прежде всего.
— Понимаю, — понурился Малькамо. — Нет, мне нельзя настаивать, будь что будет. Но на чем, м-ль Полин, основана ваша уверенность в том, что вы и ваши друзья найдете рубины?
Я вопросительно посмотрела на Аршинова.
— Покажите, Аполлинария Лазаревна, пергамент.
Бережно достав из потайного кармана драгоценный документ, я выложила его на каменную столешницу. Все нагнулись поближе, чтобы рассмотреть его.
— Руками не трогать! — предупредил Аршинов.
Сапаров не шелохнулся, будто его это не касалось, Автоном размашисто крестился, а Агриппина умиленно подперла рукой щеку и несколько раз оглянулась, словно хотела убедиться, не видит ли кто нас.
— Прочитайте его вслух, — попросил Нестеров
Запинаясь, я прочитала церковно-славянский и протянула пергамент Малькамо:
— Тут на вашем языке что-то. Может, прочитаешь?
— Нет, — покачал он головой, — это на священном языке геэз,[44] я его читать не могу.
— Он не может прочитать, — сказала я всем.
— Может быть, я вам смогу в этом помочь? — вдруг раздался надтреснутый старческий голос на русском.
Около лестницы, также высеченной из камня, стоял старец. Весь в белом, на голове белая шапка, в тулью которой был словно вшит бублик, в одной руке посох, заканчивающийся большим крестом, в другой — метелка из конского волоса для обмахивания. Видом старый монах напоминал мумию, лицо прорезали глубокие морщины, но пронзительный взгляд выпуклых черных глаз заставлял задуматься, что не так он уж и стар. По крайней мере, на уме это не отразилось.
Малькамо, увидев его, кинулся навстречу, опустился на колени, и поцеловал край белого «шама» старика.
— Аниба Лабраг! — воскликнул он, и далее последовал страстный монолог. Старик удовлетворенно кивал, поглаживая юношу по голове.
— Постойте! — воскликнул Нестеров, сняв очки от удивления. — Откуда вы знаете русский? Вы были в России?
— К сожалению, не довелось, — ответил старик. — Но в нашей семье этой традиции не меньше двух столетий. Старшего сына старшей дочери всегда называют Анибой и отправляют в монастырь учиться наукам. А так как мы с вами братья по вере, то церковно-славянский входит в обязательную часть обучения. Мы преклоняемся перед мудростью ваших святых отцов: Сергия Радонежского, Серафима Саровского. Мой дядя, настоятель монастыря Дебре-Марьям, что в Кохаине, даже совершил паломничество в Россию и успел увидеть преподобного Серафима.[45] Я очень рад, что вы прибыли сюда и привезли мне моего любимого племянника Малькамо. Ведь я старший брат его матери.
— Прекрасно! Сам Господь послал вас! — сказал Аршинов и взял со стола пергамент. — Не сомневаюсь, что вы читаете на языке геэз.
— Разумеется, — кивнул Аниба Лабраг. — Это входит в классическое обучение дабтаров.
— Тогда вы поможете нам перевести то, что написано здесь? Дело в том, что мы бежим от Менелика и этот пергамент — единственная надежда на спасение нашей колонии на берегу моря.
Тут Автоном не выдержал. Упал на колени, и истово крестясь, возопил:
— Ярость царева — вестник смерти; муж же премудро утолит его![46]
— Полно, полно, — ответил старик, положив руку на спутанные кудри монаха, целующего его посох. — Не стоит так волноваться. Посмотрим, что тут написано.
— Это большой святости человек, — прошептал мне Малькамо. — Я знаю его с детства, он нам поможет. Видишь, у него табот и коб.
— А что это?
— Табот — это посох с крестом, который освящает все пространство закрытой комнаты. А коб — специальная шапочка у него на голове. Он — меноксе…
— Боже мой, а это что такое?
— Монах, отрешенный от мира в монастыре. Он напрямую говорит с Господом.
Тем временем Аниба Лабраг взял пергамент и стал читать, шевеля губами. Потом отложил и произнес:
— Это писал мой хороший знакомый, Фасиль Агонафер, знаток кене и зема.[47] Интересный был человек. Больше обращал внимание на земное, а не на небесное, хотя и достиг высокого сана в священной иерархии. У него было хорошо развито предвидение, то, что сейчас, по-новому, называют интуицией. И некоторые события, которые он описал тут, были им предугаданы за несколько лет до их происхождения.
— Переведите, пожалуйста, — попросил Головнин.
— Тут написано: "Бойтесь Асу — он раздавит вас, если вы сами его не победите. Не дайте реликвии погибнуть под пятой, как погибла мать в Учиали. Идите на север в Танин и убейте зверя! Да поможет вам святой Георгий! Да прозреют глаза херувимов!"
