Далия Трускиновская - Государевы конюхи
— Васька! Кузька! Имайте его!
И сам кинулся к Сопле, повис у него на плечах, сгреб в охапку. Сопля рычал и брыкался.
— Вот так-то лучше! — крикнул Тимофей. — Уймись, Богдашка! Не то доской благословлю!
Семейка же оказался рядом с Желваком и схватил его за руку.
— Стой, свет, не то больно сделаю…
— Держите своего! — потребовал Одинец. — Мы своего держим!
— И наш шагу не ступит, — как старший, отвечал Тимофей. — Эй, Аким Одинец, выйди, потолкуем! Мы ведь и впрямь государева служба!
— А кто таковы?
— Да конюхи мы!
— Вон оно что! Слышал, Сопля?
— Врут! — выкрикнул спеленутый собственной шубой Сопля.
— Вот те крест! — Тимофей наконец отпустил доску и перекрестился.
— А коли конюхи, какого рожна под моим забором искали? — вылез вперед ткач. Оказался он маленьким мужичонкой, Одинцу до подмышек, и гляделся среди бойцов парнишкой-недомерком.
— Что, светы, не сказать ли правду? — очень тихо предложил Семейка, Богдановой руки меж тем не выпуская. — И поглядим, что ответят. А ты, Данила, примечай…
— А скажем… — Тимофей вышел вперед. — Такое дело, молодцы, — мы сюда не своей волей забрели, а нас послали. Кто Аргамачьих конюшен конюха может с приказанием послать — вы, поди, и без меня знаете. Так, Одинец? Мы розыск ведем.
— Врет! — в полной безнадежности перебил Сопля.
— А чем мы великому государю грешны? — спросил Одинец. — Плохо его на льду тешим? Старых заветов не храним? Обидели кого?
— Славно тешите! Сам завтра на вас поглядеть приду и за вас об заклад биться, — пообещал Тимофей. — А дело такое — с еретическим писанием связано.
— Еретики — это не по нашей части, — сразу отмел подозрение Одинец. — Мы в церковь Божию все ходим, исповедуемся и причащаемся, посты держим исправно! Да и на что нам писание-то? Молитвы мы затвердили, а больше читать и незачем.
Данила усмехнулся. Одинец, хоть и был на вид прост, весьма витиевато признался в своей безграмотности.
— Да никто вас еретиками и не зовет. А ищем мы деревянную книжицу. Добрые люди сказывали, была она у покойного старого Трещалы, да и пропала. То ли в наследство кому-то отдал, то ли украли у него. А книжица еретическая, нам ее сыскать велено.
— А что ж не Земский приказ этим занимается? — опять влез ткач.
— А про то ты Приказ тайных дел спрашивай. Есть там дьяк — Дементий Минич Башмаков, его государь старшим назначил. Вот к нему и ступай! — отрубил Тимофей.
О Приказе тайных дел всякие слухи ходили. Связываться с ним на всякий случай опасались. Ходить и спрашивать о всякой околесице никто бы даже и спьяну не стал.
— А к нам-то кто идти надоумил? — совсем попросту осведомился Одинец.
— Сказывали добрые люди, что из-за того Трещалина наследства вы, бойцы, вконец переругались, друг дружку убить готовы. Сдается, что у молодого Трещалы этой деревянной книжицы нет. Мы и подумали, что она, может, к вам попала.
Тимофей говорил миролюбиво, неторопливо, тоже — попросту, с искренним доверием. Данила меж тем обводил взглядом лица бойцов. Сопля сверкнул глазами в сторону Одинца. Одинец засопел. Прочие как-то вдруг притихли.
Бойцы явно что-то знали о деревянной грамоте!
— Нет ее у нас, — хмуро сказал Одинец.
— А была ли?
— Нет, и не бывала.
— Чего же вы с Трещалой не поделили? Добрые люди сказывали — свара у вас из-за Трещалина наследства!
— Пусти… Да пусти же! — Сопля стал вырываться, держали его уже не так крепко, и он выскочил из шубы, в два быстрых шага встал перед Тимофеем. — Про свару я расскажу!
Данила насторожился — хитрый боец явно помешал Одинцу открыть рот.
— Ну, сказывай, — позволил Тимофей.
— Это Трещала кашу заварил. Стал у нас бойцов переманивать. Я ему настрого заказал в «Ленивке» бывать, так он не послушал и туда своих людишек тоже подсылал. У него в подручных скоморох есть, как стенку принимаются собирать, так и он на Москве объявляется! И тот скоморох тоже моих бойцов переметнуться подговаривал. А от Трещалы к нам один молодец перебежал, мы его до поры до времени прятали. Вот — у парня своего спросите!
Сопля показал на Данилу.
— А чего спрашивать-то? — удивился Данила. — Я про вашего перебежчика — ни сном ни духом!
— Скажи, как мы с тобой у «Ленивки» сцепились! Я же тебя за Трещалина лазутчика принял! Будто бы хочешь все в кружале разведать! А как к нам стал тебя зазывать, ты и на попятный! Ну, думаю, подослали!
