Евгений Сухов - Заговор русской принцессы
Некоторое время они рассматривали друг друга: графиня с затаенным страхом, замешанным на надежде, а царь с откровенным любопытством. Но вот губы Петра дрогнули, и худощавое скуластое лицо осветила по-детски беззащитная улыбка.
— Кесарь, мать твою! — громко закричал царь Петр. — Куда запропастился?!
— Я здесь, государь, — выкатился перепуганный князь Ромодановский из середины толпы.
— Чего же ты такую красу под замками держишь?
— Так документов у нее нет, — обескураженно произнес стольник.
— Эх, ты, боярин, чугунная голова! Посмотри, как ты девку напугал. Вон как таращится! Фу, ты, а смрад-то здесь какой. Совсем красоту сгноить хочешь?! Что о нас тогда иноземные государи подумают? Вот что, Федор Юрьевич, сам справишь ей документ, и чтобы впредь ее больше никто не наказывал.
— Все сделаю, как велишь, государь-батюшка, — рьяно заверил Ромодановский.
— Спасибо, ваше величество, — поклонилась графиня.
— Так она еще и по-русски говорит.
— Немного, — улыбнулась графиня.
— Где ты русскому научилась?
— Меня научила моя бабушка. Она долгое время проживала в Московии.
— Ну коли так… А благодарить не стоит. Ради моего соседа и брата Карла ХII чего только не сделаешь. — Глянув на гибкую длинную шею, царь задумчиво произнес: — Хотя кто знает, может быть еще и отыщется способ, чтобы отблагодарить своего благодетеля. Так куда же тебя, девица, отвезти?
— В Немецкую слободу. Там проживает мой дядя.
— Государь, — наклонился к Петру Меншиков, — да куда же ее сажать, ведь в твоем экипаже министр Саксонии едет…
Петр недоуменно взглянул на верного слугу.
— Неужели ты думаешь, что я девку на министра променяю? Гони его в шею, пусть до Кремля пешком топает!
* * *После рождения третьего сына Евдокия Ивановна Голицына утратила свою былую дородность. Особенно худоба проявлялась на лице, заостряя и без того выпуклые скулы. Но чувства князя оттого не притупились, и Василий Василевич по-прежнему оставался с ней нежен.
Старый слуга, запалив на столе свечи, удалился из комнаты неторопливым шаркающим шагом. Зыбкое пламя, распаляясь, бросало на стены неровные тени. Блики падали и на лик княгини, от чего ее по-прежнему красивое лицо выглядело почти таинственным.
Не удержавшись, Василий Васильевич взял хрупкие пальчики жены в свои ладони, вызвав поощрительную улыбку супруги.
Решительность Софьи Алексеевны приводила его в уныние, рядом с ней Голицын чувствовал себя едва ли не слугой. И только дома мог позволить себе остаться тем, кем он был на самом деле: нерешительным и мягким человеком, так ценящим домашний уют.
На прошлой недели князь хотел оставить придворную службу и посвятить себя поэзии. Василий Васильевич даже подыскал подходящие слова, какие следовало сказать государыне при встрече, но, натолкнувшись тогда на упрямый взгляд Софьи, неожиданно стушевался и дал себе слово проводить ее до престола. Без Петра.
Евдокия не могла не знать о его связи с царицей, однако даже взглядом не показала своего неудовольствия.
В какой-то степени жаркая, почти безрассудная любовь Софьи начинала утомлять Голицына. Василий Васильевич понимал, что занимает в ее мыслях центральное место и что все свои дальнейшие планы она связывает только с ним. А цель у царевны была настолько высока, что от нее невольно захватывало дух.
Находясь в своем дворце, рядом с любимой женой, князь Голицын вдруг отчетливо осознал, что ему чуждо стремление Софьи к абсолютной власти. И уж тем более он не готов восседать с ней на престоле.
— Как ты себя чувствуешь, Евдокия?
Глаза женщины немедленно наполнились счастьем. В ответ — лишь легкая улыбка. Вчера, сославшись на недомогание, Евдокия Ивановна отказалась от ужина и ушла почивать в одиночестве. Сейчас, будто бы извиняясь за свою вчерашнюю слабость, распорядилась приготовить жареного гуся — любимое блюдо Василия Васильевича — и зажечь свечи.
— Когда ты рядом со мной, я понимаю, что такое настоящее счастье. Я так редко тебя вижу, Василий, — мягким голосом произнесла Евдокия.
Ничего похожего на укор. Голос звучал сердечно.
Где-то внутри Василия Васильевича неприятно ворохнулось. Это божий глас! «Ты меня любишь, касатушка, а я с царевной вчера вечерок коротал!»
— Государственные дела, Евдокия. Помогать мне надо Софье. Если я этого не сделаю, так они ее совсем изведут.
