Дэйл Фурутани - Смерть на перекрестке
Глава 6
Луна во мраке бледна.Листья кружат над землей.Демон летит сквозь мглу!
К ближайшему селению подошел Кадзэ уж после полудня. Бедная была деревушка! Дырявые крыши, пыльные улочки, которые — случись дождю — порадовали бы путника грязью непролазной. А уж сколь знакомы ему потемнелые от времени стены домов — и слов недостанет. Или, может, глаз его уж до того замылен, что все селения Ямато для него — на одно уж лицо? Нет, вряд ли. Судзака — деревня гостеприимного угольщика Дзиро — много позажиточнее казалась даже на первый взгляд. А эта — именем Хигаши — уж такой нищей да полуразрушенной смотрелась, что даже он удивился.
Правда в отличие от селения Дзиро деревенька Хигаши могла похвастать постоялым двором с чайным домиком. Было где путнику и бодрящего напитка испить, и голод утолить, и на ночь голову преклонить. Стоял постоялый двор прямо на перекрестье трех дорог. Крыша — высокая, над дверью — полуспущенная бамбуковая штора сапфирово-синего цвета. А на шторе той — большие белые иероглифы: «Чайный домик Хигаши». Н-да. Воистину деревенское название — ни поэтичности в нем, ни изящества. Но Кадзэ оно отчего-то понравилось. Простота и искренность есть непременные составляющие благородства, — неясно, правда, относится ли это самурайское изречение и к качеству заштатных гостиниц…
Мысленно забавляясь, Кадзэ зашел за синюю штору.
Порог обрывался прямо в круглую общую залу с утоптанным земляным полом. Поверх комнату огибала невысокая деревянная веранда — не иначе вышеупомянутый чайный домик. Кадзэ присел на пороге. Принялся расшнуровывать запыленные сандалии. Молоденькая служаночка в пестром бумажном кимоно завидела нового клиента. Ласочкой подскочила к порогу, стрельнула глазками, склонилась в низком поклоне. Пропищала, старательно подражая высоким голосам городских гейш и гетер:
— Да благословен будет ваш приход под нашу кровлю, господин!
Кадзэ кивком ответил на приветствие. Склонился, чтоб стянуть сандалии. Распрямился — а служаночка уже семенила к нему, держа на подносе пару свежих носков-таби. Вот уж воистину, — и откуда в этакой глуши подобное изящество?! Он с наслаждением снял грязные таби и переобулся в чистые.
Кадзэ последовал за девицей внутрь дома.
— Высокородный господин в отдельном кабинете откушать изволит или соблаговолит почтить своим присутствием общую залу? — прощебетала служанка.
Денег в кошельке — негусто. Но с другой стороны, как же хочется спокойно посидеть в одиночестве, не видя вокруг глупых крестьянских физиономий! Призадумаешься тут. Кадзэ и впрямь призадумался. Пару мгновений спустя победила любовь к уединению.
— Проводи в отдельный кабинет.
Мелко семеня, девица торопливо провела его в крошечную — татами на четыре, не больше — комнатенку. Кадзэ опустился на циновку. Вынимать меч из-за пояса, впрочем, не стал, просто передвинул его так, чтоб сидеть не мешал.
— Может, высокородный господин пожелает для начала испить саке? — прозвенела служаночка.
От внимания Кадзэ не укрылось — девушка ухватила пальчиками край широкого, еще не подшитого рукава[6] своего яркого кимоно и нервно его теребит. Интересно, это просто привычка у нее такая — или девчонка правда чего-то боится?
— Нет. Саке не хочу. Только чаю… Постой-ка, красавица. Не скажешь ли мне, не привозили ли в последние несколько лет в ваше селение маленьких девочек? Я разыскиваю одну. Ныне ей, должно быть, лет девять. Пришло в голову — может, кто-то у вас купил недавно прислужницу примерно такого возраста?
Служанка уставилась на него с изумлением. На всякий случай кокетливо хихикнула. А после пискнула:
— Нет, благородный господин воин! Не было у нас никаких девочек!
— Не было так не было. Ну, где мой чай?
Девушка выбежала из комнаты, мелькнув цветастым подолом. Кадзэ расположился поудобнее. Конечно, тонкие бумажные стены не спасли бы его от шума гостей в общей зале, но, по счастью, нынче на постоялом дворе стояла тишина удивительная. Мысленно Кадзэ выругал себя болваном и идиотом: ну что ему стоило не задирать нос и сэкономить пару-другую монет? Какая разница, в общей зале сидеть или в отдельном кабинете, коли ни там, ни там — ни души? Задумался — и тотчас передернулся. Немыслимо, непристойно для самурая думать о таком грязном предмете, как деньги! О том, что и сколько стоит, надлежит беспокоиться госпоже его супруге, если и она снизойдет до столь низменных забот. Госпожа супруга… произнеси слова эти, хоть вслух, хоть про себя, — и сердце тотчас сжимают стальные клещи тоски. Госпожа супруга Кадзэ. Женщина, по собственной воле ушедшая в лучший из миров. Мертва она. Мертва и госпожа. Нет. Лучше не думать. Кадзэ сделал глубокий вдох и постарался вновь обрести душевный мир.
