Николас Ремин - Снег в Венеции
– Вы венецианец? – незнакомец вежливо улыбнулся.
Трон улыбнулся в ответ:
– Да, я венецианец. Вы занимаетесь искусством?
Незнакомец покачал головой.
– Я занимаюсь газом.
– Не понял?…
– Передачей его по трубам, – объяснил незнакомец. – Мы строим газопровод, чтобы подавать газ через Большой канал.
– Кто это «мы»?
– «Империал континентал газ ассосиэйшн». Я директор венского отделения.
– Вы из той самой английской компании, что поставила газовые фонари на площади Сан-Марко? – спросил Трон.
– Которые уже двадцать лет освещают всю Вену и несколько десятков других европейских городов, – с гордостью проговорил незнакомец.
– А зачем нужен газ на другой стороне Большого канала? – поинтересовался Трон.
– Для освещения улиц, синьор.
– Горожане Венеции вполне довольны и нынешним освещением.
– Плошками с нефтью, которые украшают столбы на углах? – спросил незнакомец с легким презрением.
– Людям этого достаточно.
– А прогресс?
Трону потребовалось какое-то время, чтобы понять: незнакомец говорит совершенно серьезно. «Он безумен, – подумал Трон, – но симпатичен. Во всяком случае, он долго и почтительно разглядывал усыпальницу Николо Трона!»
– Сто лет тому назад, – проговорил Трон голосом несколько более резким, чем ему хотелось бы, – Венеция была цветущим городом. Тогда не существовало никаких пароходов, никаких железных дорог, никакого телеграфа и не было никакого газового света. – Он добавил более примирительным тоном: – Вы, наверное, живете в отеле «Даниэли» и каждый день радуетесь газовому освещению, которое ваша компания там установила?
Незнакомец покачал головой:
– Я живу в палаццо да Мостро.
– А я полагал, что это палаццо необитаемо.
– В данный момент это не так, – проговорил незнакомец, протянул руку и представился:
– Хаслингер. Я из Вены.
Трон пожал его руку.
– А моя фамилия Трон.
Взгляд Хаслингера задержался на мраморном изображении Николо Трона, потом он перевел глаза на живого Трона и снова взглянул на венецианского дожа.
– Так дож – ваш предок? И вы?…
Трон кивнул, улыбнувшись:
– Алвис Трон.
– Комиссарио Трон. Я знаю, кто вы. Мы вчера вечером говорили о вас со Шпауром.
Настала очередь Трона удивляться.
– Игнац Хаслингер? Барон упоминал, что его племянник был среди пассажиров «Эрцгерцога Зигмунда».
Хаслингер кивнул.
– Это я и есть. Вчера вечером мы с ним вместе ужинали.
– Вам известно, что произошло?
– Да, разумеется. Мы обо всем поговорили подробно. Но я со своей стороны ничего не мог добавить к тому, что ему уже было известно. Я в это время…
– Вы спали. Вы приняли снотворное. Знаю.
– Увы, да, – Лицо Хаслингера было очень серьезным и сосредоточенным. – Подумать только, покушение на императрицу! Чего они хотят этим добиться? И что за этим кроется? Вы считаете, что к этому может иметь какое-то отношение поездка Гарибальди по Ломбардии?
Трон покачал головой.
– Это не в стиле Гарибальди.
– А чей же это стиль?
– Спросите об этом офицера, который ведет расследование.
– Этого… э-э…
– Полковника Пергена, – подсказал Трон.
Хаслингер внимательно посмотрел на Трона.
– Шпаур считает, что вы сомневаетесь в том, что Пеллико действительно повинен в убийстве.
– Я предпочел бы, чтобы его вину доказал суд. Пока же доказательством вины Пеллико посчитали самоубийство.
– Продолжите ли вы ведение дела?
Они по-прежнему стояли перед усыпальницей Николо Трона, венецианского дожа. Интересно, как бы поступил на его месте Николо – человек, если верить семейным преданиям, умный и рассудительный?
– Не знаю, – ответил Трон.
Хаслингер улыбнулся. Минуту-другую оба молчали. Потом Хаслингер неожиданно спросил:
– Вы сейчас направляетесь в управление полиции?
– Да, но сначала на площадь Сан-Марко.
– Могу вас подвезти. Моя гондола ждет у моста Фрари.
Трон предпочел вежливо отказаться.
– Благодарю, но мне хочется пройтись пешком.
– Потрясающе, – сказал Хаслингер, взглянув на небо, когда они вместе вышли из церкви.
Трон не мог с ним не согласиться. Сильный западный ветер прогнал туман. Льющийся сверху свет был такой пронзительной чистоты, какая редко бывает в Венеции. Контуры предметов выглядели невероятно четкими, изящными, словно прорисованные тончайшим карандашом. В такие дни со ступенек лестницы перед палаццо Тронов можно было увидеть Альпы.
