Эллис Питерс - Тень ворона
Старичок и старушка, жившие на покое в первом домике, со вчерашнего вечера не выходили на улицу и ничего не слыхали о пропавшем священнике. Услышав эту поразительную новость, они разволновались и, вытаращив глаза, с восторгом принялись чесать языками. Из их возгласов и причитаний Кадфаэлю не удалось извлечь никаких новых сведений. Старички рано заперлись у себя в доме, закрыли ставни и, затопив очаг, мирно проспали до утра. Старик, служивший раньше лесником в аббатстве, которое владело частью Эйтонского леса, живо надел башмаки, накинул на плечи дерюжный плащ, и присоединился к поискам.
Когда они постучались во второй домик, им отворила миловидная замарашка лет восемнадцати, с гривой черных волос и нахальными любопытными глазами. Хозяйка не вышла на порог, но громко дала о себе знать изнутри, сварливо спрашивая девушку, отчего та в этакую стужу оставляет раскрытой дверь. Служанка бросилась в дом, откуда послышались истошные вопли, которыми она, по-видимому не без помощи жестов, кое-как успокоила свою хозяйку, ибо старческие причитания затихли, сменившись негромкой воркотней. Девушка вернулась на крыльцо, кутаясь в шерстяной платок, и затворила за собой дверь, предупреждая новый всплеск жалоб.
— Нет, — сказала она, энергично тряхнув темной гривой. — Что до меня, я ночью не видела тут ни души. Да и кому тут ходить? С самого вечера я не слыхала ни звука, а хозяйка, как стемнело, сразу улеглась спать. А уж как уснет, ее и трубы Страшного Суда не разбудят.
Монахи ушли, оставив ее стоять на крыльце, откуда она провожала их разгоревшимся от любопытства взглядом, пока они, миновав третий дом, не остановились перед высившейся позади него мельницей. Выйдя на свободное пространство, они очутились на берегу пруда, перед ними открылась его матовая серебряная гладь, не заслоняемая домами. Возле дороги, откуда они только что пришли, пруд был широким и мелким, но чем ближе к мельнице, тем больше его округлые берега сближались, образуя узкую глубокую горловину, через которую вода возвращалась в Меол и далее в Северн. Над водой нависал покрытый инеем травянистый берег, подточенный течением. В белизне зимнего ландшафта нигде не было видно черного пятна лежащего человека. Несмотря на мороз, вода еще не затянулась льдом, лишь возле самого берега в гуще камышовых зарослей образовалась хрупкая ледяная кромка. Здесь дорожка превращалась в узкую тропинку, огибавшую мельницу со стороны монастырской стены. Тропинка привела монахов к узкому деревянному мостику с перилами на одной стороне, перекинутому через протоку. Мельничное колесо не вертелось, желоб был перекрыт, и излишек воды сливался в отводной канал, скрытый внизу под полом, оттуда вода перетекала в пруд, ее напор угадывался лишь по легкой ряби на его тихой поверхности.
— Даже если он здесь был, — сказал мельник, — дальше идти ему незачем. Там ничего нет.
Дальше и впрямь ничего не было. Тропинка бежала себе среди неширокого прибрежного лужка, сходя на нет в том месте, где находился сток. Изредка, в сезон рыбной ловли, здесь появлялись рыбаки, летом иногда играли дети, да еще влюбленные парочки, гуляя, забредали в сумерки до самого конца тропинки. Но кому придет в голову ходить здесь морозной ночью? Тем не менее Кадфаэль продолжил путь дальше. Вдоль берега кое-где росли низко склонившиеся над водой ивы, их стволы покосились из-за того, что течение сильно подмыло берег. Молодые деревья еще ни разу не подрезали, но там было и два-три старых дерева, ветки у них были подрезаны, одна же ива и вовсе срублена, а оставшийся пень украсился густой шапкой молодых, тонких побегов. Он стоял взъерошенный, напоминая окруженную венчиком волос тонзуру на голове великана. Миновав первые деревья, Кадфаэль остановился на самом краю берегового обрыва, покрытого жидкими кустиками пожухлой травы. Быстрое течение протоки, попав в пруд, продолжало свой путь среди его стоячих вод, образуя на поверхности длинную полосу ряби, от которой расходилось по сторонам чуть заметное волнение. На расстоянии десяти шагов от впадения протоки в пруд, у самых ног Кадфаэля, оно почти замирало, напоминая о себе лишь стальными бликами, изредка перебегавшими по воде. Эти слабые блики невольно приковали к себе взгляд Кадфаэля, но когда он посмотрел вниз, то внимание его привлекло просвечивающее сквозь них тихо колышущееся черное пятно. Наполовину скрытый травянистой бахромой обрыва, в воде лениво покачивался край черного одеяния. Кадфаэль опустился на колени, раздвинул перед собой покрытые инеем стебли и наклонился над краем обрыва, стараясь заглянуть в глубину. Большой кусок черной ткани виднелся среди обглоданных течением древесных корней, из-под которых вода вымыла почву. Нетерпеливый поток, сметавший препятствия со своего пути, убрал с глаз долой то, что ему мешало, и оно застряло в укромном месте. На воде качались два бледных пятна, очертаниями напоминавшие диковинных рыб, рисунок которых Кадфаэль видел однажды в записках какого-то путешественника. Воздетые к прояснившемуся небу пустые ладони отца Эйлиота, казалось, молили о пощаде, в то время как лицо его было прикрыто краем разметавшейся рясы.
