Дело глазника - Персиков Георгий
Когда все тарелки были расставлены, а половой отошел от стола, мужчины приступили к трапезе. Первые несколько минут ели молча – оказалось, что все страшно проголодались, несмотря на суматоху и нервы этого непростого дня. Однако когда первый голод был утолен, сыщик опустил ложку в тарелку с супом и заговорил:
– Обед весьма недурен, но не хочется терять на него время. И если вы не против, господа, я немного вас отвлеку.
Его собеседники дружно кивнули и с вниманием воззрились на оратора, ожидая продолжения.
– Как вы знаете, мы – в смысле местная полиция – провели опрос всех хирургов, коновалов и даже умалишенных, которые могли бы как-нибудь быть причастны к нашему делу, но ничего мало-мальски интересного или хотя бы полезного не выяснили. Похоже, нам придется искать практически иголку в стоге сена, потому что ни одной внятной зацепки пока нет, как бы ни смешно это звучало в деле про трупы с отсеченными головами и вырезанными глазами. Мы пока не можем с уверенностью сказать даже о том, один это убийца или некое преступное сообщество.
– Ну почему же не можем ничего сказать? – вклинился Барабанов. – Я же давеча вам говорил, к каким пришел выводам, осматривая трупы.
– Это да, но… Ладно. Вы расскажите свои соображения еще раз, заодно и отец Глеб послушает. А потом обсудим, как нам с ними быть.
– Хорошо. Итак, при осмотре жертв я обнаружил, что у околоточного в усах застряла небольшая светло-зеленая нить. Ничего зеленого в его одежде не было, и на площади никакой зеленой ткани не обнаружено.
Бывший доцент бросил вопросительный взгляд на Муромцева, и тот подтвердил:
– Не обнаружено.
– Также у гимназистки нижняя губа была ободрана, будто ее сильно придавили и затем потянули вниз, тем самым содрав обветренную кожу. К тому же на шеях почти у всех жертв есть плохо заметные, но различимые отметины, будто от сильно затянутого шарфа. Из этого я делаю заключение, что убийца своих жертв придушивает перед тем, как убить. И скорее всего, какой-то тканью. Возможно, шарфом. Зеленого цвета. Ну или просто ветошью. Некоторых из своих жертв – которые посильнее – он предусмотрительно еще и по голове бьет. Помните, у каторжника был след на виске? Его ударили зубилом или стамеской. Удар такой силы и под таким углом вряд ли может убить, а вот оглушить – вполне. Головы преступник пилит обычной пилой, глаза извлекает полукруглой стамеской или банальным ложкорезом. Исходя из всего вышесказанного и из набора инструментов, которыми, как я думаю, пользуется убийца, я почти не сомневаюсь в том, что это обычный плотник. Вполне вероятно, что он не местный, не городской житель, а приехал сюда на заработки. Один или со своей артелью… это я к тому, что он может быть все-таки не один и кто-то ему помогает… Ну и как у всякого мастерового, у него свой ящик со «струментом». Я такие неоднократно видел. И у любого плотника там есть и пила, и стамески разные десять штук, и другого инструмента полно.
– Интересная теория, – протянул задумчиво отец Глеб, поджимая и разжимая губы.
Как помнил Муромцев, это было признаком напряженной мыслительной деятельности. Отлично! Значит, и батюшка теперь целиком включился в работу.
– И что же вы думаете после того, как обрисовали все это? Какой у убийцы мотив?
– Мотив? Отвечу! Я над этим тоже долго размышлял. И думаю, что у преступника нет логического мотива. То есть он не гонится за деньгами – ни одна жертва не была ограблена. Месть тоже, думаю, не подходит – жертвы совершенно разные, их ничего не связывает. Единственный общий штрих – отрезанные головы и вынутые глаза. Я мыслю, что это указывает на душевную болезнь. На некий сдвиг в подсознании. Возможно, убийца даже сам не понимает, почему делает все так, а не иначе.
– Но что же могло вызвать подобный сдвиг? – задал вопрос Муромцев, задумчиво размешивая сахар в чашке с чаем. – Все-таки поведение настолько специфическое…
– Вот и я подумал! Вы знаете, что в здешних местах есть общины… я бы даже сказал – секты. Целые хутора или деревни. С одной стороны, они вроде православные, все чин чином, но на самом деле там очень странные дела творятся. По городу куча слухов ходит.
