Далия Трускиновская - Государевы конюхи
В горнице на полу спали вповалку, не разуваясь, молодцы. Из-под иного и войлочный тюфяк уполз, а он и не замечал, похрапывал, предовольный! На лавке, укрывшись тулупом, лежал еще один, и он, услышав, что дверь отворилась, сел, мутно посмотрел на вошедших, потом признал Томилу за своего, протянул: «А-а, ты…» — и рухнул спать дальше.
— Будет, вставай! — приказал скоморох. — Как я с утра стенку не строил, так она по сей час не строена!
— Ты, это… там был?..
— Был. Да без толку. Боится он.
Данила поразился — любитель прибаутки, как ему по скоморошьей должности велено, сейчас Томила был краток и строг.
— А с тобой тогда кто?
— Новенького привел. Вставай, тебе сказано? Вставай, Трещала! Ты сколько до Масленицы осталось — помнишь?
— А сейчас который день?
— А сейчас тебе пятница!
— Ого?!?
— Вот те и ого! Выметайся из горницы живо, опростайся, снегом рожу протри! Рассолу в сенцах зачерпни! Я сейчас орлов будить стану!
— Может, пойду я? — спросил Данила, посторонившись, когда хваленый Трещала, пошатываясь, прошел в сени. — Не до меня тут!
— Погоди, свет, ты посмотри сперва. Это они спросонья как мокрые курицы, а я их сейчас строить начну… Пойдем, поторопим баб — они поедят, да и ты с ними заодно. На конюшнях-то вы сами стряпаете, не каждый день горячее едите, а им — каждый день и каша, и щи, да с мясом, да каши — с курами! Чтобы на льду бодро стояли!
Соблазнившись курой с кашей, Данила позволил увлечь себя на поварню, где хозяйничали две бабы — Трещалина жена Дарьица да ее мать Ильинишна. Его посадили отдельно, по Томилиному наказу наложили полную миску. Сам Томила побежал разбираться с бойцами. Понемногу они потянулись на поварню, Данила тем временем поел, поблагодарил хозяек и вышел во двор.
Теперь хотя бы из вежества следовало не удирать втихомолку, а побыть, поглядеть, может, даже чего Томиле пообещать.
Скоморох, очевидно, был сыт — сам не ел, довольно скоро выгнал бойцов на двор. Посмотрел на небо, помотал башкой и сплюнул:
— Не на лед же вас, дураков, сейчас вести!
— Тут, что ли, места мало? — удивился Данила.
— Им ко льду привыкать. Да там все размечено.
Что скоморох имел в виду, Данила понял, когда бойцы в коротких, по колено, тулупах встали в две кривые стенки, каждая — человек по пятнадцати. Расстояния между ними было сажени три, не больше.
— Равняйтесь! — приказал Томила. — Левый локоток — вперед! Чтоб как по струнке стояли! Питухи бесовы! Теребень кабацкая! Как еще крестов не пропили?!
Стенки подтянулись, бойцы, пихаясь, встали, как надобно.
Неторопливо вышел Трещала, голова его была обмотана полотенцем.
— Чело хорошо стоит, — оценил он ближнюю к себе стенку. — Правое крыло — ладно, левое — ни к черту!
Выйдя вперед, он оглядел и дальнюю стенку. Затем прошел меж ними и встал на краю, так, что скоморох с Данилой оказались напротив него.
— Шут с вами! Сходись, молодцы! — негромко велел он и махнул рукой.
— Петрушка, веди клин! — крикнул Томила. — Ну, с Божьей помощью…
Когда между бойцами оставалось шага полтора, не более, в одной из стенок произошло движение, она словно надломилась, и трое мужиков в самой середке, составлявшие чело, устремились вперед чуть быстрее прочих. Назвать это клином можно было с большой натяжкой, однако удалось на мгновение расколоть противоположную стенку.
Разом взлетели и опустились кулаки.
— Назад! Назад, сволочи! — заорал Трещала. — Не проспались! Я вас разбужу-то! Алешка, блядин сын! Петрушку упустили! Он-то проломился, а вы, сволочи, отстали!
И точно — противоположная стенка, подавшись под натиском чела и расколовшись, Петрушку-то пропустила — да и едва за ним не сомкнулась, отрубая бойца от товарищей.
— Это — клин? Клин это? Погибель это ваша! Позор это ваш! Посрамление это ваше! За такой клин пороть надо! — добавил Томила со всей возможной яростью.
Стенки разошлись.
— Вдругорядь! — приказал Томила. — Раньше времени не вылезать! Как крикну — ломи! — так и выходи в клин!
— А вы не мешайте, — велел другой стенке Томила. — Сейчас перед клином чуток расступитесь, пусть у них хоть раз правильно получится.
Данила смотрел во все глаза. Такое он видел впервые. Стенки сошлись вдругорядь.
— Ты что топчешься? — покрикивал на бойцов Томила. — Ногай, это я тебя учу! Это тебе на снегу, брат, хорошо топтаться! На Москве-реке вприскользь продвигаться придется, ног не отрывая! Хорош ты тогда будешь! Алеша! Бойчее!
