Антон Чижъ - Камуфлет
Госпожа Ванзарова всхлипнула:
— И ты мне не веришь? Ну, почему? Я же объяснила: встала около полудня, прогулялась в саду, потом пошла на веранду, потом Глафира пришла с девочками…
— Вы были утром одна?
— Да, была…
— И вас никто не видел?
— У меня все теперь перепуталось в голове…
Дело объяснялось бы провокацией «охранки» и удачным забросом аркана на его шею, если бы в сундуке не было «чурки». И если бы не нашли Одоленского с разодранным горлом. И если бы не содал «С.П.В.». Как это ни абсурдно, но верить в невиновность жены надо даже вопреки очевидным уликам.
— Что со мной будет? — Софья постаралась заглянуть мужу в глаза.
— Не волнуйтесь, вам ничего не угрожает. Я сделаю все.
— Даже после того… Ну, того, что я тебе сказала?
— Вы мать моих детей.
Софья Петровна спустила ноги с дивана, села прямо, как могла, и попыталась вздернуть подбородок подобающе гордо:
— Родион, я должна сознаться…
— Хватит ли для этого сил?
— Да, хочу это сделать прямо сейчас…
— Извольте.
— Я солгала.
Родион Георгиевич исключительно спокойно спросил:
— И в чем же?
— Я наговорила гадостей, незаслуженных оскорблений. Ты хороший и честный человек, я была не права.
— Благодарю вас…
— Но я увлечена другим.
— Это уже не имеет значения… — с некоторым облегчением проговорил обманутый муж. — Все равно буду зафифать вас.
— Пойми, это больше, чем дачный флирт. Огромное чувство захватило меня всю.
— Не хочу огорчать, но роман окончен. Князь Одоленский сегодня утром… скончался. — Родион Георгиевич милосердно опустил подробности.
— Причем здесь какой-то Одоленский? Не знаю никакого Одоленского!
Повадки и ужимки лучшей половины были изучены до мелочей. И потому следовало признаться: не юлит. Видимо, она действительно не знакома с князем. Тогда с кем?
И тут Родион Георгиевич не нашел ничего лучшего, как брякнуть:
— Кто же твой любовник?
Софья Петровна вскочила, хоть и покачнулась, поправила мокрые волосы.
— Не смейте говорить мне подобные гадости! — бросила она с достоинством королевы, идущей на плаху, и, спотыкаясь, гордо удалилась.
А коллежский советник ощутил тяжесть. Груз имел вид совершенно нематериальный, назывался: «Выбор между долгом и обстоятельствами», — но к стенке припер покрепче оглобли. Как не хотелось, но требовалось немедленно заглянуть в кое-какую комнатку.
Августа 7 дня, лета 1905, около часу, +25 °C
Управление сыскной полиции С.-Петербурга, Офицерская улица, 28
Доподлинных сведений о ней мало. Хотя всяк чиновник, даже затрапезного чина, полушепотом и с оглядкой клялся, что был там. Причем каждый описывал по-своему. Говорят, что выглядит она чрезвычайно просто: не каморка, а чулан даже, без окон, всегда темный и затхлый, из мебели — шкафы-картотеки, рабочий столик с лампой и скрипучий стул, ни сейфа, ни тайника. Шепчутся, что попасть в нее можно через кабинет директора Департамента Полиции, да и то если отодвинуть нужную портьеру, за которой скрывается гладкая, без ручки, дверь, оклеенная обоями в цвет стен. А ключ хранится у Самого, передается в руки преемнику. Что ж скрывается там?
В середине прошлого века в Министерстве внутренних дел появилась особая картотека, в которую стали собирать донесения филеров, полицейских, городовых, врачей, прислуги, тайных агентов, дворников и доносы честных горожан, касающихся только одного предмета: мужеложцев столицы. Невзирая на их общественное положение: от актеришки до министра.
К заведенному делу прикладывалась фотографическая карточка, подробный список любовников и друзей, как бывших так и нынешних, причем обоего пола, описывались даты и места встреч. А еще с канцелярской прямотой сообщалось об интимных пристрастиях и способах их удовлетворения.
Для чего была нужна картотека, осталось загадкой. Никаких карательных мер против господ, взятых на учет, не предпринималось. Они делали карьеры, получали чины и награды. Даже происшествия совершенно скандальные, к примеру с молодыми солдатиками, оставались без последствий. В столице отношение к мужеложцам было либеральное. Императоры Александр III и Николай II прощали не только Чайковского и князя Мещерского.