— А может, не нужно встревать между сестрой и братом? Вдруг как-нибудь само уладится?
Глаза супруги светились прежней любовью, но вместе с тем в них что-то странным образом переменилось. Огонек, что находился на самой поверхности радужки, вдруг неожиданно забрался в глубину зрачков, мигнул разок да и затерялся.
Василий Васильевич отпустил хрупкие женские пальцы.
— Не о том ты говоришь, Евдокия, — глуховато отвечал князь. — За свое дело болею. Думаешь, мне в радость разлад в семье чинить? Если я уйду, так все погибнет. Все сначала придется начинать. Местничество отменили слава богу! Теперь армию создавать нужно по европейскому образцу, границы на юге от татар укреплять. И все на мне висит. А уйду я, так они просто глотки друг другу перережут!
Ладони Евдокии Ивановны некоторое время покоилась в центре стола, как если бы она рассчитывала на то, что Василий Васильевич окружит их заботой, овладеет ими вновь. Но потом, не дождавшись участия, убрались на самый краешек.
— А что ты думаешь о Петре? — неожиданно спросила Евдокия.
Василий Голицын прикусил губу. Прежде супруга таких вопросов не задавала. Ее вообще не интересовали государственные дела. Оказывается, князь совершенно не знал супругу.
— Петр умен, очень энергичен, даже храбр. Двумя словами о нем не скажешь. — Подумав, добавил: — Я даже не знаю, что в нем намешано больше — добра или зла. У него есть одна хорошая черта, что в наше время встретишь не очень часто. Он тянется к знаниям! Пытается до всего дойти собственным умом. Стреляет из пушек, изучает геометрию, организовывает маскарады, дирижирует, играет на барабане, танцует. — Рассмеявшись, продолжил без намека на иронию: — В России прежде таких государей не бывало. Но в нем многое и от шута. На свадьбе у Хованского исполнял обязанности метрдотеля. А неделю назад организовал шествие по Москве. И знаешь, кем он там предстал?
— Кем же?
— Шел впереди строя и играл на барабане! — с возмущением вымолвил Голицын. — И это великий государь! Что же тогда нужно ждать от его подданных? Да и ведет он себя больше как мужик. Может в рожу холопу двинуть и посохом вельможу отдубасить. И попробуй ему начни перечить, так он ногами затопчет. — Вздохнув, князь добавил с грустью: — Вот такой у нас царь. Даже непонятно, в какую сторону он может толкнуть Россию… Так что уйти я никак не могу.
Свечи оплыли до половины. Разрезанный на большие куски гусь остывал в глубоких блюдах, вот только аппетита отчего-то не прибывало. Щипнула Евдокия Ивановна крылышко и опять посмотрела на мужа.
— Ну ладно, хватит разговоров.
Князь взял высокую бутыль и налил себе вина в высокий бокал. Пригубил. Сладкое. Евдокия Ивановна пила квасок. По тому, как она поморщилось, было видно, что он ядрен и пришелся благоверной по вкусу. Вошел слуга и, потоптавшись у порога, произнес:
— Государь-батюшка, тут к тебе игумен Сильвестр Михайлов пожаловал. Я хотел было его спровадить, но он говорит, что дело шибко неотложное.
Отодвинув тарелку с дичью, Василий Васильевич пообещал:
— Сейчас приду, Евдокия.
И, поднявшись, заторопился к двери.
Игумен Сильвестр Медведев принадлежал к ближнему кругу царевны Софьи и предан ей был до самозабвения. В повзрослевшем Петре он видел угрозу ее царствованию. А когда самодержец однажды устроил маскарад, нарядившись в рясу, то набожный Медведев возненавидел его люто. Укорил он было Петра за богохульство, а тот только рожки состроил.
— Отступать нам некуда, князь, — решительно напомнил Медведев. — Из Швеции прибыла графиня Корф. Все получилось именно так, как мы и планировали. Кажется, она Петру понравилась.
— Уже наслышан, она побывала в Преображенском приказе.
— А иначе нельзя. Этот плут Ромодановский обязательно бы догадался! Нюх у него на такие вещи. Настоящая ищейка.
Между бровей князя Голицына образовалась неровная складка.
— Послушай, Сильвестр, а не богохульное ли это дело?
Заданный вопрос Медведев воспринял серьезно. Насколько его знал князь — для игумена не существовало второстепенных вещей. Подумал малость, напрягая чело, и твердо отвечал:
— А с антихристом любые средства хороши. Главное — его с престола сокрушить.
— Софья знает?
— Я только что переговорил с ней.
В лютый мороз и в невыносимую теплынь Сильвестр Медведев носил аскетическое рубище, под которым пряталась грубая власяница; единственное, что отличало его от прочих чернецов, так это небольшая панагия, украшенная самоцветами.
