Далия Трускиновская - Государевы конюхи
— Я те научу… — проворчал Тимофей. — Нам Данила живым надобен!
Семейка беззвучно рассмеялся.
— Ты, Тимоша, коли хочешь отсюда живым уйти, отошли Данилу-то, — посоветовал он. — Пусть тихонько уйдет да поблизости затаится, пока темно да никто на нас не глядит. Давай-ка, свет, пригнись да вдоль забора и прошмыгни, а мы тебя прикроем…
— Для чего? — удивился Данила.
— Делай, что велят. Хоть в сугроб закопайся, а чтоб я тебя не видел! — велел Тимофей.
Конюхи, словно бы продолжая совещаться отошли к забору. Данила, держась так, чтобы между ним и бойцами все время были плотно стоящие товарищи, начал отступать к реке.
— Аким! Аким! — раздались крики.
Фонарь возник из-за угла и, мотаясь во тьме, стал быстро приближаться. Ткач Клим и Вавила, не заметив замершего впритык к забору парня, с громким топаньем бежали к своим.
— Точно ли Перфишка? — крикнул Одинец.
— Он самый!
Гонцы подбежали и, поскольку самое главное уже успели выкрикнуть, принялись истово кивать.
— Вот ведь стервец! — воскликнул Сопля.
— А теперь я скажу, — Озорной заговорил густым голосом, властно и весомо. — Сдается мне, что все как раз наоборот вышло. Что не Трещала с Перфишкой Рудаковым у вас бойца свели, а свел его Перфишка у Трещалы для вашей стенки, и привел, и с рук на руки сдал.
— Ты что несешь? — возмутился Сопля.
— И вы тому Перфишке платить не хотели! И кто-то из вас его там, под забором, и упокоил!
Ответом на такое заявление была сперва тишина, потом разномастная ругань.
— Ты меня гнилыми словами не навеличивай! — обратился Тимофей к главному ругателю. — Ты мне лучше растолкуй, откуда мертвое тело под забором взялось!
— А я почем знаю! — Сопля обернулся к бойцам. — Что, ребятушки, не выдадите?
Бойцы согласно загудели.
— На свою голову вы, конюхи, то тело сыскали, — нехорошо скалясь, сказал Сопля. — Так, Аким? Так, мои соколы?
Одинец ничего не ответил. То ли слишком медленно осознавал опасность, то ли думу какую-то неожиданную думал…
— А ты только замахнись кулачищем-то! — отвечал Тимофей. — И верно сказано: ворона сове не оборона!
— Ты к чему?
— А к тому — вы сами себя соколами зовете, а хуже старой вороны! Парень-то наш давно ушел! Сейчас стрелецкий караул приведет! Ты, Сопля, до четырех-то считать обучен? Или только кулаками махать горазд?
— Ушел?! Вы, ироды, куда глядели?!
— Удрал! — подтвердил Тимофей. — Он у нас самый молодой, ноги быстрые, он теперь, поди, уж по льду до Крымского брода добежал! Вот сейчас и выскочит на Остоженку! Там вам не Хамовники — там стрелецкого караула дозваться легко!
— Ах ты!..
И тут оказалось, что, в отличие от Одинца, решения Сопля принимал очень быстро.
— Молодцы! Разбежались, живо! Не было вас тут! — негромко приказал он.
Но Семейка расслышал.
— Погоди суетиться, свет! — сказал он, выходя на видное место. — Нам ведь покойник-то ваш не надобен, мы еретическую грамоту ищем. Коли вся свара между вами из-за бойцов, которых переманивают, так мы от вас и отвяжемся. А что, Тимоша, не поставить ли на одну доску Одинца с Соплей и Трещалу? Там и видно будет, кто врет!
— Как это — на одну доску? — спросил Одинец. — В приказе, что ли?
— Опомнись, свет, ночь на дворе, какой тебе приказ? — удивился Семейка. — Остановим извозчика да и доедем до Яузы, до Трещалина двора. Вы двое да нас трое — вот и пятеро. Коли большие розвальни попадутся, то и поместимся. Вызовем Трещалу…
— Не выйдет, — хмуро буркнул Одинец.
— Как это не выйдет?! — громогласно возмутился Тимофей. — Вот тут уж точно и стрельцов позовем, и выемку сделаем! Поставим вас двоих против Трещалы, послушаем, как вы друг друга честить станете. Может, и поймем, куда старого Трещалы наследство подевалось!
— Нет его у нас! — возвысил голос и Одинец.
— Вот и будет твое слово против его слова! Давайте, голубчики мои, не кобеньтесь, пойдем к Остоженке! Не злобствуй, Сопля! Чем скорее это дельце прояснится, тем скорее и домой вернешься!
Данила слышал беседу через слово, особенно когда говорил Семейка. Конюх-татарин вообще ничего и никогда глоткой не брал — и без того у него все получалось. А когда загремел Тимофей, стало ясно — нужно и впрямь огородами выбегать на Остоженку.
