Александр Бушков - Дикое золото
– Есть! – удовлетворенно пропыхтел кто-то над головой. – С револьвертом, извольте видеть!
Руки Лямпе соединили за спиной вместе, послышался резкий щелчок, запястья плотно охватило железо. Потом стало немного свободнее, его уже не держали за волосы, позволили выпрямиться. Глаза тем временем привыкли к полумраку, и первый, кого он увидел перед собой, – околоточный надзиратель в белом летнем мундире, с поперечными нашивками за выслугу лет на черных с галуном погонах. Один из державших Лямпе зашел спереди, с любопытством уставился на пленного – этот был в штатском и в руке держал наготове смит-вессон с укороченным дулом, какими обычно пользовалась сыскная полиция. «Даже так? – подумал Лямпе относительно спокойно. – Интересные дела…»
– По какому праву? – спросил он сварливо.
– А в рыло ежели? – с интересом, деловито спросил околоточный. – Ну-ка, примолкни… Зыгало, Мишкин! Волоките его быстренько в пролетку, да без шума мне!
Двое в штатском – от коих за версту несло переодетыми городовыми – вмиг выскочили из смежной комнатки, подхватили Лямпе под локти и поволокли во двор. Кинулись через огород, и Лямпе успел заметить, что мальчишка, стервец, издевательски помахал ему вслед.
Часть ветхого заборчика была заранее выломана, Лямпе, без всякого почтения подталкивая под бока кулаками, пропихнули туда, протащили через другой, примыкающий огород, еще через какие-то безлюдные дворики – и все трое оказались на улице, где стояла самая обычная пролетка с поднятым верхом. Лямпе втолкнули в нее, и оба поместились по бокам – все это со сноровкой, свидетельствовавшей о немалой практике. Извозчик без расспросов подхлестнул гладкую лошадку. Не оборачиваясь, поинтересовался:
– Что за птица?
– Серьезная птичка, – удовлетворенно отфыркнулся сидящий справа от Лямпе. – В одном кармане револьвер, в другом – кастетик. Не интеллигент, надо полагать…
– Плохо ты, Мишкин, ситуацию знаешь, – хмыкнул извозчик. – Я этих интеллигентов, с револьвертом да с бомбою, насмотрелся в пятом годе…
Судя по разговору, извозчик, вполне вероятно, тоже был ряженым полицейским чином. Лямпе не особенно задиристо спросил:
– В чем дело, братцы? По какому праву? Человек зашел в гости к знакомому…
– Сиди, – сказал тот, что справа, по причине нежданного улова, такое впечатление, настроенный вполне благодушно. – В части тебе все и разобъяснят, а наше дело – маленькое… Взять под микитки, коли приказано, да довезти в товарном виде. Так что сиди себе, дыши атмосферой, а будешь ерзать – так двину…
Подумав, Лямпе оставил всякие попытки завязать беседу – сразу видно, все трое были мелкой, рядовой сошкой, с которой просто бессмысленно искать взаимопонимания. Что ж, ситуация достаточно скверная, господа… но и весьма даже интересная, глядя непредвзято…
Его вытащили из пролетки в небольшом внутреннем дворике, со всех четырех сторон замкнутого стенами трехэтажного квадратного здания, – и, не давая передышки, потащили в одну из дверей. Там, в длинном коридоре, обшарили с ног до головы, быстро, однако тщательно; верзила Зыгало распахнул обитую ржавой жестью дверь и без церемоний запихнул туда Лямпе. С лязгом запер снаружи засов.
Классическая «холодная» – нары из необструганного дерева, под потолком крохотное, забранное толстой решеткой оконце, у двери – источавшая застарелую вонь параша – лохань с деревянной крышкой. Пол последний раз мыли и подметали, право слово, не ранее Крымской кампании, а стены не штукатурили вообще с момента постройки. Брезгливо передернувшись, Лямпе присел на краешек нар, оказавшись в полной тишине и одиночестве. Машинально потянулся за портсигаром, но вспомнил, что из карманов выгребли абсолютно все.
Медленно тянулись минуты. Тщательно восстановив в памяти все свои предшествовавшие действия, Лямпе решил, что упрекать себя не в чем. Ошибок не было. Единственно возможные в данной ситуации действия: он обязан был лично навестить Тутушкина, отработать этот след, проверить ниточку…
За ним пришли примерно через полчаса. Верзила Зыгало и значительно менее рослый, но гораздо более юркий Мишкин распахнули тягуче проскрипевшую дверь, и Зыгало с широкой ухмылкой позвал:
– Выходь, постоялец! Заскучал, поди? Ничего, сейчас тебе весело будет, все равно что в цирке…
– Наручники снимите, – угрюмо попросил Лямпе. – Руки затекли.