— Когда это ты, Данила, с ним сцепился? — строго спросил Тимофей.
— Было дельце, свет, — вмешался Семейка. — Да и не дрались они, один лай, ничего больше.
— А после того лая Даниле спешно втемяшилось кулачному бою обучаться? — сообразил Озорной. — Разберусь я с ним!
— Да ладно вам! — воскликнул Богдаш. — Пусти, Семейка, остыл я. Дай шубу накину.
Он воздел руки над головой, потом резко бросил их вниз, встряхнулся, как искупавшийся пес, и подхватил со снега шубу.
— Так, выходит, вся свара — из-за бойцов, которых сманивают, и деревянная еретическая грамота тут вовсе ни при чем? — уточнил Тимофей.
— Да ты послушай! — Сопля заговорил так убедительно, что дальше некуда. — Ведь коли по уму — так нас, нашу стенку, обидели! Есть торговый человек, Перфишка Рудаков. И он привел нам парня. Откуда его вывез — сам объяснить не мог толком, да и парень тоже. Однако здоровенный детина, и у себя дома в стенке стаивал, парнишкой — на крыльях и уже два года как со взрослыми мужиками в челе. Мы его попробовали — да Перфишке спасибо сказали. И заплатили хорошо. Сколько, Аким?
— Полтину я ему дал, да ты от себя десять алтынов прибавил.
— И тот парень жил с нами сколько-то дней, а потом скоморох Трещалин, Томила, проведал и к Перфишке подкатился. Уж не знаю, чего пообещал, да только Перфишка поздно вечером пришел за детинушкой — вот, Клим видел…
— Вот те крест, своими глазами, — подтвердил ткач.
— …да и свел тихомолком со двора! Вот нам еще забота — окаянного Перфишку искать, чтобы деньги вернул.
— Найду — шею сверну, — грозно сказал Одинец. — Не по-христиански это — деньги получить да и переметнуться!
— Перфишка Рудаков, стало быть, парня свел. И из-за того ваша свара с Трещалой еще больше разгорелась? — Тимофей был нетороплив, говорил размеренно, глуховато, но Данила чувствовал — сейчас заорет!
— Да из-за него, худяка! Мы и раньше-то не ладили, — признался Сопля, — и про то всей Москве ведомо. А как парня свел — совсем взъярились. Мало за тем Трещалой грехов, что ли? Я крест целовать буду — он в прошлом году изловчился, с закладкой на лед вышел! Теперь вот с Перфишкой спелся! А по тому Перфишке кнут плачет. Такого парня свел!..
Сопля, перечисляя обвинения, все повышал голос, потрясал кулаками, скалился — словом, был страшноват. Тимофей же слушал его бесстрастно, как и положено ведущему розыск служилому человеку.
— И за то вы его убить готовы? — уточнил лишь.
— Не то что убить — живьем в землю вогнать! — Сопля ответил до того страстно и яростно, что Даниле сделалось его жаль — невзирая на происшествие у ворот «Ленивки».
— Ну так и незачем стараться… — Тимофей помолчал и решительно возвысил голос: — Лежит ваш Перфишка на берегу под забором вторые сутки! Крови на нем нет — кулаком, выходит, били!
И указал рукой в сторону реки.
— Под каким забором? — спросил озадаченный Сопля.
— Да под вашим же. Вы на этом дворе ведь стоите? Ну так как с реки к переулку подниматься — по левую руку.
— Перфишка? — переспросил Одинец. — Точно он?
— Пошли человека проверить, — предложил Тимофей. — А мы подождем.
— Да что ж это деется?! — завопил вдруг ткач. — Вы-то разбежитесь, а тело-то — под моим забором!..
— Давай-ка, Клим, беги с Вавилой, поглядите, — велел Одинец.
Клим кинулся бежать по переулку, за ним — Вавила с фонарем. Опять наступил мрак.
Бойцы, сбившись вместе, неслышно совещались. Конюхи тоже сошлись потеснее.
— Их разделить надобно, — прошептал Данила. — Сопля Одинцу говорить мешает. Без Сопли Одинец проболтается…
— Разделю, — пообещал Тимофей. — Что, Богдаш, потешил душеньку?
— Для стеночника он хорошо бьется, а настоящего охотницкого боя не знает, — сказал Желвак. — Погоди, Данила, научу. Ты о того Соплю сапоги однажды вытрешь. Он что умеет — стенку с разбега прорывать и быстро кулаками в разные стороны садить. Никто ничего и понять не успел, а он уж стенку прошиб, за ним клин попер. Одно слово — надежа-боец. А для охотницкого боя верный глаз нужен…
— Я те научу… — проворчал Тимофей. — Нам Данила живым надобен!
Семейка беззвучно рассмеялся.
— Ты, Тимоша, коли хочешь отсюда живым уйти, отошли Данилу-то, — посоветовал он. — Пусть тихонько уйдет да поблизости затаится, пока темно да никто на нас не глядит. Давай-ка, свет, пригнись да вдоль забора и прошмыгни, а мы тебя прикроем…