Кадфаэль встал с колен и с опечаленным лицом обернулся к своим спутникам, что стояли на мосту и глядели через пруд на своих товарищей, которые в эту минуту показались на другом берегу пруда возле огородов, принадлежавших жителям трех домиков на противоположной стороне.
— Он здесь, — сказал Кадфаэль, — мы нашли его.
Прежде чем Эйлиота вытащили, пришлось немало потрудиться, несмотря на помощь брата Амвросия и его товарищей, которые тотчас же прекратили свои бесплодные поиски и, обогнув пруд, прибежали на призывные жесты и зычные крики мельника.
С высоко нависавшего над водой края подмытого обрыва, под которым был глубокий омут, никак нельзя было дотянуться вниз, чтобы подцепить тело за одежду. Даже самый длиннорукий из монахов, лежа на животе, не доставал до воды. Хорошо, что у мельника, среди прочих приспособлений, оказался багор, с его помощью они осторожно подтащили неподатливое тело к водостоку, а там уже можно было спуститься к самой воде и ухватиться за рясу.
Зловещая черная птица превратилась в какую-то небывалую рыбину. Эйлиота выволокли на берег, и вот он лежал перед ними на траве: с курчавых черных волос и намокшей черной рясы струйками стекала вода; лицо с разинутым ртом и полуоткрытыми глазами смотрело в небо, сведенные судорогой мышцы шеи и щек придавали ему выражение ужаса и говорили о тяжелой предсмертной борьбе.
Какая холодная, одинокая смерть во мраке морозной ночи! Каким-то непостижимым образом мертвое тело еще хранило следы последних мучений, после того как все давно уже кончилось. Потрясенные люди стояли и глядели на покойника, никто не произнес ни единого слова, Затем принялись делать то, что было нужно, без лишних разговоров, в немом молчании.
Сходив на мельницу, они сняли с петель одну из дверей, положили на нее мертвое тело, подняли, прошли со своей ношей через калитку на монастырский двор и отнесли покойника в часовню. Затем, поставив аббата Радульфуса и приора Роберта в известность о своем возвращении и сообщив о своей находке, все разошлись кто куда. Каждый был рад поскорее уйти, чтобы вернуться в мир живых людей, заняться праздничными хлопотами, рад тому, что может с чистой совестью принять участие во всеобщем веселье и ликовании по случаю великого праздника.
Как-то стыдливо, шепотком, известие о смерти священника распространилось по Форгейту, не слышно было громких возгласов и пространных рассуждений, но постепенно молва разнесла его по всему приходу, и к вечеру о случившемся знали уже все. Всеобщее облегчение не получило шумного выражения, никто не признавался вслух в этом чувстве, не высказывал его словами и не показывал своей радости. И все же прихожане праздновали рождество так истово, как может праздновать угнетенный народ свое избавление от тяжкого ига.
Собравшиеся вокруг смертного одра в отпевальной часовне, где даже в зимнюю стужу не разжигали огонь, дрожа от холода, дышали себе на закоченевшие пальцы и похлопывали в ладоши, чтобы хоть как-то разогнать стынущую кровь и разогреть негнущиеся руки. А промерзший более всех отец Эйлиот недвижимо лежал на своем каменном ложе, равнодушный к холоду несмотря на свою наготу.
— Итак, мы можем заключить, что он свалился в пруд и утонул, — сумрачно роняя слова, сказал отец Радульфус. — Но зачем он там оказался в такой час, да еще в сочельник?
Никто не знал на это ответа. Чтобы очутиться там, где его нашли, он должен был пройти без единого слова мимо последнего на своем пути человеческого жилья, словно направлялся в пустынное безлюдное место.
— Несомненно, он утонул, — высказался Кадфаэль.
— Кто-нибудь знает, умел ли он плавать? — спросил приор Роберт.
Кадфаэль отрицательно покачал головой:
