Тереза Бреслин - Печать Медичи
Я взял у него шкурку и погладил мех против шерсти.
— Посмотрите, как волоски опять ложатся на свое место. Они начинают расти именно в эту сторону, когда горностай меняет шкурку на белую, чтобы прятаться на снегу.
— Для чего?
Когда он спросил это, я взглянул ему в глаза. Он прекрасно должен был знать для чего. Мне снова показалось, что он испытывает меня.
— Для чего? — переспросили. — Для того чтобы выжить.
— А без этого ему не выжить?
— На горностая охотятся такие хищные птицы, как коршун и ястреб. Зимой они легко могли бы его заметить. Зверек меняет окраску, чтобы оставаться невидимым на снегу.
— Но как это происходит?
— По воле Божьей, конечно, — заявил Джулио. — Свойства вещей созданы Господом.
Они с портным переглянулись.
Мой хозяин этого не заметил. Но заметил Фелипе.
— Что еще нужно для мальчика? — вмешался он в разговор. — Поторопитесь, Джулио, пока мессер Леонардо не решил узнать все подробности того, как вяжутся чулки!
Джулио улыбнулся. Фелипе отвлек его внимание, и смутное подозрение сменилось обычной беспечностью.
— Давайте-ка взглянем на яркие ткани, что Фелипе привез из Флоренции, — предложил Грациано, — и посмотрим, как они подойдут к остальному ансамблю.
Они принялись расхаживать среди рулонов материи. Глядя на них, я вдруг заметил, что хозяин, оказывается, старается выглядеть красиво и при этом оригинально. В его костюме сочетались цвета, которые никому бы в голову не пришлось соединить, например бордовый с розовым, фиолетовым или голубым, а темно-зеленая туника была украшена золотыми прорезями.
— И мальчика обязательно надо подстричь! — крикнул Джулио нам вслед, когда мы наконец направились к выходу.
Так что мне пришлось отправиться к цирюльнику и подстричь волосы.
После этого, чувствуя себя обкорнанным барашком, я вернулся в покои маэстро.
— О, Маттео, да у тебя на голове, оказывается, есть не только волосы, но и глаза! — пошутил Грациано, увидев меня.
Когда я вошел в студию, они сидели рядом на табуретах. Маэстро подозвал меня к себе и, взяв за подбородок, принялся изучать мое лицо.
— Его черты напоминают мне какие-то портреты, — пробормотал он. — Высокий лоб, красиво очерченный рот, выраженные скулы. Да, в зрелом возрасте ты будешь очень привлекательным. Если захочешь, Маттео, в будущем ты сможешь выглядеть высокородным человеком.
Я опустил голову и постарался вырваться из его хватки, но он подвел меня к зеркалу, приставленному к стене. Зеркало стояло под таким углом к окну, чтобы, работая в любом конце комнаты, он мог всегда видеть то, что происходит снаружи. Ему это, похоже, нравилось, но я чувствовал себя неуютно из-за присутствия в помещении этого ничем не прикрытого отражающего стекла.
Мне всегда делалось не по себе, когда я видел зеркало.
В этом мы расходились с бабушкой. «Да у тебя в венах суеверная кровь!» — бранила меня бабушка, когда я настаивал на том, чтобы она прикрывала любое зеркало, которое у нас появлялось. Но в цыганских таборах я наслушался много историй о том, что душа человека может сгинуть в его отражении.
Бабушка смеялась над этим поверьем. «Зеркало — это отполированная поверхность металла, которому придана соответствующая форма, или кусок стекла, одну из сторон которого покрыли жидким металлом и затем дали ему высохнуть, — сказала она как-то раз. — Это очень просто: некоторые элементы обладают такими свойствами. И вода, являющаяся источником всего живого, — один из этих элементов. В ясную погоду, глянув на озерную гладь, ты сможешь увидеть там и себя, и небо».
«Но, — возразил я, — вспомни, что случилось с Нарциссом, который, глядя в пруд, увидел там себя и принял свое отражение за другого человека, писаного красавца. Он влюбился в свое отражение и провел остаток своих дней у пруда, тоскуя по недостижимому возлюбленному. Не получив желаемого, он зачах и умер, после чего на этом месте выросли цветы».
Бабушка покачала головой: «Это сказка, выдуманная древними для объяснения того, почему цветы, называемые нарциссами, всегда растут у воды».
Но меня это не переубедило. В этой сказке, где вода была подобна зеркалу и навсегда пригвоздила Нарцисса у пруда, таилась какая-то правда. А иначе для чего еще придумывать такую историю?
«Потому что мы не понимаем все до конца, Маттео, — ответила бабушка. — Но, будучи людьми, всегда пытаемся все постичь».