По заведенным делам регулярно составлялись записки и отправлялись куда-то наверх. Кто их читал, какие делал выводы, оставалось неизвестным. Но заведенный порядок действовал безотказно. Картотека процветала и полнилась новыми подробностями. Только вот добраться до нее невозможно. Зато другое негласное собрание хранилось буквально в стенах Управления сыска.
Как только Филиппов принял столичный сыск, то сразу организовал свою маленькую картотеку мужеложцев, а доступ к ней закрыл вовсе.
Дежурившему чиновнику Родион Георгиевич сообщил, что подпишет документы в кабинете начальника, потому что ожидает телефонограмму из министерства, попросил не беспокоить с докладом полчаса и запер дверь.
Стены покрывались картинками, фотографиями, наградными листами и прочей мишурой, чем сильно отличались от спартанской пустоты кабинета Ванзарова. Портьера прикрывала вход в заветную комнату.
Занавес был отдернут решительно. Узкий след на обоях указывал дверь, замочная скважина пряталась под изгибом орнамента. Он порылся в кармане, выудил проволочку, вставил в отверстие, поддел и нажал. Замок хрустнул. Зацепив мизинцем прорезь, осторожно дернул на себя. И дверь мягко приоткрылась.
Тусклая лампочка осветила каморку размером с платяной шкаф. Напротив входа размещался картотечный стеллаж. Не следовало хватать, что попало: Филиппов мог оставить метки.
Тщательно осмотрев ящик с буквой «О» на предмет паутинок или ниточек, Родион Георгиевич вытащил архивный короб, перебрал карточки и быстро нашел то, что искал.
На снимке романтичный юноша устремил томный взгляд в «мир грез и фантазий». А записи сообщали, что Одоленский — известный в столице «тётка», предпочитает роль «жены», часто меняет любовников. Однако из партнеров указывался только один. Карточку завели недавно, не позже апреля. Главное, что упоминания о Софье Петровне не нашлось. Впрочем, как и о Николае Берсе.
Ванзаров только присел за филипповский стол, как телефонный аппарат Сименса, висящий на стене, вздрогнул и яростно зазвенел.
Августа 7 дня, лета 1905, в то же время, +25 °C
Командование С.-Петербургского жандармского дивизиона, Кирочная улица, 15
Телефонограммы принимать, а доклады, пусть срочные, заворачивать восвояси. Отдав такой приказ адъютанту, полковник Преферанский лично запер дверь. Затем покрутил ручку патефона и поставил арию Германа из «Пиковой дамы», да погромче. Как попросил гость.
Хоть и удивила Петра Александровича подобная таинственность, но он повиновался без раздумий. Кроме служебного долга, командир жандармского дивизиона испытывал к полковнику Герасимову личное уважение. Один из немногих в столице.
Сам Александр Васильевич расположился на диванчике и жестом пригласил присоединиться. Преферанский вежливо сел на дальнем краю, Герасимов попросил придвинуться.
— Разговор наш сугубо конфиденциальный, — еле слышно проговорил начальник «охранки». — И его никогда не было, ведь так?
Преферанский выказал полное согласие.
— В таком случае без предисловий. Положение дел в стране знаете не хуже меня. Развал и брожение, мы катимся в пропасть. Затишье временное, котел может взорваться в любую секунду. Кто главный виновник происходящего, известно.
Преферанский не возразил.
— Так вот, дорогой Петр Александрович, имеется редчайшая возможность не только спасти страну, но и развернуть ход ее истории… Да-да, именно так… При этом без революций и крови. Совершенно законно. Это может случиться в ближайшие дни… То, что могу сообщить далее, не оставит вам выбора. Поэтому решайте: или узнаёте, или выпьем коньячку и разойдемся друзьями.
— С вами хоть в пекло, — просто и без пафоса ответил полковник. — Можете на меня рассчитывать. Во всем.
Герасимов чувств не выразил и продолжил под дребезжание баритона. Он открыл тайну, за которую всякий из нас дорого бы дал.
Полковник Герасимов говорил на ухо собеседнику, пока не кончилась пластинка.
Когда игла граммофона с шипением забегала по кругу, Преферанский уже знал такое, что действительно отрезало ему дорогу назад. Одно лишь произнесение вслух подобного требовало немедленных действий от жандарма. С другой стороны, открывались перспективы, от которых дух захватывало.
— Таков план, — закончил Александр Васильевич. — Что думаете?
Преферанский выразил лишь сомнение: сил может не хватить. Но гость уверил, что возьмет на себя переговоры. Нужно-то согласие всего троих: Трепова, Рачковского да начальника Петербургского гарнизона. Да и не столько участие, как одобрительное невмешательство. Всякая штатская мелочь — не в счет. Главное, чтобы жандармский дивизион был верен своему командиру.