До десяти раз сходились стенки, сперва учились клином продавливать противника, потом — расступаться и вновь смыкаться, чтобы успел выскочить надежа-боец.
С каждым разом Трещала все более и более трезвел. Наконец сорвал полотенце, под которым оказалась примотанная к дурной голове квашеная капуста, утерся им и швырнул в снег.
— Бабы подберут! Эх, нам бы еще деньков с пять! Кабы Бугая не сманили!..
— Прикажешь полную стенку пробовать? — спросил Томила.
— Да уж пробуй, что ли?
Бойцы построились в один долгий ряд. Томила принялся ходить вдоль него, переставляя людей. Что-то у него не заладилось, он хмыкнул, сердито почесал в затылке и повернулся к Трещале — мол, как же быть? Трещала развел руками — сам не понимаю…
— Ну, братцы, так кто же у нас встанет в чело? — спросил Томила. — Я выйду ломаться, а за мной должны быть — ну, хоть вы, Петрушка с Алешкой… Встаньте-ка сюда оба, поглядим…
— Мне нельзя, — возразил здоровенный, губастый, еще безбородый Алешка. — Я левое крыло держу, без меня оно развалится.
— Ты, Ногай?
— А хоть бы и я…
— Ты, Бажен?
— Я с Алешкой, ему одному крыло не удержать. А вместе мы приноровились.
Тут в калитку замолотили.
— Смешались живо! — приказал Трещала. — Кирюшка, отвори!
— Мало ли кого бесы несут? — шепнул скоморох Даниле. — Не подглядел бы, как стенка составлена.
Калитка отворилась, и в проеме встал дородный молодец, которого шуба делала поперек себя шире.
— Ну, высватали вы меня, черти! — объявил он. — Решил! За вашу стенку биться пойду!
— Гордеюшка! — воскликнул Томила. — Сокол ты наш! Орел! Надежа ты наш! Ступай сюда! Вот оно, чело! Посередке — ты, Гордей, справа от тебя Петрушка, слева — Ногай! Есть у нас чело! Коли сам Гордей-целовальник с нами — победа наша!
— Высватали, как же… — сказал один боец другому, так что Данила прекрасно слышал. — Гордейка-то из-под полы приторговывает, так ему пригрозили Земский приказ на него натравить…
— А ты, Трофим? — спросил Трещала хромого мужика, который незаметно вышел посмотреть, как учатся бойцы.
— На меня надежды мало, не поправлюсь, — отвечал тот. — Не обессудь, Трещала, ты же меня знаешь, я и в прошлом году был за тебя, и в позапрошлом.
— Ты боец ведомый, — согласился Трещала. — Вот тебя-то в стенке и недостает…
— Кабы только его… И Бугая сманили, и Афоньку, и Михея… Вот ведь скверная девка… — проворчал Томила. — Как ведала!.. А может, и ведала…
— Ты о ком это? — полюбопытствовал Данила.
— Да про Авдотьицу я! Может, знаешь — на Неглинке живет, от твоей кумы неподалеку!
Данила насторожился.
— Вспомнил, аль нет?
— Их всех не упомнить.
— Она ростом с Ивановскую колокольню!
— Теперь припоминаю… — И Данила выразительно поглядел на скомороха: мол, коли начал, так рассказывай! Тот, однако, крепко задумался.
— Вот что, молодец, — сказал, вдоволь надумавшись, скоморох. — Ты ведь с Соплей сговаривался?
— Было такое дело, — согласился Данила.
— Сейчас все стенки уж составились и вместе держатся, чтобы кого в последний миг не сманили. Есть у меня один боец на примете, я его ждал, ждал, а он носу не кажет, а сговаривались еще на Рождество, когда он на Москву приезжал. И охота мне знать, не у Сопли с Одинцом ли оказался. Мне туда нос совать нельзя, да и никому из наших тоже, а ты человек посторонний. Коли бы ты мне про него разведал — я бы тебе заплатил! Или бы Трещала тебя безденежно учить взялся! Да я и сам многому научить могу. Нам важно знать — там он или не там…
Данила усмехнулся: дивная зима выдалась, розыск с розыском схлестываются! Вспомнил, как Богдаш едва с подставной женкой грех не сотворил, — еле смех удержал. А тут еще бойцы в хитрости ударились…
— Сегодня-то не выйдет, — сказал он, опомнившись. — Меня с конюшен ненадолго отпустили. И то уж пора возвращаться.
— А я извозчика возьму! — пообещал Томила. — Птицей долетим!..
— На забор вспорхнем и все разглядим, — ехидно продолжил Данила. — Они, чай, тоже стерегутся.
— Да поедем, свет! Мы еще Бажена с собой возьмем! Ступай сюда, Баженушка!
— Нет, Томила. Сказано — нет, так и не пойду. Мне на конюшни пора. Все чистим, скребем! Передавали из Верха — государь опять к нам пожалует, да и не один.