Две дамы в приталенных дорожных костюмах в сопровождении двух офицеров прошли мимо них к мосту Фрари. Один из офицеров сказал что-то на ушко даме, она громко рассмеялась.
– В годы моей молодости подобного не случалось, – укоризненно проговорил Хаслингер. – Чтобы офицеры прогуливались по городу с дамами средь бела дня!..
– Вы служили?
– В полку линцких драгун. Однако летом 1848 года, после повторного завоевания Милана, после этого… – Хаслингер искал подходящие слова. – В общем, этому пришел конец. Я подал рапорт об отставке.
– По какой такой причине? – полюбопытствовал Трон.
Хаслингер мгновение смотрел прямо перед собой в пустоту, потом пожал плечами и меланхолично улыбнулся.
– Не переношу вида крови, – сказал он и пошел к поджидавшей его гондоле.
Трон пожал плечами: почему человек, который не выносит крови, вообще поступил на военную службу?
17
Был полдень. Елизавета вышла на площадь Сан-Марко. Мелкий дождик прекратился, и было весьма тепло для февраля. Как всегда на прогулках, Елизавету сопровождала небольшая свита – Кёнигсэгг и два гвардейских лейтенанта в гражданском платье. Обычно они держались чуть поодаль: так соблюдался приватный характер ее прогулок, и это всегда нравилось Елизавете. Зачем понапрасну смущать простых жителей благородной Венеции? Здешние жители были скромны: при встрече с ней многие опускали глаза Офицеры приветствовали ее, как положено у военных, – отдавали честь, штатские приподнимали цилиндры и учтиво кланялись. В Вене же она просто не могла выйти за пределы дворца – сразу же сбегалась толпа народа.
Пройдя шагов десять, Елизавета увидела то, что не заметила сразу, – солдат на балконах собора и мужчин в черных фраках, вооруженных солидными дубинками. Их было не меньше шестидесяти. Те, что были во фраках, образовали вокруг Елизаветы кольцо, демонстративно отгородив ее от людей на площади.
Хореография этого военизированного представления была продумана досконально. Движения кордебалета во фраках преследовали одну-единственную цель: очистить площадь от людей так, чтобы она напоминала пустую театральную сцену с одной примадонной в центре – Елизаветой. Она шла, глядя себе под ноги, отмечая, что постепенно шум на площади сменяется тревожной тишиной. Все, кто стал невольным свидетелем прогулки Елизаветы, замерли в отдалении – не то от благоговения, не то от страха Горожане, туристы, офицеры – все, кто кормил голубей или прогуливался на фоне исторических памятников не сводили сейчас глаз с императрицы.
Елизавета поспешно повернула назад, вслед ей раздался крик. Затем к одинокому высокому голосу присоединились и другие. Импровизированный хор скандировал все громче и громче: «Viva Verdi!» Елизавета разобрала эти слова после того, как их подхватили и иностранцы, вообразившие, что толпа приветствует появившегося на площади знаменитого композитора Джузеппе Верди. На самом же деле люди выкрикивали модное сокращение VERDI, что означало Vittorio Emmanuele Re d'ltalia.[7]
18
Антиквар Альфонс де Сиври появился в Венеции в начале пятидесятых годов. Это был пухленький француз, похожий на поросенка, украшенного марципанами. Объяснялся Сиври своеобразно, смешно коверкая итальянские слова на французский лад. Вот уже шесть лет, как ему принадлежал магазин на площади Сан-Марко. Все клиенты – люди в основном солидные, богатые – уважали Сиври: он имел дело только с работами признанных мастеров, не заламывал неслыханных цен и всегда обеспечивал доставку картин по назначению в целости и полной сохранности.
Трону Сиври нравился еще и потому, что, покупая время от времени у него картины и рисунки, он никогда не был особенно придирчив, когда речь заходила об их атрибуции.
Отец Трона, умерший в конце тридцатых годов от холеры, занимался в свободное время тем, что мастерски рисовал в стиле Джованни Беллини – на бумаге, изготовленной в XVI веке, которая в один прекрасный день в больших количествах появилась откуда-то в палаццо Тронов. Трон и мысли не допускал, что отец намеревался когда-нибудь продать свои работы, тем более выдать их за оригиналы Джованни Беллини; – то, что он рисовал на старинной бумаге, Трон считал чистой случайностью. Но когда он предложил Сиври рисунки отца, антиквар очень заинтересовался и постепенно скупил у него все до единого, заплатив вполне достойную сумму. Имя Джованни Беллини никто из них при этом вслух не произносил, хотя Трон, конечно, понимал, что Сиври считает рисунки отца творениями знаменитого художника. Именно поэтому Трон и запрашивал за них суммы, которые Сиври никогда не согласился бы заплатить за творения дилетанта. Взаимовыгодное дело пошло на пользу как Сиври, так и Трону, и за долгие годы между ними сложилась, можно сказать, сердечная дружба, если уместно говорить так об отношениях обедневшего аристократа и преуспевающего антиквара.