И тут я вспомнил, что мой нынешний хозяин тоже однажды сказал это: «Мы пытаемся понять».
«А когда мы не можем понять что-то, — продолжала бабушка, — то выдумываем сказки, объясняющие то, что кажется нам необъяснимым. Так, например, в старину думали о солнце. Рассказывали, что свет посылает на землю великий бог Ра, который каждое утро рождается как ребенок, днем проплывает по небу в золотой повозке и вечером умирает глубоким стариком. Теперь мы знаем, что это не так. И точно так же мы знаем теперь, что не стоит бояться своего отражения».
Однако в случае с зеркалом я вовсе не был убежден, что в нем не скрывается какое-то колдовство. Рассказ о Нарциссе — лишь один из многих других, повествующих о людях, навеки пойманных зеркальным стеклом. Поэтому, когда хозяин подвел меня к зеркалу, я лишь мельком глянул в него.
Вернее, собирался глянуть мельком, как вдруг мое внимание привлекла незнакомая мне фигура.
И я уставился на нее.
А мальчик в зеркале уставился на меня.
Я не узнавал его. С торчащими ушами, огромными глазами и острыми, угловатыми чертами лица, он казался мне одновременно и знакомым, и незнакомым.
Должна быть, хозяин заметил мое волнение.
— Не беспокойся, — сказал он. — Ты находишься в том возрасте, когда человек уже не дитя, но еще и не взрослый.
Детская пухлость сошла на нет, но тебе еще расти и расти.
Это трудный период. Однако я уверен в том, что мужчиной ты заставишь трепетать дамские сердца.
Я сдвинул брови, надеясь, что получилась довольно хмурая гримаса.
Он рассмеялся и потрепал меня по голове.
— Если ты пытаешься казаться отталкивающим, Маттео, то у тебя это не получается. Ты становишься еще интересней, когда гневаешься. Когда ты так сердито сверкаешь глазами, то кажешься опасным. А женщинам это очень по нраву!
Я еще пуще разозлился и резко вырвался из его рук.
— Маттео, — ласково сказал Грациано, — тебе нужно научиться принимать комплименты.
Отбежав в самый дальний угол комнаты, я огрызнулся:
— Не знал, что это был комплимент!
— Все равно! Не нужно ни брыкаться, ни скукоживаться, если услышишь что-то неприятное для тебя, — заметил Фелипе.
— И за кинжал хвататься не нужно, — добавил маэстро.
У меня перехватило дыхание. Неужели он вспомнил тот момент, когда я приставил нож к горлу Паоло?
— Старайся не реагировать на все так эмоционально.
— Но в таком случае придется врать самому себе, — возразил я.
— Человек живет среди других людей, — мягко заметил Грациано.
— Существуют определенные правила поведения, — добавил Фелипе. — Манеры помогают нам общаться друг с другом, даже если понимаешь, что иные из всех этих церемоний довольно глупы и неестественны.
— Тогда тем более необходимо придерживаться своего мнения, — упорствовали. — Истинно то, что ты чувствуешь здесь. — Я положил руку на сердце. — И действовать надо согласно этому.
— Но не лучше было бы, если бы ты управлял своими эмоциями, — возразил маэстро, — а не эмоции — тобой?
— Не будет ли это означать, что они перестанут быть моими эмоциями? — парировал я.
Двое рассмеялись, но сам маэстро воспринял мой вопрос серьезно, что, кстати, бывало нередко.
— Согласен, что это трудно определить, особенно в юности, когда чрезвычайно важно хранить верность самому себе.
— Так и должно быть. Но пойми меня, Маттео: мы вовсе не отрицаем твои чувства. Мы говорим лишь о действиях, из этих чувств вытекающих. Ничем не обузданное действие может быть разрушительным. И для тебя, и для других. Это ты в состоянии понять?
— Да, — буркнул я.
— Лучше сначала подумать хорошенько, а потом уж действовать, — добавил он. — Это и более внушительно, и более эффективно.
— Это могло бы стать девизом для Борджа, — пробормотал Грациано.
Фелипе сердито взглянул на него, и тот сразу осекся.
Глава 14
Я не расстался лишь с одним предметом своей старой одежды — с тем тонким ремешком с мешочком на нем, который носил под одеждой.
Он был совсем незаметен, особенно под той более тяжелой одеждой, что я носил теперь. Я уже решил, если меня спросят, объяснить, что это подарок. Особый подарок. И хотя этот небольшой и нетяжелый предмет, который я постоянно носил на поясе, был напоминанием о Сандино, я долго не вспоминал о нем. Ведь мы теперь находились южнее Болоньи, за много миль от Перелы, вне территории Сандино.
