След на мокром асфальте - Валерий Георгиевич Шарапов
– Тут, извините, не разбираюсь. В войну полуторку водила, но сейчас столько этой мелочи развелось, так и шныряют под ногами. Красивая легковая машина, а вот марка – простите, не знаю.
В своем кабинете капитан Сорокин пытался разговаривать с Колькой.
Непростое это было дело. Вот был бы перед ним взрослый мужик, можно было бы предложить ему приободриться, ну, там «соберись, тряпка», на худой конец, рюмку водки налить. Но ведь перед капитаном сидел не прожженный уркаган. Случилась беда с отцом – и вот уже Колька никакой не взрослый, не ученый жизнью и уже судимый малолетка, а на самом деле потерянный мальчишка. Он только что видел, как в мирное время пострадал его отец, фронтовик, прошедший плен, концлагерь, несправедливые гонения, возродившийся к жизни, ставший практически незаменимым человеком в своем деле. И, конечно, в семье. Мальчишке этому было трудно, больно, плохо, он мало что соображал. Николай Николаевич все-таки умудрился выяснить обстоятельства несостоявшегося семейного застолья и теперь пытался помочь припомнить в самом деле увиденное.
– Понимаю, непросто. Но уж сделай милость, тезка, попробуй еще раз. Вы с Ольгой были в квартире одни.
– Да.
– Собрался дождь, Оля предложила отцу отнести зонт.
– Да.
– И ты отправился, с зонтом, подошел к дороге, на той стороне его увидел. Он тебя увидел и, наверное, ускорил шаг?
– Так.
– В это время полил дождь.
– Верно.
– Потемнело.
– Так.
– Появилась машина. Она ехала с выключенными фарами?
– Да, наверное, поэтому отец поздно спохватился.
– Номер машины не видел?
– Видел. Я побежал за ней.
– Побежал. Зачем же?
– Не знаю, Николай Николаевич. Побежал – и все.
– Так, а номер?..
– Видел, товарищ капитан. Молния ударила, и я видел. Две цифры были заляпаны грязью, а две последние были восемь и семь.
– Поня-ятно, – протянул Сорокин, колеблясь, но все-таки спросил: – Ты точно видел или за Санькой повторяешь?
– Что повторяю?
– То, что Приходько сказал.
– Нет, я сам видел.
– А марка машины?
– «Победа».
– Уверен?
– Вот теперь точно, – твердо заявил Николай, – я ж на такой ездил.
Сорокин изобразил изумление:
– Когда успел, тезка?
Колька даже обиделся:
– Ну как же, на Кузнецовской «Победе»!
– Представь, я и забыл про твои связи в преступном мире. Значит, «Победа», а цвет?
– Вроде бы блестящая, серебристая.
– И подтверждаешь, что фары потушены, сигналов водитель не подавал, тормозить не пытался.
– Вот это точно так.
– Коля, а ты, значит, наперерез кинулся.
– Верно.
– И он тебя без труда объехал.
– Так. Автомобиль вильнул, потом поехал в сторону области, а я за ним кинулся.
Помолчали.
– Так, тезка, а не приметил, кто за рулем сидел? Ну, знаешь, могло броситься в глаза – одежда, может, волосы?
Парень подумал.
– Вроде кто-то в светлом. Точно! Точно! Потому и увидел, что в светлом! Белом. И вроде бы в очках. Блеснули стеклышки. И мне показалось… но не уверен.
– Говори, говори.
– Вы просто напишите, что в белом и очках. А то, может… нет, не стану зря говорить.
– Тезка, время.
И Колька решился:
– Мне кажется, что баба была за рулем, Николай Николаевич.
– Почему ты так решил?
– Ну… не воротник у нее был, а вырез эдакий. – Он провел треугольник от плеч к груди, довольно низко.
– В самом деле, мужики такое не носят, – согласился Сорокин и пообещал: – Будем искать, и найдем. Ты иди, иди, а то мать места себе не находит.