Данила все же не поспешил — извозчик тоже ведь, как по заказу, не явится, — а еще присмотрелся и прислушался. Он видел спины своих товарищей, видел время от времени освещенных фонарем Соплю и Одинца, еще кого-то из бойцов. И дождался — конюхи решительно двинулись вперед. Очевидно, и Сопля, и Одинец позволили себя уговорить. Тогда лишь Данила тихонько спустился на лед и побежал что было духу.
Меж тем у ткацкого двора все было чуточку иначе, нежели ему представлялось.
Сопля вдруг притянул к себе за толстую шею Одинца и принялся шептать ему в ухо. Тот кивнул. Тогда Сопля отпустил товарища.
— Не поеду я, — сказал он. — Не дай Бог, прежде времени увижу того Трещалу — сцепимся, право слово! Будет у вас заботы нас разнимать!
— Я сам поеду, — подтвердил это решение Одинец. — Давно нам пора так-то поговорить, без бойцов. Может, до чего и договоримся.
— Пошли! — велел Тимофей. — Нас трое да ты один — не хочешь ли еще кого из своих взять?
— Возьми Ивашку, — предложил Сопля.
— Да нет, и то еще неизвестно — найдем ли большие розвальни, — возразил Одинец. — Я один за двоих места займу.
Вчетвером они молча вышли на Остоженку.
— А умен твой Сопля, — неожиданно заметил Тимофей. — Пока мы к Трещале в гости ездить будем, он тебя от Перфишки Рудакова избавит.
— Для того и остался, — подтвердил Семейка.
О том, что Тимофей своим внезапным обвинением Одинцовых соколов в убийстве Рудакова сподвиг Соплю на такое незаконное дело, да и предоставил все возможности, Семейка, понятно, умолчал.
— Бубенец! — прислушавшись, сказал Богдаш. — Хороший возник, ходко идет…
Раздались и голоса, с пьяной удалью исполнявшие в санях непотребную песню.
— Ну, что, Семейка? — спросил Тимофей. — Остановим, что ли?
— Ин ладно, — не возразил тот.
Когда возник, запряженный в большие санки, приблизился, ему наперерез с пронзительным свистом кинулись Семейка и Богдаш. Конь, испугавшись, сбился с ноги. Тут Семейка, схватив его под уздцы, побежал вместе с ним вбок, сбил направление конского бега, Богдаш тем временем прыгнул в сани и, выхватив вожжи у очумевшего кучера, резко их натянул.
Остальное было уже совсем просто — выкинули питухов на снег, сели сами да и поехали.
— Данила, эй, Данила! — звал Тимофей. — Прыгай сюда!
— Подай голос, Данила! — заорал и Богдаш.
Он как схватил вожжи, так они у него в руках и остались.
— Тут я! — Данила побежал навстречу санкам.
— Вались сюда! Не бойся — втащим!
Он и не боялся. Он рыбкой кинулся поперек саней и был ухвачен разом и Семейкой, и Одинцом.
— Так ты не за караулом? — удивился боец.
— Какой тебе караул? — удивился, барахтаясь, Данила. — За ним до самого Кремля бежать надобно!
— Не дергайся, свет! Лежи поперек! — велел Семейка. — Тебя сажать некуда!
— Что, у «Ленивки» свернем? — спросил Богдаш.
Возражений не было. Он и свернул, и удачно, не теряя быстроты конского бега, съехал на лед, и довольно скоро санки докатили до устья Яузы.
— Ну, Данила, показывай, где этот шпынь ненадобный угнездился! — велел Тимофей.
Ночью крутой берег Яузы, имевший в этом месте несколько протоптанных сходов, казался вовсе непреодолимым — сходы совершенно не были заметны. Данила с Семейкой довольно бойко полезли наверх и набрели на косую тропку, но Тимофею с Одинцом пришлось похуже. Оба, особенно Одинец, были тяжеловаты для таких подвигов, не успевали сделать быстрого шага вверх, как тут же на два шага и съезжали. В конце концов, держась за руки, конюхи и боец выбрались на ровное место.
Богдаш с конем ждал внизу, пока отыщут пологий и наезженный спуск. Пройдя вверх по течению, неподалеку от моста нашли и переулок, продолжением которого был спуск, и покричали, и дождались, пока возник взвезет полегчавшие санки наверх.
— Вот где-то тут он и живет, — сказал Данила, показывая рукой в направлении Солянки.
— Тут, — точно определил Одинец. — Ну, благословясь!
И стал мерно бить кулаком в ворота. Сразу же отозвался кобель. Ему, бедному, днем досталось — должно быть, все еще не успокоился.
— Кого нелегкая несет? — раздался некоторое время спустя очень недовольный голос.
— Трещалу позови! — велел Одинец.
— А кто по его душу?
— Скажи — Аким Одинец!
Кудрявое словосочетание было ответом. Человек за высоким забором до такой степени удивился, что повторил свою словесную загогулину несколько раз, как бы пытаясь при ее помощи убедить себя, что Одинец ему не снится.