Меж тем воротилась служаночка. На подносе она несла чайник и чашечку, без особого успеха имитирующие дорогой фарфор. Довольно грациозно опустившись на колени перед Кадзэ, налила ему чаю. Поставила чайник на низкий столик и снова принялась теребить пальцами рукав.
— Может, не побрезгуете и нашим скромным угощением? — сказала она наконец. — Рис еще не готов, но зато одэн[7] наш на всю округу славится.
— Да. Одэн, пожалуй, будет в самый раз. Неси быстрее, есть очень хочется.
Девушка стрелой вылетела в коридор, торопясь принести заказ. Кадзэ тем временем взял чашечку, отхлебнул горячего, приятно горького чая. Одно из немногих достоинств в нынешней его невеселой жизни — научился наконец ценить маленькие, повседневные радости бытия. Вот как, к примеру, приятственно испить чашку хорошего чаю, не высиживая при этом зубодробительно тягостной процедуры чайной церемонии! Или как славно в одиночестве, не на пиру или торжественном обеде, насладиться миской обычного деревенского одэна!..
Он услышал: прошлепали по коридору босые ножки служанки, торопящейся поднести важному клиенту заказ. И внезапно — тончайшие бумажные стены не скрывали даже самых тихих звуков — девушка оступилась. Грохнулась о доски, разбилась миска.
— Ой, нет! — в голос всхлипнула девчонка.
Через пару секунд по полу зашаркала — тяжело, уверенно — другая пара ног. Человек остановился рядом со служанкой. Заверещал визгливым тенорком:
— Дура безрукая! Последнего ума лишилась!
— Да торопилась я, хозяин! Господин самурай изволили сказать — дескать, кушать хотят, ну, я и…
— Неумеха! Ты гляди — опять миску расколотила!
— Не хотела я, хозяин…
— Чтоб тебе сдохнуть, мерзавка! Глядеть тошно на тебя, безрукая! Будь проклят день, когда мы тебя купили, сиротство твое пожалели. В веселый дом ступай, там твое место!
— Простите, хозяин, не виновата я…
— Еще огрызаешься, стерва?!
Кадзэ услышал звук оглушительной пощечины и сразу за ним — тихий изумленный вскрик девушки. Наверное, хозяин прав, наказывая нерадивую служанку. Кадзэ снова отхлебнул чаю. Постарался отстраниться от окружающего мира, не обращать внимания на скандал в коридоре. В конце концов, какой же он японец, если не может даже заставить себя не слышать всего, что поневоле слышно сквозь бумажные стены и тонкие ширмы?
Из коридора донесся звон второй, еще более крепкой оплеухи. На этот раз девчонка громко заплакала от боли. Новая пощечина — и она заскулила, как насмерть перепуганный зверек. Кадзэ сжал зубы. Плавным, текучим движением встал из-за столика и неслышно раздвинул скользящие створки седзи. Ну, так и есть… В нескольких шагах от него ползала по полу, пытаясь собрать осколки миски, служанка, а над ней возвышался крепкий кривоногий старик в опрятном синем кимоно. Старик рывком поднял девушку с пола и уже занес было руку для очередного удара, но Кадзэ молнией бросился к нему и успел перехватить его запястье.
Почти машинально хозяин гостиницы попытался вырвать руку из пальцев незнакомца. Кадзэ, мысленно усмехаясь, усилил хватку, словно зажимая руку старика в пыточные тиски. Ошалевший старик изумленно поднял глаза и встретил ледяной взгляд самурая.
— Я изрядно голоден, — холодно и спокойно произнес Кадзэ. — Потрудитесь, почтенный, принести мне другую порцию одэна. Стоимость разбитой миски можете, если угодно, включить в счет.
Хозяин открыл было рот, хотел что-то сказать… но, поразмыслив, предпочел не высовываться. Смотрел он Кадзэ в глаза, и выражение праведного гнева стиралось с морщинистой физиономии, ровно пятно с ткани под руками опытной прачки. Рукой вертеть он тоже перестал. Зачастил угодливо:
— Как изволите, благородный господин самурай! Я позволил себе оскорбить слух вашей милости только потому, что неумеха эта просто до белого каления довела. Никакого терпения на нее не хватает! Вчера тоже миску разбила. Раньше поднос уронила. А дела у нас и так, позвольте заметить, не гладко идут, — ну, сколько ж спускать лентяйке этой? Ест сладко, спит мягко, а работать не умеет!