Колька улыбнулся, пусть и через силу, и сказал:
– Домашних Санька предупредил, его шофер на машине подбросил.
– А! Так это он, негодяй, угнал оперативный транспорт. Как же сговорился-то?
– Они знакомы, – пояснил Колька, – пересвистывались, наверное, голубятники. У них же братство.
– Ну, иди, иди.
Уже в дверях парень, вспомнив, повернулся:
– Николай Николаевич, а вот у бати портфель был, черный такой, пряжка золотая. Он где?
Сорокин поднял бровь:
– Что за портфель?
– У отца был портфель. Отлетел он… пряжка раскрылась, бумаги рассыпались.
– Что за бумаги?
– Я не знаю.
Трудно сказать, чего Колька ожидал от своего сообщения. Что сейчас капитан все бросит и побежит разыскивать пропавший портфель? Или, что скорее всего, извлечет пропажу из-под стола? Или сей же час расскажет, что делать, чтобы отец немедленно вернулся домой?
Чего-то подобного он ожидал. Чего угодно ожидал Колька, но не того, что Сорокин с полной рассеянностью, бездумно поддакнет, а потом продолжит, как последний подлец, перебирать собственные листы и листочки. Далее, точно спохватившись, напомнит: мол, возможно, понадобится еще раз явиться и дать показания… И попрощается.
Что ж, Колька и побрел домой, предвкушая все, что ждет его там, – заплаканная мама, опухшая от слез Наташка, Ольга, пытающаяся вести себя, как обычно, натянутая донельзя. Вздохнув, Пожарский-младший вышел на улицу и раскрыл ставший ненужным отцу зонт.
– Жив. Все хорошо, – твердо сказал он, распрямил плечи и зашагал по улице.
Капитан, проводив его взглядом, поднялся из-за стола, вышел в коридор.
Там сидели только Тихоновы. Евгений Петрович был мрачнее тучи, а Мурочка – что Мурочка? Было очевидно, что у нее только что закончилась истерика. Она уже подсохла, размокшие от дождя кудряшки черным облаком клубились вокруг лица. Приободрился, засиял антрацитом необычный, скорее всего, заграничный плащ-дождевик, темно-серый с бархатной вишневой подстежкой. Она довольно вульгарно закинула ногу за ногу, покачивая щеголеватой лаковой туфелькой на маленькой ступне.
«Царь-птица, да и только. Интересно, чего это обувь у нее такая чистая, когда на улицах грязь», – отметил капитан, и заботливо уточнил, опросили ли их уже.
Она разогнулась, как пружина, вздернула голову, уставила на него свои кошачьи глаза, возможно, желая нагрубить, но вовремя спохватилась и промолчала. Ответил Тихонов:
– Да, благодарю вас.
– А что же вы тут сидите, не идете домой?
– Мы дожидаемся Владимира Алексеевича.
– Простите, это я сплоховал. Куда ж он без вас, он же ваш гость?
– Товарищ Золотницкий в столице проездом, – пояснил Евгений Петрович, – не дождался свободного номера в гостинице, вот и мы его пригласили погостить.
– Часто он вас навещает?
– Как получается.
– Хорошо. Ну что же, граждане, спасибо за помощь. Помните: не исключено, что придется вас побеспокоить еще раз.
Тихонова вновь полыхнула:
– Совершенно не понимаю, зачем это надо! Неужели так трудно один раз все записать и больше никого не беспокоить?
Сорокин участливо спросил:
– Вы, простите, по какой причине так возмущаетесь? Вас же не было на месте несчастья, вас и не вызовут.
Тихонова подскочила со скамейки, как черт из табакерки, нервно сдернула перчатки, рванула пояс. И все-таки, откуда это она такая нарядная?
Юбка, вроде бы длинная, по щиколотки, скромная, но узкая до последней степени пристойности, а главное – белая блузка с довольно низким