– А это уж, сокол, как начальство распорядится, – развел руками Зыгало. – Мы – люди маленькие, ключей не имеем… Шагай, да гляди у меня!
Его повели по чистому, но отмеченному унылостью и безликостью коридору, какие свойственны присутственным местам, втолкнули в дверь, на которой красовалась синяя эмалированная табличка: «Сыскная комната».
«Ну да, – подумал Лямпе. – Какая-то полицейская часть».
Толкнули на табурет, а сами утвердились за спиной. За столом сидел человек в штатском, совсем молодой, даже года на два-три младше Лямпе, с простецким славянским лицом, конопатый, самую чуточку разлохматившиеся льняные волосы придавали ему вид простого деревенского парнишки, наивного и беззаботного. Вот только глаза, умные и хитрые, этому образу решительно противоречили. Не бывает у деревенских простяг-пастушков таких вот глаз – а у полицейских как раз бывают…
– Сажин Петр Ефимович, губернский секретарь,[12] – с приятной улыбкой представился молодой человек. – Сыскная полиция. Позволено ли будет поинтересоваться вашим почтенным именем и общественным положением?
– Снимите наручники, – сердито сказал Лямпе.
– Пожалуй, – кивнул молодой человек. – Но ежели вы, господин хороший, со свободными руками станете вести себя неприлично…
– Сразу по башке, – прогудел за спиной Зыгало.
– Зыгало! – поморщился молодой человек, этакий кудрявый Лель из пьесы г-на Островского. – Сколько учишь тебя, а все без толку… С господами следует придерживаться деликатного обращения…
– Таких господ кажинный день по Владимирке этапом гонят… – проворчал верзила.
В голосе молодого человека явственно прорезался металл:
– Зыгало!
– Слушаюсь! – торопливо рявкнули над головой Лямпе, и тот лишний раз убедился, что чин сыскной полиции, несмотря на молодость и несерьезный облик, умеет себя поставить.
Вслед за тем Сажин зашел за спину Лямпе и отпер замок наручников. Лямпе с удовольствием размял затекшие запястья.
– Папиросочку не желаете? – спросил Сажин, цинично протягивая Лямпе его же собственный портсигар. – Огоньку позвольте… Итак, не будете ли столь любезны отрекомендоваться?
– Лямпе Леонид Карлович, дворянин, проживаю в Гостынском уезде Варшавской губернии, вероисповедания лютеранского, по торговой части.
– Да-да, тут все так и прописано, – сказал с детской простотой Сажин, кося глазом в раскрытый паспорт. И доброжелательно, даже участливо протянул: – Только вот какая незадача выходит, любезный Леонид Карлович… При вас обыском обнаружен еще один паспорт, столь же безупречный и не вызывающий сомнений, как первый. Одна беда: по нему вы – и не Лямпе вовсе, а совсем даже Савельев Павел Еремеевич, происходящий из мещан Вытегорского уезда Олонецкой губернии, вероисповедания православного… Как же так, дражайший… Павел Карлович? Или – Леонид Еремеевич? По законам Российской империи, знаете ли, положено иметь лишь один паспорт. Два – это уже излишняя, мало того, сугубо противозаконная роскошь, в особенности если паспорта на разные фамилии…
– Понимаете ли, я… – начал не спеша Лямпе.
– Минуточку! – жизнерадостно воскликнул Сажин и даже с детской непосредственностью ударил в ладоши. – С вашего позволения, я сам попытаюсь найти ответ на сей ребус… Вот этот паспорт, второй, на имя олонецкого мещанина Савельева, вы обычнейшим, я бы сказал, примитивнейшим образом нашли на улице. А? Шли-шли, глазели по сторонам – а тут и паспорт лежит в пыли. Вы его подняли, полюбопытствовали, а потом самым опрометчивым образом, не подумав толком, сунули в карман. С намерением, очень возможно, снести его впоследствии в часть, как и положено благонамеренному обывателю… Угадал?
За спиной у Лямпе тихонько фыркнули городовые.
– Самое поразительное, сударь, что вы угадали, – сказал Лямпе. – Именно так и обстояло.
– И где изволили найти сей злополучный документ?
– Да возле кладбищенской церкви.
– Место подходящее, – согласился Сажин. – В Ольховке много чего можно отыскать… Ну что же, вопрос с паспортом мы прояснили. На улице подняли. А это? – он повел ладонью над столом, где в некоей несомненной гармонии лежали браунинг, кастет и трость с наполовину выдвинутым клинком. – Сии предметы тоже на улице валялись? Поразительно, как богат наш Шантарск на нечаянные находки…
– Ну что вы, – сказал Лямпе. – Все это принадлежит мне. Насколько мне известно, ношение любого из этих предметов либо всех вместе никоим образом не противоречит законам Российской империи… Или я не прав?