– Что за слухи?
– Поговаривают, что многие мужчины там проходят оскопление. Для очищения духа и помыслов. Вы представляете такое? И мне кажется, что наш преступник как раз из подобной секты. И попал он туда еще ребенком. Может, родители вступили и привели его с собой, а может, он сирота и попал в общину по недомыслию или соблазнился пропитанием. В общем, «вступил на корабль», с которого нет возврата. А сейчас ему уже лет тридцать – тридцать пять, и он вполне мог принять «малую печать», то есть стать скопцом. Или же присутствовал при ритуале оскопления, и не один раз, – к этой версии я больше склоняюсь, хотя следов насилия ни на одной жертве не было. В общем, когда он подрос и тело начало брать свое, страх перед оскоплением не позволил ему реализовать свое мужское естество. А такое противоречие между желанием и страхом привело к надлому психики. И что делать? Как выплеснуть из себя этот конфликт? «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну».
– Евангелие от Матфея, глава пятая, стих двадцать девятый, – будто на автомате прокомментировал отец Глеб. Было видно, что он глубоко погружен в мысли, между бровями пролегла складка, а рука постоянно оглаживала бороду.
Нестор хмыкнул и продолжил:
– Верно. Вырывать свои глаза, судя по всему, преступник не стал, но ему же надо было выполнить постулат, и тогда произошло замещение – вместо своих глаз он вырывает глаза у жертв, как бы ограждая их от греха. И голову от тела отделяет, возможно, из тех же соображений. Вполне вероятно, что в искаженном мире этого православного фанатика он не умерщвляет свои жертвы, а спасает их от куда большего ужаса, чем смерть.
В финале своей сентенции Барабанов не смог удержаться от выпада в сторону священника, сидящего напротив него, за что заработал укоризненный взгляд Муромцева. Однако отец Глеб, похоже, этого даже не заметил. Когда за столом повисло молчание, он еще раз огладил бороду и задумчиво отметил, как будто все еще пребывая где-то в глубинах своего разума:
– Зубило – инструмент слесарный, а не столярный.
– Ну я не слишком разбираюсь, – засомневался бывший доцент.
– А у стамески более острые углы. Впрочем, это не столь важно сейчас… Я вот о чем подумал. У вас, Нестор Алексеевич, теория, конечно, интересная. Вы, мне кажется, очень увлекаетесь учением герра Фройда.
– И что?!
– Ничего, это похвально даже… Просто я подумал, что причины у нашего маниака могут быть совершенно противоположными, нежели те, что вы нам представили.
– Это как же? Поделитесь.
– Непременно. Давайте взглянем на ситуацию под другим углом: все погибшие – русские, православные, не иноверцы, не пришлые. Все из низкого сословия, небогатые, что называется – черная кость. Глядя на это, мне в голову приходит вариант, что их могли убить приверженцы какого-нибудь модного нынче спиритического клуба либо кто-то из тайных масонских обществ.
По залу ресторана разнесся громогласный хохот Барабанова. И только когда на него стали оборачиваться посетители из-за соседних столиков, буян постарался успокоиться. Он промокнул салфеткой навернувшиеся слезы и спросил хрипловатым от смеха голосом:
– Что за охотнорядская чушь? Кровавый навет! Жиды пьют кровь христианских младенцев! Ну смешно же!
Ища поддержки, Нестор посмотрел на Муромцева, но тот молчал.
– Минутку, – продолжил между тем отец Глеб. – Я ни слова не сказал про иудеев. Это вполне могут быть наши с вами сородичи – русские. Только не дремучие сектанты из вашей версии, а вполне образованные господа, либералы, высший свет, для которых крестьяне, да и любые плебеи – это даже не люди, а что-то вроде скота или в лучшем случае прислуги. Черные, загубленные души, которые мы обязаны ловить! И как раз среди этой «элиты» многие так любят вступать во всякие «великие ордена» и «кружки столоверчения». И между прочим, среди атрибутов вольных каменщиков как раз немало работного инструмента, в том числе и упомянутое вами зубило.
